=Ластонька=



	Малити. Часть 3
	У меня в гостях мы оказались лишь потому, что дом мой находился несколько ближе, чем дом Малити. Нет, мы вовсе не трахались и не целовались с порога, оказавшись вновь наедине отделёнными от всего окружающего нас мира. Мы ужинали вместе и пили чай. Правда, происходило это с той же естественностью, будто мы делали так вместе всегда. Потом мы долго болтали под крепкий кофе с гранами коньяка и по очереди томились в ожидании друг дружки из душа. Я постелила нам постели в совершенно в разных концах моего спального ложа. Мы вовсе и не собирались повторять наших вчерашних и сегодняшних попыток «оказаться в одной точке пространства». Мы просто по-прежнему мирно болтали, укутавшись в свои спальные пледы, в мягком полумраке согревающего нас тихого света. Мы по честному пытались смотреть в потолок, но в этом нас не хватило надолго: очень сильно не хватало чего-то родного, и скоро нас вполне непринждённо повернуло друг к другу лицом. Малити, свернувшись калачиком, подползла чуть поближе, а я опёрлась правым локотком о подушку. И снова казалось, что говорят больше наши глаза, чем мы сами… - Малити, откуда у него этот лук? - У тебя? – её глаза чуть заметно повелись ресницами в сторону в припоминании. – Это преподнесение храма лучшему воину. Ручной лазерный арбалет образца "Ван Хун Ли – 407", код несовершаемой больше ошибки. - Воин – тоже я? - Ну да. Юный прекрасный монгол с какими-то там заморочками по поводу власти над всем тобою увиденным… - Погоди, но ведь это же лук, а не арбалет. Я, конечно, не очень сильна во всей этой ерунде, но эта дуга, тетива… - Там смещены все современные тебе земные названия… - глаза её засмеялись, - дают лук, а называют его – арбалет. - Ну и зачем он там мне? Я действительно – завоеватель? - Завоеватель, конечно… - её глаза продолжали смеяться, а сама Малити чуть слышно вздохнула. – В основном, правда, женских сердец… Сложно что-нибудь завоевать в любом мире, не завоевав толком себя… - А лук? Карабин? - А это не оружие. Это обучающие образцы. Технически все их параметры в норме, конечно, причём в соответствии с твоими завышенными запросами параметры эти весьма превосходят все известные и неизвестные земной баллистике показатели. Ну там дальность чистого поражения, автоопределение цели, сила контакта вне зависимости от расстояния и прочая лабуда. Но ты попробовала стрелять… Правда, прикольно? Я закрыла глаза… - Ещё как… - Лидили, вспомни меня… - Ага, сейчас… Я в очередной раз попыталась представить её, Малити, там. Но как всегда очаровательный образ, который сопутствовал мне целою чередой цветных снов, был задёрнут теперь укрывающей кисеёй. Я видела очень и очень немногое… - Какая я? - Ты… красивая… всегда очень родная… и любящая меня почему-то… - Как, Лидили? Как – тебя любящая? - …по-разному… как-будто каждый раз совершенно по-разному… очень сильно, правда, всегда… и красиво… На расстоянии вытянутой руки от моего лица послышался лёгкий вздох, мне показалось, что я почувствовала тепло её дыхания, и я открыла глаза. Всё это я уже рассказывала ей миллион раз, но мы обе понимали, что большего вряд ли приходится и ожидать. - Интересное и странное чувство!.. – её губки едва шевелились. – Я словно уже совсем не Марина, но ещё и не совсем я. Словно очнулась тогда и столь естественно вспомнила себя, что даже и не обратила внимания на это сразу. Но до сих пор не могу вспомнить почти совсем ничего о себе… Как я была Мариной, я помню отлично, хоть и знаю, что это была лишь временная лишь готовившая нашу встречу роль. Я отлично помню тебя, и здесь и везде. Если я пытаюсь