=Ластонька=



	Малити. Часть 5
	Во время тихого часа воспитательница не отлучается от малышей. Но у меня лишь половина тихих часов была занята во время моих вечерних полусменок – вторые половинки дня уходили на чистое администрирование, и каждую нечётную неделю я сдавала свою малышню на руки тёте Глаше сразу же после обеда. Малити игралась со своими сокровищами полную смену, и в тихий час свободой передвижения не обладала. Что ж поделать, если волны покачивающей меня любви начинали с особой силой захлёстывать меня с головой именно в эти минуты выхода с крайне увлекательных, но гораздо более напряжённых, чем время любого администрирования, часов на облегчённо-оперативный простор моей завдеятельности. От группы Малити мой кабинет отделяло десять шагов узенького коридора, и при открытой двери я вполне могла слышать умиротворённое сопение во сне её крошек или сопровождаемое затаённым хихиканьем начало затеваемых подушечных баталий (как это ни парадоксально, писять воспитательница детского садика всё же имеет право даже во время тихого часа). Но на пятиминутные подушечные междоусобицы я особого внимания не обращала («Спать крепче будут!», вывод многолетнего опыта от тёть Глаши), разве что в случае какого-нибудь особо меткого попадания увлекшего одного из участников-участниц на пол вместе с перехваченным снарядом и грохотом рискующего вторгнуться на заповедные пределы уже спящих рядом соседних групп. А вот когда тишина нависала всей своей снотворной мягкостью над группой Малити уже с первых минуток тихого часа, меня часто до невероятного неудержимо тянуло к ней… Я знала, что в это время она сидит у окна в живом уголке и читает какую-то недочитанную вчерашним вечером малышам книжку. И сама она, немного смущаясь, объясняет это необходимостью предварительного знакомства с подаваемым материалом, но на самом деле она просто без ума порой от всех этих приключений буратин и оловянных солдатиков… И я вкрадывалась тогда в мирно спящий предел её детского ареала совсем не строгой и ответственной за всё на свете заведующей, а мягколапой ласковой кошкой. Я оставляла шпильки на пороге своего кабинета и по шерстисто-упругим коврикам пробиралась туда, где за большими воздушными шарами аквариумов с радужными рыбками находилось влекущее меня очарование моей души… Она сидела с вытянутыми из-под халатика ножками и отвлекалась от медленно пролистываемых страниц только на бесконечные взгляды в большое окно сиявшее навстречу её глазам огромным заполуденным небом. А я покоилась щекой на её скрытом белоснежной тканью халатика бедре, сидя прямо на коврике, и больше от жизни мне не надо было почти ничего… *** В тот день мирное посапывание воцарилось во всём садике без исключения: все старшие группы вернулись с прогулки в парк, и глупышка оле-лукойе блуждал теперь между детскими веждами вне всяких отвлекающе-озорничальных помех. Я сидела возле Малити на пушистом ковре, читала обратную сторону раскрытого в её руках очередного детского бестселлера и трогала за голый животик под халатиком. Коготки мои царапкались, едва касаясь нежной кожи у крошки-впадинки её пупка, и животик её чуть подрагивал мне в ответ. Сон среди горок софт-раскладушек простирался столь умиротворённый, что даже воздух у нашего с ней огромно-солнечного окна казался плавным, переливающимся и облекающим. Поэтому тихий шёпот был почти что неразличим в этой беспробудной эйфории лёгких летающих вокруг грёз. «Мари-и-неоновна…» То, что это были не проделки баюки-дрёмы в уголках нашего отлетающего сознания, а Саша Удваров, мы обе поняли лишь спустя несколько секунд. «Что, Сашенька? Писять?», Малити опустила книжку на коленки и в стремлении не нарушить окружающую тишину говорила в своём шёпоте, казалось, одними глазами… В тот момент моя лапка-царапка уже блуждала где-то у неё между ножек, забравшись из-под кресла под короткий халатик, и я на прощанье ласково погладила её ладошкой по вздутым маленьким губкам. «Нет…» Моя ладошка осталась на месте в ожидании разрешения ситуации. «Мария-неоновна…» «Что, Сашенька?» Они продолжали перешёптываться раскрытыми друг другу навстречу глазами. «Марии-неоновна… Я вас люблю…» «Моё ты сокровище!..» Малити прижала к своей грудке застывшего рядом напряжённым маленьким столбиком Сашеньку, а моя ладошка уже успокоенно продолжила блуждать кончиками пальцев в тугом бутончике её выбритых губок… Сашенька машинально гладил своей крошечной лапкой вытянутую ножку, и покоящаяся на груди Малити детская мордашка чуть озарялась светом нечаянно приключившегося у него счастья, а сама Малити улыбалась, слегка прикрыв глаза. В бутончике моим пальцам становилось всё уютней, горячей и влажней… У неё даже не дрожали, как обычно, коленки, когда она совсем еле слышно вздохнула и тронула своими нежными губками мягкий русый вихор на макушке у малыша: «ох.. Иди баиньки, мой зайчонок… Ага?..» Она поцеловала маленького Сашу Удварова в лобик, получая в ответ вполне согласное с ней «ага», а на пальчики мне скользнула скромная капелька сока с моей чудесной белокурой берёзки… =ó> …и вот мы теперь а! снова с тобою: и с луком и с яйцами, а не пирожок… дострелялись ведь правда же?.. ох-ха… настрелялся досыти, слава тибе господи… Он явно начинал сомневаться в силе выданного ему не помнил он кем оружия. Полированный арбалет только царапал напрасно плечо и бередил сзади крылья. Ему начинали теперь нравиться вещи куда менее кцелестремительные и куда более утилитарные. Тужурка, ложка/чашка, опять котелок… - Теперь я чебурашка и каждая дворняжка!!! – с отчаянья чуть приседая под тяжестью навешанной на себя житейской аммуниции, объявило это новоявленно юное чудо-дервиш, завершённо собравшись в поход и погромыхивая привязанным к поясу рафинадовым чайничком… «Малыш, целиться нужно в сердце!..», услышал он ниоткуда как из себя голос Малити, «Не белка же, ёбаный ты мой хороший стрелок…». Он чуть охренел и подвинул ногой не вместившуюся в рюкзак с парашютом пустую кастрюльку. Кастрюлька чуть громыхнула, и он заново охренел… То что удалось вспомнить на этот раз заставило его затрястись как мгновенно рехнувшегося в остром желании немедленно баловаться. «Как же это я…», какой-то бэк-вокал в нём ещё искренне недоумевал по поводу случившегося с ним наднись провала в памяти, а он уже выходил разом, как из окружающего тебя бруствера, из шинелки-портков-котелков. Чайничек с рафинадом он повесил на лук: «Пригодится!». А сам подпрыгивал уже на одной ножке, водя хоровод вокруг своего залучившегося проницайя-оружия: - Лити-лити, лепесток! Через север – на восток. Через запад. Через юг. Возвращайся, сделав круг… Как коснёшься ты земли – быть по-моему вели!.. Вели, чтоб всем-ребятам-всем-трулялятам стало виселей! Получившийся искось-лётным круг её перепоясывал по диагонали вселенную… Выбранная в качестве боевого окраса сине-сиреневая нитроакварель по той же диагонали перепоясывала её усмехающееся в атаку лицо…
		Версия 1.0 2007 - 2009