|
Колыбельная |
||||
|
Наверное, началось всё это в далёком пятьдесят четвёртом году оставленного в прошлом столетия. Тогда Маргаритыч вовсе не был ещё вахтенным Маргаритычем, а звался Степаном Алексеевичем Анечкиным, и работал он ведущим инженером строительства на возведении тепло-электроцентрали полисного значения. В том памятном канувшем в лету году строительство было завершено, и взметнувшаяся почти монументальными своими белоснежными формами в небо ТЭЦ выпускала первые искусственные облака из четырёх огромных труб, готовясь к празднику своего запуска – Дню Воздвижения. Участники почти оконченного строительства часто собирались кто в полученных новых квартирах, кто в прежних стоических палатках, а кто и просто на берегу старого русла реки послужившего топографическим основанием для централи. Вспоминались пройденные этапы, пелись песни у костра или стола, строились планы на вновь меняющееся в очертаниях личное будущее. Сергей Игоревич Эйри, инженер-энергетик, по первому же зову партии уехал на Целину. И странно, но этот политически верный и комсомольски активный поступок молодого специалиста не вызвал ни малейшего одобрения со стороны руководства стоящей на пороге пуска централи. Бесспорно специалисты-электрики нужны были и на вздымаемых бескрайних целинных просторах, но руководство отчего-то не считало рациональным использовать инженер-энергетические навыки и способности для вкручивания лампочек на деревянных столбах временных палаточных лагерей. Поэтому Сергей Игоревича, неожиданно для всех исчезнувшего весной, волюнтаристским решением вернули обратно уже в начале лета. Сергей Игоревич, конечно, и сам понимал весь авантюризм своего поступка, поставившего под угрозу очень многие из его прежних жизненных устремлений, но поступить иначе, по своей совести, он просто не мог. Дело в том, что Степан Алексеевич и Степан Алексеевичем-то был не всегда. Когда-то был Степан Алексеевич босоногим, пропылённым и вихрастым Стёпкой. И давала маманька Стёпке штаны носить только в праздник. А у Сергея Игоревича или попросту Серого в то же ветхозаветье штаны водились всегда. А потому на бахчу к деду бегть за арбузами уговаривались по очереди – дед послов без штанов не принимал, драл как неслухов и арбузов не выдавал. С тех вот давних времён, когда штаны были на двоих, и дружили Степан Алексеевич с Сергей Игоревичем. И в том ещё было дело, что игр может быть было и немного, да все общие. Мяч из тряпок пинать или авиационное моделирование – всё всегда поровну, на двоих. Так и встретилась им Анечка Кедрина, одна сразу на два остолбеневших нечайно внимания. Анечка приехала к ним в город и пришла в школу как раз в разгар юношеских пылких страстей – в начале десятого класса. И любила их Анечка со всей искренностью абсолютно одинаково. И училась даже потом с ними по очереди, чтоб никому не обидно: в энергетическом и в архитектурном. И называлось всё это, наверное всё-таки, “любовный треугольник”. Любили Степан Алексеевич и Сергей Игоревич Анечку, понятно, «до гроба». А потому и совершали всякого рода красивые дела и малообдуманные поступки. Сергей Игоревич вот на Целину уехал, как только замаячило на горизонте неотвратимое понятие “свадьба”, чтобы не мешать другу и разом прервать все свои и чужие мучения. А Степан Алексеевич подал заявление в милицию с требованием разрешить ему смену имени Степан Степанов на Антон Анечкин, и написал анонимку в профком с указанием точного адреса новой работы Сергея Игоревича от лица «целого ряда товарищей» возмущённых безответственным уходом с трудового поста ценного работника. Сергей Игоревича вернули из ветренных палаток в его новую однокомнатную квартиру, располагавшуюся в четырёхэтажном доме совсем рядом с централью, а Степан Алексеевичу два раза отказывали в паспортном столе наотрез и только с третьего раза согласились на смену лишь только фамилии в обмен на честное слово оставить в покое сотрудников милиции навсегда. В ответ на что Степан Алексеевич до конца успокоился только тогда, когда мастерски и скрупулёзно довёл дело до свадьбы своего друга Серёги с Анечкой Кедриной. После этого абсолютно спокойный Степан Алексеевич сидел за скромным свадебным столом и абсолютно спокойно поздравлял