вспоминать, я могу рассказывать о тебе всё мне известное. А себя я не помню совсем… Причём, почему-то уверена, что ты знаешь обо мне не намного меньше, чем там я знала сама, просто пока не можешь сказать… И столь же уверена, что не умеешь ты только потому, что ещё… рано?.. Это очень интересно и… увлекательно… это как… исполняться впервые самой чистой и самой живительной красотой: во мне появляются какие-то новые неизвестные мне раньше слова, понятия, жесты, но я не могу их связать воедино, уложить в единую суть… Появляются они только благодаря тебе, но совершенно пока не из предопределённых тобою слов или действий – ни ты, ни я не замечаем пока абсолютно того, что возвращает мне память обо мне… Я тебя очень-очень люблю… Она зажмурилась совершенно по-детски, обрывая свою речь порхнувшим через её душу признанием. Мне захотелось обнять её и прижать к себе. Я села на кровати и потянулась к ночному столику за сувенирными «R-1». - Ага, я не курила сто лет! – поддержала мой случайно-нервный порыв совсем уж неожиданно Малити. – Точнее сказать – с рождения! - А там? Курила? – я прикуривала на двоих зажатые сигареты в зубах. - Ну да… - Малити пожала плечиками. – Сам же гонял за сигаретами для меня… - Помню!.. – откликнлась я уже сквозь кольца табачного дыма. – Вот это я помню… Мне просто слегка затошнило. Малити чуть не умерла. Сложив обе пятимиллиметровые трубки мира огоньками в остатки кофе на дне своей чашки, я откачивала мою чуть не потерявшую сознание любовь под хриплые стоны прорывающегося сквозь кашель из обеих нас смеха. Потом я зачем-то стала делать ей спасательное дыхание рот-в-рот, и нас тут же вбарахтало-затянуло в её плед-простыню. Нам стало жарко почти сразу же – мы совершенно не представляли, что теперь делать и только прижимались через разделяющие нас пижамные комплекты друг к другу всё сильней и целовались опять. Представить, что мы сейчас будем делать то, что днём мне увиделось на сетевых фотографиях, было страшно и как-то не по себе. А больше ничего пока представить мы и не могли… «Ебаться, что ли?», мелькнуло у меня в голове каким-то ужас-отголоском давным-давно не тревожившего меня сна. «С ума сошёл? Ни за что!», Малити, не раскрыв губ, смотрела на меня во все раскрытые смеющиеся глаза. - Ебаться… что ли… - мне казалось, что я пытаюсь разомкнуть склееные жевательной резинкой зубы: напоминаю – я заведую детским садиком, а не отделением по делам несовершеннолетних, мне такие слова как диета противопоказаны! - С ума сошла? Ни за что! Нечем же… - столь искренний смех у Малити я умела вызывать только раньше во сне. – Давай же, давай же, Ли, вспоминай! Я же не оживу тут без тебя даже совсем!.. Я потянулась к ночному столику за спасительным коньяком. - Нет… - дорога туда оказалась длинней, чем я думала. – Давай сначала, как ты сказала… Я откинулась без сил на постели. - Ну и как… как ты себе это представляешь? – я с надеждой смотрела в её искрящиеся живым смехом глаза. - Никак, - она с детской наивностью смотрела куда-то мне внутрь. – Я не знаю, это ты ведь сказала, а мне только понравилось. А ты знаешь как это делают? - Знаю… - вздохнула я. – Снимают с себя всё совсем и лижут друг друга в… На большее меня не хватило. - В куда? – Малити перестала смеяться глазами и уже серьёзно посмотрела в меня. - В туда… в письку… - я еле ворочала языком. - А!.. - она, казалось, пыталась что-то понять. – А зачем? - Ох..