=Ластонька=



	Малити. Часть 1
	Совещание в облоно подходило к концу, когда сиятельная Дженифер Бонд строго вонзилась свирепым наконечником шариковой ручки в налитой проделками подопечных импортный оганайзер: – Наирина, останетесь после собрания! С вами отдельная тема! Лида куснула себя за мгновенно вобравшиеся в нечаянном испуге прямо ротику внутрь две свои крашенно-очаровательные губки и состроила брови домиком в ответ: «Какая ещё тема?». Хотя брови можно было и не корчить – всем присутствующим вокруг была хорошо известна «тема» предстоящего в одиночестве её обсуждения с главой муниципальной педагогики. Но Лидия Корнеевна сама была опытным педагогом и не слишком спешила тревожиться по волнующим начальство и окружающую общественность насущным вопросам. Карандашик её ни одним ломким движением не нарушил своего плавного парения среди страничек записного блокнота. И рисунок выходил как живой… что было, бесспорно, гораздо важней предстоящей дискуссии по поводам её профсоответственности и профпригодности. – Начнём мы, пожалуй, с того… Лида чуть растерянно, будто во сне, оглянулась по сторонам. Никого рядом уже больше оказывается не было. Она же совершенно не заметила, как все испарились. «Вот что значит сила искусства!», отметила она, лаская штрихом завершаемое творение в блокнотике и не торопясь поднимать взгляд на сердитую Джи. – Начнём мы, пожалуй, с того, что вы попробуете мне объяснить, какой пример вы, как заведующая и воспитательница детского сада подаёте вместе с этой ш… («Шлюхой или шалавой?» – промелькнуло молнийкой-искрой интереса в голове у Лиды – «О, боже! Шаболдой?!..») ш..шикарноглазой засранкой… какой пример подаёте вы детям?! – Я бы попросила Вас несколько мягче в своих выражениях относится к… Это мой лучший сотрудник!.. – Лида скользнула карандашом по плачущему от смущения клитору в раскрывшейся на обе странички вагине и удостоила, наконец, вниманием своё непосредственное руководство... *** Когда она пришла на работу в мой садик, я относилась к слову "лесбиянка" как к сленговому апробатору человеческого языка со стороны не в меру двинутой молодёжи. Но она своими огромными карими глазами видела словно насквозь и понимала все мои сны. – Представляете, Марина Леоновна, мне приснилось вчера, что я была мальчиком. Совсем маленьким и совсем несмышлёным… – как-то раз обронила я абсолютно случайно среди обычной нашей служебно-воспитательской трепотни. – Какие-то буддийские монахи, срывающиеся с тетивы луки, морские чудовища… И это в выходной! Я проснулась в девять утра, как в одинадцать часов вечера! – Диск не забудь притащить!.. – Марина вешала вещи в шкафчик и обронила, стоя вполоборота ко мне, лица я не видела. – Ага… – машинально кивнула я и застыла с ворохом детских курток и шубок в руках. Мы находились в раздевалке-прихожей моей ясельной группы среди двух-трёх остававшихся не унесёнными нянечками моих ненаглядных, которым азы взрослый речи ещё не казались чем-то правильным и закономерным. Марина всё также копалась в шкафу с какой-то позабытой пришиться петелькою, а я чувствовала, как лёгкий озноб светлой стёжкой энергии струится по моему позвоночному столбу от копчика до ушей. – Лидияанневна, что с вами? – на пороге в раздевалку стояла Танечка Ветрина из Марининой старшей группы. Вид у меня, кажется, был не совсем привычный для нашего детского состава. – Ничего, моё солнышко… Ты почему здесь? Бегом в группу! – А когда Мариинионовна придёт? – Скоро! Беги! Не то чтобы меня поразило фамильярное обращение: на "ты" мы, конечно, с моей чароглазой очаровашкой-воспитательницей тогда не переходили ещё совсем, но… Даже не то, что она "знала" про диск, про который я ничего не сказала… Она и не могла про него не знать, потому что это был её диск (или чей-то там, кто-то дал…). Я попросила его у Малити на