брачующихся и от всей души на самом деле желал им самого чистого счастья. Сергей Игоревич вёл себя для роли жениха, напротив, несколько озабоченно и очень внимательно следил за абсолютным спокойствием Степана Алексеевича. Наконец, он не выдержал и исчез из сфер буйного веселья на каких-то десять минут, после которых вернулся с двумя тяжёлыми уликами в руках: собранным в дорогу чемоданчиком Степана Алексеевича и письмом, которое должно было объяснить совсем скоро таинственное исчезновение этого чемоданчика вместе с хозяином. После чего ни чемоданчику, ни его обладателю не удалось избежать вполне заслуженных репрессий: чемоданчик был подвергнут Сергей Игоревичем длительному домашнему аресту, а Степан Алексеевич был вынужден под пылающий взгляд жениха и сверкнувшую слезинку невесты дать торжественную клятву никогда и ни в коем случае не повторять подвиг исчезновения в неизвестном направлении своего друга. …Свадебный вечер уже грозил затянуться до предутренних сумерек, когда Степан решительно поднялся и произнёс тост: – А теперь, дорогие товарищи, предлагаю выпить за скромность жениха и невесты, которые до сих пор не выперли нас из квартиры молодожёнов. И желаю нашим влюблённым от лица всех собравшихся поскорее остаться, наконец, уже наедине! – Ура! – горячо поддержал малолетний канавокопатель Ефим Соколов, неокрепшее воображение которого уже несколько раз за вечер заставляло юного экскаваторщика стремительно опускать глаза долу с румяных щёчек невесты при воспоминании не дававшего покоя понятия “первая брачная ночь”. Гости счастливо выпили «на стального коня» и в течении получаса организовывались на проводы друг друга, по дороге как-то незаметно организовав устранение громоздкого стола и мытьё грязной посуды. И уже около астрономической полуночи в квартире Сергея и Анечки воцарилась чуть даже немного неожиданная мягкая и уютная тишина. Лишь впойманный уже на пороге в попытке проводить «домой» живущего в соседней квартире Ефима Соколова, который сжимал в руках достопамятный чемоданчик, Степан сидел с окончательно виноватым видом у чугунного радиатора батареи и нащипывал вполне соловьиные трели на притянутой кем-то из ребят из музуголка балалайке. – Ляжешь на полу или на кровати? – в голосе Серёги строгость этим вечером не выбывала. – А дивана у вас нет? – с робкой неловкостью огрызнулся Степан. – Анют, он не хочет спать на кровати! – сообщил Серёга Анечке. – Нам не прийдётся спать на полу. – Он эгоист, наверное, – предположила Анечка. – Конечно же: на полу места больше! За окном и в комнате было уже совсем темно, лишь проникал с расстояния в несколько сот метров свет дежурного прожектора, и были видны словно рождённые в небе крохотные пурпурные огоньки опоясывающие высокие трубы централи. Анечка и Серёга лежали, неестественно затихшие, в одноместной Серёгиной кровати и пытались осмыслить неожиданно навалившееся на них всем своим ужасным смыслом понимание своего нового статуса мужа и жены. Спать вместе в жуткой тесноте скрипучей кровати или в не менее жуткой тесноте промокающей под ливнем палатки им приходилось не раз. Это-то их как раз смущало меньше всего – Серёга, вообще, чуть не уснул было по привычке сразу же, как только коснулся щекою подушки, и остановил его лишь перепуганный чем-то Анечкин взор, заметив который, Серёга и сам очнулся и полностью утратил способность засыпать на лету. Предстояло что-то малопонятное и очень тревожное. А тут ещё Стёпка, друг называется, моментально и быстро заснул: Серёге, заслышавшему его мирное сонное сопение у батареи, почему-то крайне захотелось разбудить его и всем втроём срочно обсудить создавшееся сложное положение. Лишь смекнув, что это попахивает крайним идиотизмом, Серёга вздохнул про себя и уяснил себе всю глубину их с Анечкой теперь полного одиночества перед вставшей проблемой. – Анют, ты чего? – Серый ещё раз попытался заглянуть во тьме в бездонно-напуганный взор. – Ничего… – прошептала Анечка. – Серёж, а ты умеешь?.. – Чего… – шёпот Серёги совсем охрип. – Ебаться… – что стоило Анечке молвить заветное слово можно было понять по тому, сколь стремительно она тут же отвернулась от Серёги лицом вместе сразу со всею собой. Серёге, правда, немного полегшало: сказалось одновременно