ой! Этого я уже точно не знаю! – мои нервные импульсы изменяли окончательно мне. - Попробуем?.. – произнесла она почти шёпотом, и я заметила, как дрожат у неё нечеловечески огромные её ресницы. – Я страшно боюсь, но это пройдёт, если ты тоже не будешь… Раздеваемся, да? Стянуть с себя будто приставшие к коже комплекты пижамок оказалось самым простым из намеченного. - Я первая… - она дрожала теперь не только в ресницах, но ещё и чуть заметно в краешках губ, а в глазах горел какой-то всё прожигающий огонёк. - Ну уж нет… - во второй раз подвергать угрозе откачивания полуобморочное ненаглядное моё существо я ни за что позволить себе не могла, хоть и сама, наверняка, на тот момент видом более геройским явно совсем не блистала. Малити лежала передо мной голым распахнутоглазым ребёнком, а я чувствовала себя просто чудовищно. Движения скованы и неловки, внутри сжавшийся в иголочки звёзд непроницаемый лёд и на последней дозе воздуха и сна… Я вспомнила, что когда я была маленькой умела плакать. Наверное бы сейчас помогло. Я забралась к ней между коленок и пыталась понять, что я должна сделать теперь, чтобы моё состояние не перекинулось вдруг на уже и без того подрагивающую в непритворном испуге малышку. И вдруг всё, как вчера в кино, неожиданно и внешне абсолютно незаметно переменилось. Словно сорвалась какая-то тревожная струнка во мне, и всё заполнила тихая безумно-волшебная музыка. Передо мной лежало столь обожаемое мною сокровище, которое виделось мне в самых греющих снах и о подобном обнажённом до впадинок на животе виде которого я могла только грезить в никогда не являвшихся мне фантазиях. Я любила это прекрасное существо в любом виде, а сейчас оно было настолько близко ко мне, что я могла своей кожей ощущать его бархатистую шкурку на всём, что лишь захочу, и меня приводила в лёгкий трепет возможность соприкосновения с абсолютно любым кусочком поверхности этого моего чистого до светлого излучения счастья. Мне было совершенно безразлично, на каком конкретно участке её прекрасного тела я сейчас окажусь прикосновением своих губ, мне только страстно и как возможно скорей хотелось её поцеловать… Я смутно припомнила, что мы там затеяли и нечаянно развеселилась: «Ой, в письку!..». Это было даже не столь уж и безразлично, это было весело и пленительно просто через край моего сознания – оказаться вдруг в столь укромном уголке её драгоценного тела… Я едва касалась чисто-белого пушка на её сжатых в щелку губках, и чувствовала, как Малити оттаивает мне в ответ. Всё не решаясь взглянуть на её улыбку, я наклонилась и согрела дыханием письку. «Извини меня, моя прелесть, если будет немножко щекотно!». Я легонько поцеловалась с нею в туда. Мягкие рельефные губки оказались столь нежными и трепетными, что я чуть не потеряла остатки сознания от их пленительного вкуса. Я потрогала их ещё, и ещё… а потом целовалась, как с ротиком… Малити дрожала мне попкой навстречу, и я начинала просто захлёбываться в столь нежданно свалившемся на меня счастьи. «Айа..х!», словно лёгким поветрием донеслось до меня, и попка заёрзала по простынкам из стороны в сторону, будто в нечаянном дискомфорте. Мой язык лёг в горячую впадинку электризующего до лёгкого онемения вкуса… «Как хорошо…», моё блаженство приходило в себя очень медленно, столь же как когда-то я неохотно возвращалась из увиденного о ней сна… «Как светло… и хорошо…» Мы обе уже покачивались в убаюкивающих объятьях Морфея, прижавшись друг к другу горячими кончиками грудей, оставалось лишь дотянуться до выключателя электрокенкета… А утром я проснулась оттого, что мне приснилась ромашка. Это была очень большая ромашка, раскачивавшаяся в такой же высокой траве. Или просто я была очень и очень маленькой. Я сидела на этой дуреющей от лучей восходящего солнца ромашке и сама потихоньку сходила с ума от