одну ночь, чтобы перекинуть себе – очень уж увлёк этот несколько странный фильм… Она согласилась вполне, ей и обычно-то поф.. Но через несколько минут после этого – я проснулась! – Малити? Я нашла в себе, наконец, силы водрузить горку шубок на подвернувшийся шкафчик. – Что?.. Она тоже не была лесбиянкой, и у нас возникали потом целой вереницей маленькие и несуразные, но довольно всё же забавные проблемы. Более того, я не уверена имела ли она вообще тогда хоть какое-то представление о лесбийских взаимоотношениях: в свои всегда двадцать лет она оставалась девочкой и о физике каких бы то ни было любовных процессов – половых или межполовых – наверняка лишь смутно догадывалась. Но Малити в моих снах знала всё… Правда, я там была малышом, её верным то ли младшим братишкой, то ли просто неизменным поклонником-спутником; и трахались мы когда-то там ночи напролёт… Это было ирреальностью, это был просто сон, эти сны уже ведь почти отпустили и оставили в покое меня, когда… С того дня я видела сны наяву. Да, конечно, воплощение подобного существа здесь на земле в состоянии превратить тебя в кого угодно… После первого же нашего сексуального квипрокво я переворошила целый гигант информации на домашнем экране. И предметом моего интереса, нет необходимости и пояснять даже, были всевозможные формы лесбийской любви. Биотехнических и научно-социальных данных я нашла столько, что могла составить доклад на внеочередном пленуме партии; о любви, к сожалению – совсем… или почти совсем ничего. «По крайне мере вооружилась элементал-приёмами в этой со всех сторон неравной борьбе!», подумала я, оставляя в покое дисплей. …В тот раз мы сидели в самом заднем ряду освещённого лишь событиями какого-то смешного боевика кинозала, и бас-шейкер не очень тревожил нас своей взрывчатой экспрессивностью. Мы любили друга давно, уже почти месяц, наверное с того самого момента в моей ясельной раздевалке. Но у нас и в головах не укладывалось признаваться об этом друг другу. Просто всё чаще мы оказывались вдвоём и почти наедине. Как-то само собой мы задерживались одновременно со смены, одновременно приходили раньше всех на работу, вечерами шли пешком в одну и ту же сторону. И если последнее было ещё вполне объяснимо (мы жили в соседних районах), то совместные наши походы сначала в театр на какой-то концерт (то ли Гайдна, то ли UnExperience World), потом по осенним паркам и набережным, затем по зимним кинотеатрам… назвать совершенно случайными было уже никак невозможно. Вот первый же кинотеатр и пригрел нас в своих широкоформатно-гостеприимных объятиях до нашего самого первого сексуального недоразумения. Само собой действо на экране нас привлекало в третью очередь – мы зашли просто, погреться. И мы грелись больше не от хорошей системы кондиционирования, а, уже вполне привычно, от присутствия рядом друг друга. Мы сидели рядом в мягком обволакивающем плюше утапливающих нас кресел и созерцали какое-то собственное кино. У меня чуть кружилась легко и очень приятно моя голова, а взгляд всё никак не хотел зафиксироваться, как подобает порядку, на экране и блуждал где-то в подворачивающихся диагоналях рядов, стремясь коснуться сидящей рядом её… Взгляд Малити был нацелен туда куда надо, но головка её лежала у меня на плече, и также – видела ли она, что проецирует нам синема, трудно сказать… Я почему-то прижимала её к себе за хрупкие плечики, и мы обе не нашли бы в том ни малейшего сексуального проявления на тот момент даже если бы захотели. Всё чуть заметно, едва уловимо, переменилось, когда какой-то современный гаврош на экране с перекинутым через плечо карабином протянул деньги продавщице в ларьке: – Пачку "Примы", пожалуйста! Кресло моё слегка вздрогнуло подо мной отголоском бас-шейкера неуместно прочувствовавшего звук просыпаемой на тарелочку сдачи. Всей