отсутствие Анечкеных перепуганных глаз и сразу будто оставленная Анечкой позади суровая грань. – Ну умею… немного… – нежданно-негаданно для себя изложил от облегчения даже чуть нахально Серёга, ничего такого не умевший ни теоретически, ни практически. – Ну и давай!.. – Анечкина попка упёрлась под Серёгин живот. Серёга осторожно приобнял фигуристую округлость, чуть погладил и несмело потянул вниз Анечкины шерстяные трико. Сердце его бешенно колотилось, а далеко-глубоко под трусами шевельнулось вообще непонятно что. Трико с трудом подавались вниз, а под попой и вовсе застряли. Анечка ухватилась обеими руками за резинки и стянула их сразу с трусами. От горячего коснувшегося его рук у Серёги вздыбилось всё. Он так же быстро и немного суетливо завозился со спускаемыми штанами. Когда голый низ живота его прижался к мягкому нежному заду Анечки, Серёга чуть не помер от счастья. То что стояло у него изо всех сил оказалось в прощелке Анечкиных ягодиц и всем стволом толклось ей под попу. Анечка вытянула ножки и замерла, нечаянно ухватив Серёгу своими стройными ляжками за хуй и чувствуя теперь тёплое заводное подрагивание у себя между ног. Серёга замер совсем. Ни о каких движениях он и не помышлял, лишь прислушивался к своему пульсирующему страждущему агрегату и погружался в горячие волны какого-то всё нараставшего внутреннего восторга. Прошло каких-то две-три минуты, как у Анечки между сжатыми ножками что-то отчаянно псыкнуло. Серёга сзади весь задрожал, свистяще длинно вдохнул («Ууувф…») и по ляжкам юной жены потекло… – Кла-а-асс! – Анечка обернулась к Серёжке, стремительно соскальзывая с его хуя и протягиваясь губами к нему. – Серёж, и не больно совсем! Тебе тоже понравилось? Я боялась, как дура! Правда-правда!!! – Зд..дорово, Ань! – Серёга ещё еле челюсти разводил от сковавшего их приступа кайфа. – Давай целоваться, а? Вопрос был чисто риторическим, и в комнате послышалось довольное и неумелое чмоканье. – Анюшка, а давай ещё? – послышался через несколько минут этих страстно-весёлых лобзаний сдавленный шёпот. – Ты чё, Серёжка! А спать? – Анечка явно пыталась сопротивляться. – Завтра на смену! – Анют, ну разок… – шёпот Серёги стал почти жалобным и вдруг взорвался радостными нотками. – Ой, а завтра же воскресенье! Давай? – Ну давай… – Анечка нерешительно стала разворачиваться на кровати опять спиной к Серому. Серёга отодвинулся подальше от радости, давая возможность Анечке развернуться и классически рухнул, не рассчитав, прямо на пол. – А потише никак? А? – послышалось привычно недовольное полусонное ворчание из-под окна: Степан не любил, когда его будили. – Кто не умеет спать на кровати – спит на коврике… Но Степан в этом месте соврал. Его искусно сонный голос никак не отражал реального положения вещей. Степану совсем не спалось. Лишь первые минуты своего пребывания на застеленном покрывалом матрасе он посвятил любовным своим воздыханиям и рассматриванию ночного неба в окне. Потом же до него, как и рядом совсем до семейных влюблённых, горячо и оглушительно дошло всё, что до малолетнего, но смышлёного Ефима Соколова доходило несколько раз на протяжении вечера. И встал у Степана, наверное, даже быстрей, чем у слегка обалдевшего от своего счастья жениха-Серёги. В отличии от своего друга Степан уже обладал некоторым опытом полового безобразия с лицами противоположного пола, чем несказанно гордился в мужских кругах, но держал данное себе самому слово не выставляться особо перед нулевым ещё в этом деле Серёгой, пока тот сам кого-нибудь не отъебёт. Относительно Анечки же у Степана мысль о подобном как-то просто не возникала совсем и никогда, словно Анечка была существом вообще неописанного нигде пола. Но теперь мысль возникла страстно и неотвержимо, одновременно в голове и в трусах. На этом Степан и полностью замер в своих тщательно удерживаемых “сонных” ритмах дыхания. Между ними, там наверху, происходило непонятно, хоть и понятно что. Невнятный их шёпот, скрипнула раз-другой кровать, потом поцелуи эти какие-то неприлично поплямкивающие… Степану хотелось так, что толстая ватная спецовка, служившая ему одеялом в эту ночь, приподнялась на хую. Когда он услышал случайно Анечкино робкое «ну давай», он чуть не кончил, заёрзав