|
Колыбельная |
||||
|
Идеика Эротизация участка истории от середины 20-го до начала 21-го века. За конструктив-основу повести берётся такой, казалось бы, далёкий от эротики факт, как зарождение, возведение и существование промышленного объекта теплоцентрали (ТЭЦ). Нерядовые судьбы рядовых, на первый взгляд, людей; появление мощнейших энергоцентралей и неосемей; плюс ещё какой-то параллель-уклон в психоделику... Всё это в нежно-мягких, по возможности "колыбельных" тонах проводится теплом по полувековым просторам развития сюжета в произведении. На данный момент (05.06.2009) практически завершены пролог и две первые части, начата и приостановлена третья... Игровое поле
... – Я совсем позабыл спеть тебе колыбельную… Technical-entrance. Точка активации вспыхнула будто случайно и где-то совсем рядом, почти в двух шагах; спокойный и ровный свет – стабильная неокоммуникация… С Маргаритычем случился лёгкий конфуз – он осознал единение с атманом. Собственно, предпосылки к тому накапливались уже достаточно давно, и даже можно было бы сказать, что основной причиной послужила вся его жизнь. Но полной внутренней готовности к дальнейшему своему бытию в роли дежурного демиурга на Земле Маргаритыч за собой всё-таки не обнаружил… Вместо этого семидесятипятилетнего неофита креативизации всего сущего навестили: понимание классического одиночества, чувство бесконечности вакуума в межзвёздных пространствах и лёгкое сомнение в интенц-сообразности былых и будущих Больших Взрывов. А после того, как бессменным ночным вахтенным дизель-котельной была приобретена литровая бутылка чистейшего спирта, пришли ещё и зелёные черти. Седовласый обитатель мерно гудящего уюта окружающих агрегатов и вьющихся труб сидел в асане полнейшей отстранённости на застеленном стареньким покрывалом топчане и наблюдал процесс самоиспарения горючего ликвида в опоясанной последними предупреждениями минздрава о неполезности ёмкости. Оба его собеседника чертями могли быть названы очень условно, а зелёным из них, и вовсе, был только один – другой в цветовом спектре вообще сложно идентифицировался и переливался скорей в голубых тонах. Но когда пушистое очаровательное изумрудного меха создание возникло из ничего перед Маргаритычем впервые, партийный с незапамятного года рабочий-наладчик ощутил физически ощутимое желание осенить кого-нибудь крестным знамением. Они несколько минут хлопали друг на друга заинтересованными феноменом глазами: огромными чёрными со стороны зелёного существа, напоминавшего вальяжного кота ростом в пол Маргаритыча; и совершенно обалдевшими со стороны хозяина уютного уголка. «Ани!», промурлыкало почти приветливо существо и, подобрав мягкий хвост, развалилось на сварном железном стуле с таким видом, будто под ним оказалось не менее, чем кресло-качалка. «Иггер!», представилось и другое невесть откуда взявшееся недоразумение, которое в мрачном средневековье может быть и сошло бы за какого-нибудь нехорошего легионера, но сейчас напомнило Маргаритычу скорей представителя цивилизации Zeta, о которой Маргаритыч читал в журнале по уфологии. – Степан! – коротко представился Маргаритыч, ощутив упругую волну энергии пробежавшей по позвоночному столбу, и строго посмотрел на ватерлинию в прозрачной бутыли критически близкую ко дну... – А первым делом-то чего? – откликнулся со своего сталелитейного кресла-качалки зелёный кот. – Первым делом?! А! Пианину! А то ж какая же это жизнь, какой же и царь я тогда – без пианины!? – Не паясничай, – спокойный тихий голос голубого привидения одёрнул кота. – Маргаритыч, мы не привидения и не инопланетяне. Мы пришли помочь. – И пусть он не называет меня зелёным котом! Я