вдруг вспыхнувшей ни с того ни с сего левой щекой я почувствовала волнующе-нежное прикосновение какой-то прядки волос мирно лежащей на моём плече головки. Я, как в полусне, плавно, как сквозь волны тепла, повернулась и приоткрытым ртом коснулась мягких шелковистых волос на ней. Малити потянулась ко мне своими глазами, и мои губы соскользнули всё также замедленно и осторожно с её темечка на покрытый легко сдуваемыми прядками лоб. Её полуприкрытые глаза тёплыми веками прошли под моими губами, коснувшись колюче-щекотно её большими ресничками, холмики щёчек обиженно вздулись, пронеслись мимо, и её очаровательный ротик встретил моё чуть участившееся дыхание. Кажется, мы просто дышали друг другом… В этом поцелуе мы даже почти не соединяли наших губ, и мне было тепло до пламенного щёкота в глазах от вьющихся по моему лицу струек её тихого исполненного внутренней нежности ко мне дыхания… Внезапно я обнаружила свои руки прижимающими к моей груди Малити уже в каких-то страстно-судорожных порывах. Она высоко задирала головку, подставляя всё лицо под мой поцелуй, и в ответ слегка сжимала моё тело, сунув ладошки под мышки. Я чуть ослабила свой нежданный порыв и почувствовала, как Малити дрожит у меня в руках. «Ты замёрзла, родное моё сокровище? Что с тобой?», мой шёпот заскользил от её повлажневших от нашего дыхания губок к нежному ушку, оставляя приглушенным фоном волнующиеся тембры киноэкрана. «Нет, просто… я очень-очень…», Малити дрожала и пряталась щёчкой и носиком у меня на шейке, «я очень… очень сильно тебя люблю…» То, что это был оргазм, мне пришло в голову только через десять минут, когда я сама кончила. Малити прижималась своими тугими маленькими грудками ко мне, и я ощущала их через её свитерок и свой джемпер так горячо, будто они были полностью голыми. Пол кинозала содрогался в заходящихся всё более иступлённо мелодиях и ритмах зарубежной эстрады, а я чувствовала, как столь же сильно дрожит всё внутри и во мне, и как меня накрывает какая-то несусветно огромная волна прекрасного в моих порывах к этому невероятно-ласковому существу… «Я сама тебя очень сильно люблю», через эти десять минут я, наверное в последний раз в своей жизни, попыталась вернуться к реальности, «Но ведь это… Я не знаю… Нехорошо?» «Я тоже не знаю…», вздохнула она, сжимаясь в скромный крошку-комок в моих не отпускающих её ни за что руках, «Я нечаянно…». После этого по всем канонам нашей с ней общей работы должно было последовать дежурное "я больше не буду", но этому сорваться с её губок позволить я уже не могла – возникшая на околосветовых скоростях мысль о том, что подобной прелести может больше никогда не случиться, чуть не испепелила мой мозг… – Нет! – я поцеловала её с такой опрометчивой решительностью, что киноэкран оборвал все свои диалоги на минутную паузу. Эту минуту молчания я проходила словно во сне сквозь жёсткий бетон – мне попеременно казалось, что весь зал внимательно вслушивается в наш поцелуй, и что сейчас непременно в зале зажгут весь возможный тут свет… Впрочем, выпустить столь же перепуганную и прижавшуюся ко мне до ощущенья биения её сердца у меня под лопаткой мою Малити, выпустить моё только что окончательно обретённое мною счастье я не собиралась даже в случае включения в кинозале весеннего солнца… «Я люблю тебя, радость моя! Я люблю тебя даже сильнее, чем ты! И всегда… и всегда…», шептала я уже под восстановленный акустический баланс продолжившего увеселительные баталии киноэкрана, «Я просто первая боялась сказать тебе… Это я так больше не буду… Всё пустяки… Всё маленькие пустяки вокруг… Я же любила тебя всегда… и теперь… и потом…». Малити светила в окружающем полумраке мне своими распахнутыми в детском счастьи глазами и щекотала носиком мою верхнюю губку… Это и было нашим первым "сексом". =ó> – Дядь, дай табачку! То