ягодицами по матрасу. Но тут Серый рухнул… – Ой, Стёпка, Стёпочка! Иди к нам ебаться, а? – неподдельно обрадовавшийся и как всегда чисто-безмятежный голос Анечки звенел с такой непосредственностью, будто речь шла об очередном совместном походе на вечерний сеанс в летний кинотеатр. – У вас места мало!.. Сами идите ко мне лучше спать… – совсем ничего не понял и на всякий случай продолжил своё бормочущее ворчание Степан, переворачиваясь на бок, чтобы лучше было видно, чем они там будут заниматься, если будут. – Ой, нет! Стёп, спать не лучше! Лучше ебаться, оказывается, правда-правда! – голос Анечки всегда был способен убедить Степана в чём угодно, особенно в том, в чём сам Степан уже был убеждён; он молча встал, зацепив на палец спецовку и приблизился к ним. Анечка сидела в полумраке комнаты на кровати с беззаботно широко раздвинутыми ногами, а Серёга сидел ровнёхонько между ними и потирал ушибленное плечо. Штаны их вместе с трусами чернели неправильной пирамидой в изголовье. – Вы чё… в самом деле здесь это… устроили?.. – Степан перекинул спецовку с плеча на живот, чтобы скрыть торчащий свой кол. – А чего? Мы же муж и жена! – Анечка потянулась к лохматой голове Серёги и чмокнула его в район правого уха. – Ну и как тебе, Серый? Понравилось? – продолжал Степан делать вид, что абсолютно “не в курсе”. – Нормально! – Серый постарался быть солидно-сдержанным. – Только чё-то упал… – Упал – не горюй! Был бы цел! Ань, тогда я тоже попробую, ага? – Степан бросил удерживать спецовку и зашевелился руками в мотне. – Ага… – Анечка с готовностью перевернулась на четвереньки в постели и выпятила голую попу – по абсолютному несведению в подобном ничего зазорного она в этой позе не видела. Серый чуть отодвинулся в сторону, а Степан сильно сжал в руке своего выпростанного торчуна и надутою головой вжал его Анечке в щель, возбуждающе завидневшуюся из-под задницы. – Ай! – вдруг вскрикнула Анечка и всем корпусом подалась вперёд. – Ты что толкаешься, Стёп? Степан и сам от удивления чуть обомлел, явственно хуем почувствовав прижатую им было девичью преграду. – Чё-т не понял! – озадаченно он переводил взор со своего дрожащего в полутьме хуя на обернувшееся лицо Анечки и на Серёгу. – Ну и чего вы здесь наебли? Серый, свет включай! – Нет! – тихонько взвизгнула Анечка при вспышке сорокаваттной лампочки под потолком и замоталась в простыню. – Вы что! Я не буду при свете! Мне стыдно! – Анют, перестань, это не по товарищески! Надо Серому показать… – Степан отматывал простыню с Анечки обратно. – А то так и будете через поцелуи ебаться, а на этом нормальную семью не построишь… Отдай, говорю, а то детей не будет! На последнем его шутливо-тревожном аргументе Анечка, наконец, сообразила, что действительно, кажется, они с Серёжкой сделали что-то не так и выпустила окончательно из рук край постельного неглиже. Теперь она сидела в растрепавшейся своей мужской рубашке в распахнутый ворот которой был виден простой ситцевый лифчик и прикрывала ладошками очень лохматый свой черноволосый лобок. Голые коленки её были накрепко стиснуты. – Не зажимайся, пусти… – Степан присел перед Анечкой и с некоторым усилием развёл её коленки в стороны. – Нет, так не удобно. Стань, как стояла, Анюш… Анечка, сгорая от стыда, прикрыла глаза и собрала всю свою комсомольскую волю в кулак. Через минуту она вновь стояла вверх тормашками на краю кровати, а Степан аккуратно раздвигал её половые губки, внимательно рассматривая и показывая Серёге. – Смотри, Серый, вот здесь… Видишь? Это целка. Сюда нужно просунуть понемногу, а потом резко вперёд. Ну и гонять туда-обратно, пока не накатит по полной. Понял? – Понял… – Серёга задумчиво почесал плечо. – Больно, наверное… – Не гони, Серый! – Степан вдруг представил, что сейчас переживает Серёга, представляя Анечкину боль, и ему стало жалко товарища. – Надо, так надо. Без этого не получается. Всего один раз… Показываю! Он решительно снова сжал своего и поднёс его Анечке под мягкий зад. – Анечка, потерпи, а? На секундочку… Крепко глаза закрой и зубы зажми… – он возил головой хуя по липкой пизде, стараясь хоть немного отвлечь. Анечка вздрогнула попкой и вся напряглась, вцепившись в постель побелевшими костяшками пальцев. Степан ещё немного