представитель bio sapiens, и у меня могут быть свои комплексы! – Могут… – как показалось Маргаритычу, голубое существо чуть заметно вздохнуло, и в тонких полупрозрачных пальцах его появилось некое подобие не совсем обычной сигареты. – Хоть на первом контакте не будь животным! – В тебе говорит ХуРу! – Маргаритыч увидел, как надулись и без того огромные зелёные пушные щёки. – А он, как всегда, прав… Степан Алексеевич, нальёшь, а? За мир во всём мире и за самоосознание человечества! Маргаритыч крепко сжал горлышко литровой бутылки и перевернул её над гранёным стаканом. Из ёмкости не скользнуло ни капли – бутылка была полностью пуста. Он тяжело опёрся посудой на стол и свободной рукой потянулся к сердцу за пазухой… Нащупав трубку сотового телефона, он вернулся в асану внутренней сдержанности. – Маргарита Сергеевна? Необходимо срочное Ваше присутствие на централи! «Виновата, но это звонок из министерства энергетики?», лёгкая смесь сна и иронии в ответ. – Нет, это из дизель-котельной Вас беспокоят. Вам надлежит возможно более срочно прибыть на объект! «Время 02:27! Вас не смущает, Степан Алексеевич?». – В ноль два три́дцать семь нас будет смущать только Ваше отстутствие! «Лечу…». Жена, похоже, выбросила радиотрубку в открытую форточку: с полминуты не было слышно совсем ничего, и лишь потом раздались короткие гудки отбоя. Маргаритыч открыл глаза и понял, что обыденно и до невозможного трезв – красовавшаяся перед ним бутыль спирта была непочато полна и мастерски закупорена заводским сургучом! Но оба неожиданных персонажа в тесной каморке вечернего света по-прежнему присутствовали, и он не перестал критически относится к здравости своего рассудка. Через десять минут металлическая дверь котельной нежно-приветственно вскрипнула, впуская председателя правления теплоэлектроцентрали Маргариту Сергеевну Анечкину. – Что это? Стёпушка! – глаза жены были распахнуты в непередаваемом ужасе на стоящую на столе литровку. На «чертей зелёных» Маргарита Сергеевна, казалось, не обратила никакого внимания. – Спирт. Этиловый. Ёмкость один и ноль. Московский завод крепких и алкогольных напитков. Машенька, ты бы поздоровалась для начала, а? – Маргаритыч со всей своей душевной деликатностью пытался намекнуть супруге о том, что «ёмкости», они, вообще-то, на каждом углу по нынешним временам, а иноцивилизационного вида гости случаются всё-таки даже не через день… «Может она их просто не видит? Тогда, конечно, приехали…», попытался огорчиться за своё умственное здоровье Маргаритыч. Жена всю жизнь почему-то была ровно вдвое младше его, хоть паспорт и признавал за ней право лишь на двадцатипятилетнее отставание. Но в ней можно было не сомневаться: если уж не видит – значит ничего и никого нет. – Добрый вечер! – кивнула Маргарита гостям – получилось, что всё же видела. – Стёпушка, но… Как же так! Для чего? – Строение Вселенной изучаю! – собранно произнёс Маргаритыч, внимательно посмотрев на бутыль, и всё волнение Маргариты Сергеевны как рукой сняло. – А! Ой… Ну и напугал ты меня! Стёпка, ну нельзя же так! А меня для чего разбудил? – Вот это – верный вопрос… – согласился с постановкой Маргаритыч и кивнул: – Становись! – Ну, Стёпушка, ну нельзя же так… сразу! – Маргарита Сергеевна торопливо расстёгивала блузу, вываливая белые внушительные груди, и задирала свою “строгую” юбку, наклоняясь над небольшим столом. – Хоть бы познакомил… – Это Ани – мыслящий кот. Это Иггер – он тоже из бригады по оказанию мне скорой помощи, – Маргаритыч так же, не мешкая, сновал руками у себя под животом, а затем стянул до колен с супруги колготки вместе с ажурным поясом и трусами. – Маш, разведи… Маргарита