ли тон мой (хрипит, гад, када воюю – не до сентиментов), то ли неотвязная эта ружбайка, но факт – спугнули тёмного дядьку из-под фонаря. Он скрылся за границей невыверенного уличного света, а я остался пухнуть ушами на пустом перекрёстке в этой вечной ночи. «Блин, опять за свои!..», в сердцах выругался я почти матом, нацеливаясь на круглосуточный мерцавший невдалеке. «Своих» на самом деле было привычно впритык, ружбайку што ли продать, да кому она тут и нах… – Пачку винстона, тётенька. Белый. Ван, – я бродил по карманам, отыскивая материализующуюся в деньги труху. – Хи, балтийца сперва покажи! У тебя ж денег на гулькин х..! – продавщица оказалась не тётенькой, а ровесницей. Пачка рядом таких же как я отвисала у прилавков, как серая моль на сугрев. – Тётка, цыц! – я солидно достал четвертак, на котором жёлтым по серому было написано «рубль» и оплатил, хотя идея балтийца ей своего показать очень сильно, признаться, понравилась. Она затарахтела сдачей неопытности – всё что-то выдавала и пыталась в уме. – Калькулятор купи, тогда полюблю! – посоветовал я, сгрёб победный табак и очевидно для всех отрулил. Завернув за комок, я прокрался партизанским разведчиком к ней. В подсобке жариться – самое то. «Тётя Клава, подмените?», тётя там всё-таки тоже была, «Ну давай уже! Где?». «Где-где…», я свирепо ворчал, доставая в штанах моего, «В …». И предупредил пока не началось «Я люблю тебя! А ты?». «Я тоже! Давай…». Она ухватилась за хуй кулачком так, что я думал или сейчас оторвёт или я преждевременно раза четыре тут кончу. Очень вставило сразу и хоть нужно было бы ещё познакомиться, но на самом было совсем уже некогда. Я залапал её за пизду и мы сняли трусы. Я до колен, а она вообще выкинула их куда-то на полки и банки. «На стояка? Чё, одурела совсем?», я пыхтел, ей засовывая и пытаясь поцеловать куда-то в подворачивающийся всё время её прикольный затылок. «Меня так прёт… Ага…», она вставляла мой хер себе, подгоняя ладошкой под яйца, и наконец всунула: «Уфх!.. Ничтяк…». Ебались мы весело – эти ёбаные банки, об которые билась её жопа всё время дребезжали так, что думал побудим весь микрорайон. Тётя Клава заходила до нас пару раз: «Бля, засранцы, всю клиентуру разгоните, так грохочите! Настёна, пиздой ему, пиздой подмахни!». На какие критические замечания мы и могли лишь пыхтеть… Настя целовалась так, что у меня опухли все губы, и хуй в ней торчал, как обкуренный. Поэтому она кончила, сказав «Уумх» так, что у меня с этого поцелуя чуть не вывернуло нижнюю челюсть; а я так и остался с дроздом среди этой их баночной горницы. Но Настя не дала горевать и загнулась раком в проход: «Давай, теперь так поеби! Мне так похуй, а ты часа пол потолкаешься и будет тебе тоже красивый пиздец!». Но это она переоценила слегка. Каких там пол: у неё срака оказалась такая удобная, небольшая и мягкая, если руками булки ей сжимать-разжимать, что я через пять минут, застонал, как осёл, и в неё чуть не яйцами всунулся. Стало так хорошо, что я лил, лил и лил… Давно не ебался так, правда. «Заходи как что, я хуй с ним калькулятор куплю!», выпроваживала меня ласковым пинком коленкой под полужопия Настёна в распахнувшуюся дверями мою балтийскую ночь. «Не гони, дура мокрая! Напослед, напоследок дай раз хоть расцеловать!», корчил я клоуна, припадая в колени до ей, чтоб лизнуть ещё раз у пизды. «Только быстро…», она задиралась легко, «Тётя Клава тебе что – казённая? Да и на пороге не принято…». Принято, не принято, а получилось ништяк: Наська как дурочка дёргалась и тихонько визжала, стоя полуголой почти что на улице в открытых дверях, хоть и ночь, но ведь окна, дома… а я лазил своим языком по одуренно горячей щели и слушал, как она от оргазма так смешно тащиться, что аж пищит… А потом я поцеловал её крепко в губы, обнял и упиздел.
		Версия 1.0 2007 - 2009