поднатянул на себя её зад, упираясь членом в плеву, сильно вдохнул и вогнал изо всех сил сразу на всю глубину. Тоненькая струйка крови брызнула на постель. Степан замер, продолжая сильно сжимать в руках Анечкины бёдра. – Сильно больно? – спросил он, чувствуя горячую Анечкину задницу всем низом своего живота. – Уже всё? – Анечка даже, казалось, была немного удивлена, хоть и порядком испугана. – Я думала будет вообще очень… – Ты просто терпеливая, Нют… – вздохнул облегчённо Степан и попробовал пару раз качнуть бёдрами у неё внутри. – А так очень? Анечка вновь замерла, прислушиваясь, а потом смешно поводила чуть белой попою в стороны: – Нет, терпимо… вполне… – Продолжай! – после десятка-другого осторожных толчков Степан больше не выдержал и плеснул тугую струю в жаркий ротик пизды, после чего сразу вывалил своего ещё пульсирующего молодца и уступил место Серёге. Серёга взялся за задницу Анечки, как брался Степан, и попробовал примостить своего торчавшего гобыльца в глупо-алый, распахнутый и мохнатый Анечкин рот под попою. Но не попал по неопытности и несколько раз лишь соскальзывал по волосам промоченной золупой ей на живот. – Не торопись! Отодвинься чуть-чуть… – Степан взял Серого за хуй и сам загнал его Анечке. – Давай, шевели понемногу теперь… Серый задвигался совсем медленно и осторожно, но уже через минуту махал так, что дал бы фору магнитоэлектроротору. Анечка быстро дышала, забившись носом в подушку и вместе с Серым явно чувствовала себя всё лучше и лучше. Серёга даже ничего не понял, когда ошеломительная, стремительно рванувшая из-под живота к голове волна вновь накрыла его, заставляя вжиматься изо всех сил судорожно колотящимися бёдрами в Анечкину задницу… Очнулся Серый вновь ошеломлённо сидящим на полу и пред взором его чуть пульсировала и пускала белые слюнки себе на кудряшки раззявленная Анечкина пизда. – Ребят, давайте уже спать укладываться!.. – после нескольких часов всё более весёлой перемежающейся ебли промолвила измотанная Анечка, глядя на занимающееся розовыми лучами зари окно. – Поесть бы ещё… я голодный, как... – произнести до конца фразу Серёге не удалось: он спал уже, свернувшись голым калачиком на матрасе оказавшемся возле кровати. – Потом поедим… Стёп, отвернись, я оденусь… – Анечка сладко зевнула, и Степан исчез под спецовкой рядом с Серёгой. Анечка, с трудом соображая, приподняла над кроватью свои трусики, потом лифчик… потом махнула рукой, накрыла всех на матрасе двумя одеялами и залезла между ними в тепло…
Собственно здесь мы и познакомились. Когда Степан вышел из комнаты между вторым и третьим своим излиянием светлых чувств в Анечкино лоно, с ним приключился лёгкий психоделический конфуз, который сам он приписал собственному умопомрачению от навалившегося счастья или по его выражению «головокружению от успехов». В коридоре у Серёги висел стандартный агитплакат-календарь, на который внимание обращалось обычно лишь в дни предшествующие глобальным праздникам. Рабочая-колхозница всматривалась далеко в горизонт, а на груди её светилась золотая геройская звезда. «С каждым днём всё радостнее жить!», сообщалось о девушке-женщине в подстрочнике к плакату. Степан уже почти прошёл мимо, оглянулся и чуть не окосел: девушка была абсолютно нага, на груди её светились только томно-вишнёвые соски, а лозунг под оживлённым её присутствием плакатом призывал: «Девушки, учитесь ебаться и шоферить!». Несколько секунд молодой инженер стоял не в силах захлопнуть широко открытого рта, а потом крепко зажмурил глаза и помотал головой. Сердобольный Букк сжалился над ним, и когда Степан глаза вновь открыл картина на плакате была вновь знакомо-приличной и аскетически-выверенной. Степан пописал, умылся холодной водой и вышел на кухню, дабы окончательно прийти в себя. Когда он допивал второй стакан воды позади послышалось негромкое покашливание и он чуть не поперхнулся от неожиданности. Обернувшись, он увидел лишь какого-то совершенно неизвестного ему человека, контуры которого уже таяли в воздухе. Впрочем, обо всей этой ерунде Степан Алексеевич тогда забыл даже не через два дня, а через каких-то двадцать минут, как только снова увидел очаровательно-обнажённую Анечкину попку.
|
||||
|
Версия 1.0 2006 - 2009 |
||||