Сергеевна сильно потянула себя за объёмные булки в стороны, и стал виден чуть взмокший обильно-кудрявый мех её тёмной растительности. – Очень приятно! Ах… – под жопу заслуженного энергетика России въехала вздёрнутой головой фиолетовая залупа. – Я – Маша… Маргарита Сергеевна… – Мадам, вы очаровательны! – попытался встрять с поцелуями хоть куда-нибудь обрадовавшийся чудо-Ани. – Не мешай! – Иггер обернул свою “сигарету” обратным концом и затянулся. – Жарко же и так! – Не буду! – с подозрительной готовностью согласился изумрудный зверь и скрылся под столом. Маргаритыч степенно и реже рывками накачивал. Маргарита чуть заметно поддавала задом ему со стола и стискивала зубами нижнюю накрашенную губку. По бело-зеркальному пластику стола скользили её расплывшиеся мягко-млечные груди. – Осторожней же, хорошие мои! – Иггер словно пролился по воздуху и через мгновенье сидел на своём месте, сжимая чуть не рухнувшую со стола бутылку со спиртом. – Лабораторный прибор всё-таки… – Надо было с гандоном! – вспомнила вдруг Маргарита о чём-то своём, чуть замерев дрожащею жопой под Маргаритычем. – В сумочке у меня! Стёп, возьми! – Маш, стой ровно! – не проявил Маргаритыч никакого согласия с концепцией безопасного секса. – У меня уже к горлу подкатывает из-за тебя! – И у меня… – Маргарита Сергеевна сладко зажмурилась, сильно подаваясь всем телом назад, и почувствовала как горячая коряга супруга глубоко и высоко задирает её на себе. Стремительно захотелось уснуть на волнах этого плавного чуть приподымающего наслаждения и спать так бесконечно долго, долго… долго… Но вдруг будто светлая зарница мелькнула в мозгу. Клитор! Из-под стола кто-то жарко, шершаво и ласково лизал её вздувшийся клитор. Маргарита Сергеевна не выдержала и тихонько закричала: – А-а-ааа-ййЙ! – из пизды её капелькой брызнуло супругу на яйца. – Молодец!!! – удовлетворённо наддал животом сразу триплет на глубину Маргаритыч и принялся, подрагивая худой задницей, уверенно полноценно спускать накопившуюся мощь живительных струй в зёво матки супруги… – Ууу-фффХ! – еле отлип животом от раскрасневшихся, будто в парной, булок задницы Маргаритыч. – Ох же ты, Машуль, и наддала! Оттянула весь сок! Моя умница… Целовались они, уже не обращая внимания на «гостей», стоя со спущенными штанами, трусами и колготками, и лапая друг друга, как два дорвавшихся до первого секса подростка… Наверное, началось всё это в далёком пятьдесят четвёртом году оставленного в прошлом столетия. Тогда Маргаритыч вовсе не был ещё вахтенным Маргаритычем, а звался Степаном Алексеевичем Анечкиным, и работал он ведущим инженером строительства на возведении тепло-электроцентрали полисного значения. В том памятном канувшем в лету году строительство было завершено, и взметнувшаяся почти монументальными своими белоснежными формами в небо ТЭЦ выпускала первые искусственные облака из четырёх огромных труб, готовясь к празднику своего запуска – Дню Воздвижения. Участники почти оконченного строительства часто собирались кто в полученных новых квартирах, кто в прежних стоических палатках, а кто и просто на берегу старого русла реки послужившего топографическим основанием для централи. Вспоминались пройденные этапы, пелись песни у костра или стола, строились планы на вновь меняющееся в очертаниях личное будущее. Сергей Игоревич Эйри, инженер-энергетик, по первому же зову партии уехал на Целину. И странно, но этот политически верный и комсомольски активный поступок молодого специалиста не вызвал ни малейшего одобрения со стороны руководства стоящей на пороге пуска централи. Бесспорно специалисты-электрики нужны были и на вздымаемых бескрайних целинных просторах, но