прикосновения её белых ласковых лепестков к моему голому телу… Когда я открыла глаза почти всё осталось по-прежнему: лучи солнца били в распахнутое шторами окно, я сходила с ума, а между всё сильней подрагивающих ног моих ласкалась всё та же чарующая белизной и нежностью своих лепестков ромашка – моя Малити… Я зашлась, не успев даже окончательно проснуться – всё во мне засияло и мгновенно расплавилось. «А-а-ах!», впервые в жизни я орала в стон от безумного взрыва во мне жуткой смеси моих самых пламенных чувств к этой девочке и постигающего меня оргазма… И первый раз мы тогда шли вместе по городу не вечером, а ранним утром на нашу работу… =ó> «Ну чё, вурдалакары? Померимся?» Я стоял на открытом морю холме, созерцая бескрайнюю пустошь земель, ещё не принадлежащих мине. «В моих плечах – ширь! В моих глазах – высь!». Речь, бесспорно, тут шла не о хуями померяца. Я видел их, словно днём – всех: и залёгших в карьерах песком, и затаённых в неприветственном мне кивком, и в пяди рос, и в ржаво-отточенных кончиках кос… Я отстегнул этот ёбаный лук-арбалет от плеча и прицелился. Так, на всякий случай – чтобы попасть. Мне было искренне всё равно в что – недремный враг окружал, а я не видел здесь ещё никого выше меня, кроме неба. «Без примечаний – модерновый лук!», техникой я не мог нахвалиться. Лита́я лука, титан-тетива и прицел снайпер-огнеупор. Я потянул лазер-стрелу из на жопе болтавшегося колчана. «Зря притихли! Пиздец уж! Приехали…», проявил я дежурную жалость к нежелающему проявиться врагу. И тогда проняло. Стал песок не песком, стал кивок не кивком… Многие… многия лета в подъём… Я запел песню жала-отчаянья, собираясь в единую точку прицела, чтобы всех… Стало так нелегко, что ярость рвалась через край… «Ансай!», запела стрела, рванувшись вперёд не лишь с тетивы, но и с древка – остаток тлеющ её так и остался бесполезным пером в её запустивших руках… Петь так петь – у ней самонаводка, без промаха!.. Я видел её и тогда, и потом… слов нет – красивый полёт… Я увидел ту единственно правильну цель… я увидел тот глаз мира… я увидел тот эпицентр… себя… Лёд прошёл по мне, как огонь. То, что это я сам, до меня успело дойти за песчинку мгновения до того как стрела чуть не нашла свою цель!.. Невидимая преграда непреодолимым бронестеклом треснула в трёх пальцах от моего зрачка с вонзённой в неё не знающей преград никаких нах.. стрелой. «Бля, попал!..», подумал я поневоле выламывая на память себе осколок того сталестекла с торчащей в нём лазер-стрелой – то пусть будет теперь мой надёжный щит от непроходимого моего насквозь собственного же долбоёбства… …я побрёл оживающей степью не нужной мне больше раздать им всем и всё тут нах… «Землю – рабочим! Фабрики – крестьянам!»… Или наоборот? Не помню уже, но чтоб пёрло их сразу всех и заметно - вовсю… А мне оставить сортиры. Бесплатные, до сверкающих искр в хромофаянсе чистые и безропотно общие. Чтобы поссалось, увиделось, поебалось как что и домой… Мечта? Смешная, наверно, мечта. Но у меня бывает – сбывается… Скажут правильно – чё там смотреть да и вдруг надоест думало ты прежде чем конструировать?.. Чё тут думать, попробуем может для сперва?.. Ты думать устань, да семь раз отмеряй, не отрезая совсем, когда на танке прёшься до боевика в ту избу! И тебе Птолемей, заебал уже… Хули мне с того радости, что ты столь отчаянный исламист, што у тибя все семь-я по полкам с гранатомётами порассажены? Счёт давно уже не на то сколько ты там врагов моих положил, а на то сколько смог нарожать-полюбить… Просёк глас Аллаха или дальше будем с тобой в детский сад играть?.. Давай уже…
		Версия 1.0 2007 - 2009