руководство отчего-то не считало рациональным использовать инженер-энергетические навыки и способности для вкручивания лампочек на деревянных столбах временных палаточных лагерей. Поэтому Сергей Игоревича, неожиданно для всех исчезнувшего весной, волюнтаристским решением вернули обратно уже в начале лета. Сергей Игоревич, конечно, и сам понимал весь авантюризм своего поступка, поставившего под угрозу очень многие из его прежних жизненных устремлений, но поступить иначе, по своей совести, он просто не мог. Дело в том, что Степан Алексеевич и Степан Алексеевичем-то был не всегда. Когда-то был Степан Алексеевич босоногим, пропылённым и вихрастым Стёпкой. И давала маманька Стёпке штаны носить только в праздник. А у Сергея Игоревича или попросту Серого в то же ветхозаветье штаны водились всегда. А потому на бахчу к деду бегть за арбузами уговаривались по очереди – дед послов без штанов не принимал, драл как неслухов и арбузов не выдавал. С тех вот давних времён, когда штаны были на двоих, и дружили Степан Алексеевич с Сергей Игоревичем. И в том ещё было дело, что игр может быть было и немного, да все общие. Мяч из тряпок пинать или авиационное моделирование – всё всегда поровну, на двоих. Так и встретилась им Анечка Кедрина, одна сразу на два остолбеневших нечайно внимания. Анечка приехала к ним в город и пришла в школу как раз в разгар юношеских пылких страстей – в начале десятого класса. И любила их Анечка со всей искренностью абсолютно одинаково. И училась даже потом с ними по очереди, чтоб никому не обидно: в энергетическом и в архитектурном. И называлось всё это, наверное всё-таки, “любовный треугольник”. Любили Степан Алексеевич и Сергей Игоревич Анечку, понятно, «до гроба». А потому и совершали всякого рода красивые дела и малообдуманные поступки. Сергей Игоревич вот на Целину уехал, как только замаячило на горизонте неотвратимое понятие “свадьба”, чтобы не мешать другу и разом прервать все свои и чужие мучения. А Степан Алексеевич подал заявление в милицию с требованием разрешить ему смену имени Степан Степанов на Антон Анечкин, и написал анонимку в профком с указанием точного адреса новой работы Сергея Игоревича от лица «целого ряда товарищей» возмущённых безответственным уходом с трудового поста ценного работника. Сергей Игоревича вернули из ветренных палаток в его новую однокомнатную квартиру, располагавшуюся в четырёхэтажном доме совсем рядом с централью, а Степан Алексеевичу два раза отказывали в паспортном столе наотрез и только с третьего раза согласились на смену лишь только фамилии в обмен на честное слово оставить в покое сотрудников милиции навсегда. В ответ на что Степан Алексеевич до конца успокоился только тогда, когда мастерски и скрупулёзно довёл дело до свадьбы своего друга Серёги с Анечкой Кедриной. После этого абсолютно спокойный Степан Алексеевич сидел за скромным свадебным столом и абсолютно спокойно поздравлял брачующихся и от всей души на самом деле желал им самого чистого счастья. Сергей Игоревич вёл себя для роли жениха, напротив, несколько озабоченно и очень внимательно следил за абсолютным спокойствием Степана Алексеевича. Наконец, он не выдержал и исчез из сфер буйного веселья на каких-то десять минут, после которых вернулся с двумя тяжёлыми уликами в руках: собранным в дорогу чемоданчиком Степана Алексеевича и письмом, которое должно было объяснить совсем скоро таинственное исчезновение этого чемоданчика вместе с хозяином. После чего ни чемоданчику, ни его обладателю не удалось избежать вполне заслуженных репрессий: чемоданчик был подвергнут Сергей Игоревичем длительному домашнему аресту, а Степан Алексеевич был вынужден под пылающий взгляд жениха и сверкнувшую слезинку невесты дать торжественную клятву никогда и ни в коем случае не повторять подвиг исчезновения в неизвестном направлении своего друга. …Свадебный вечер уже грозил затянуться до предутренних сумерек, когда Степан решительно поднялся и произнёс тост: – А теперь, дорогие товарищи, предлагаю выпить за скромность жениха и невесты, которые до сих пор не выперли нас из квартиры молодожёнов. И желаю нашим влюблённым от лица всех собравшихся поскорее остаться, наконец, уже наедине! – Ура! – горячо поддержал малолетний канавокопатель Ефим Соколов, неокрепшее воображение которого уже несколько раз за вечер заставляло юного экскаваторщика стремительно опускать глаза долу с румяных щёчек невесты при воспоминании не дававшего покоя понятия “первая брачная ночь”. Гости счастливо выпили «на стального коня» и в течении получаса организовывались на проводы друг друга, по дороге как-то незаметно организовав устранение громоздкого стола и мытьё грязной посуды. И уже около астрономической полуночи в квартире Сергея и Анечки воцарилась чуть даже немного неожиданная мягкая и уютная тишина. Лишь впойманный уже на пороге в попытке проводить «домой» живущего в соседней квартире Ефима Соколова, который сжимал в руках достопамятный чемоданчик, Степан сидел с окончательно виноватым видом у чугунного радиатора батареи и нащипывал вполне соловьиные трели на притянутой кем-то из ребят из музуголка балалайке. – Ляжешь на полу или на кровати? – в голосе Серёги строгость этим вечером не выбывала. – А дивана у вас нет? – с робкой неловкостью огрызнулся Степан. – Анют, он не хочет спать на кровати! – сообщил Серёга Анечке. – Нам не прийдётся спать на полу. – Он эгоист, наверное, – предположила Анечка. – Конечно же: на полу места больше! За окном и в комнате было уже совсем темно, лишь проникал с расстояния в несколько сот метров свет дежурного прожектора, и были видны словно рождённые в небе крохотные пурпурные огоньки опоясывающие высокие трубы централи. Анечка и Серёга лежали, неестественно затихшие, в одноместной Серёгиной кровати и пытались осмыслить неожиданно навалившееся на них всем своим ужасным смыслом понимание своего нового статуса мужа и жены. Спать вместе в жуткой тесноте скрипучей кровати или в не менее жуткой тесноте промокающей под ливнем палатки им приходилось не раз. Это-то их как раз смущало меньше всего – Серёга, вообще, чуть не уснул было по привычке сразу же, как только коснулся щекою подушки, и остановил его лишь перепуганный чем-то Анечкин взор, заметив который, Серёга и сам очнулся и полностью утратил способность засыпать на лету. Предстояло что-то малопонятное и очень тревожное. А тут ещё Стёпка, друг называется, моментально и быстро заснул: Серёге, заслышавшему его мирное сонное сопение у батареи, почему-то крайне захотелось разбудить его и всем втроём срочно обсудить создавшееся сложное положение. Лишь смекнув, что это попахивает крайним идиотизмом, Серёга вздохнул про себя и уяснил себе всю глубину их с Анечкой теперь полного одиночества перед вставшей проблемой. – Анют, ты чего? – Серый ещё раз попытался заглянуть во тьме в бездонно-напуганный взор. – Ничего… – прошептала Анечка. – Серёж, а ты умеешь?.. – Чего… – шёпот Серёги совсем охрип. – Ебаться… – что стоило Анечке молвить заветное слово можно было понять по тому, сколь стремительно она тут же отвернулась от Серёги лицом вместе сразу со всею собой. Серёге, правда, немного полегшало: сказалось одновременно отсутствие Анечкеных перепуганных глаз и сразу будто оставленная Анечкой позади суровая грань. – Ну умею… немного… – нежданно-негаданно для себя изложил от облегчения даже чуть нахально Серёга, ничего такого не умевший ни теоретически, ни практически. – Ну и давай!.. – Анечкина попка упёрлась под Серёгин живот. Серёга осторожно приобнял фигуристую округлость, чуть погладил и несмело потянул вниз Анечкины шерстяные трико. Сердце его бешенно колотилось, а далеко-глубоко под трусами шевельнулось вообще непонятно что. Трико с трудом подавались вниз, а под попой и вовсе застряли. Анечка ухватилась обеими руками за резинки и стянула их сразу с трусами. От горячего коснувшегося его рук у Серёги вздыбилось всё. Он так же быстро и немного суетливо завозился со спускаемыми штанами. Когда голый низ живота его прижался к мягкому нежному заду Анечки, Серёга чуть не помер от счастья. То что стояло у него изо всех сил оказалось в прощелке Анечкиных ягодиц и всем стволом толклось ей под попу. Анечка вытянула ножки и замерла, нечаянно ухватив Серёгу своими стройными ляжками за хуй и чувствуя теперь тёплое заводное подрагивание у себя между ног. Серёга замер совсем. Ни о каких движениях он и не помышлял, лишь прислушивался к своему пульсирующему страждущему агрегату и погружался в горячие волны какого-то всё нараставшего внутреннего восторга. Прошло каких-то две-три минуты, как у Анечки между сжатыми ножками что-то отчаянно псыкнуло. Серёга сзади весь задрожал, свистяще длинно вдохнул («Ууувф…») и по ляжкам юной жены потекло… – Кла-а-асс! – Анечка обернулась к Серёжке, стремительно соскальзывая с его хуя и протягиваясь губами к нему. – Серёж, и не больно совсем! Тебе тоже понравилось? Я боялась, как дура! Правда-правда!!! – Зд..дорово, Ань! – Серёга ещё еле челюсти разводил от сковавшего их приступа кайфа. – Давай целоваться, а? Вопрос был чисто риторическим, и в комнате послышалось довольное и неумелое чмоканье. – Анюшка, а давай ещё? – послышался через несколько минут этих страстно-весёлых лобзаний сдавленный шёпот. – Ты чё, Серёжка! А спать? – Анечка явно пыталась сопротивляться. – Завтра на смену! – Анют, ну разок… – шёпот Серёги стал почти жалобным и вдруг взорвался радостными нотками. – Ой, а завтра же воскресенье! Давай? – Ну давай… – Анечка нерешительно стала разворачиваться на кровати опять спиной к Серому. Серёга отодвинулся подальше от радости, давая возможность Анечке развернуться и классически рухнул, не рассчитав, прямо на пол. – А потише никак? А? – послышалось привычно недовольное полусонное ворчание из-под окна: Степан не любил, когда его будили. – Кто не умеет спать на кровати – спит на коврике… Но Степан в этом месте соврал. Его искусно сонный голос никак не отражал реального положения вещей. Степану совсем не спалось. Лишь первые минуты своего пребывания на застеленном покрывалом матрасе он посвятил любовным своим воздыханиям и рассматриванию ночного неба в окне. Потом же до него, как и рядом совсем до семейных влюблённых, горячо и оглушительно дошло всё, что до малолетнего, но смышлёного Ефима Соколова доходило несколько раз на протяжении вечера. И встал у Степана, наверное, даже быстрей, чем у слегка обалдевшего от своего счастья жениха-Серёги. В отличии от своего друга Степан уже обладал некоторым опытом полового безобразия с лицами противоположного пола, чем несказанно гордился в мужских кругах, но держал данное себе самому слово не выставляться особо перед нулевым ещё в этом деле Серёгой, пока тот сам кого-нибудь не отъебёт. Относительно Анечки же у Степана мысль о подобном как-то просто не возникала совсем и никогда, словно Анечка была существом вообще неописанного нигде пола. Но теперь мысль возникла страстно и неотвержимо, одновременно в голове и в трусах. На этом Степан и полностью замер в своих тщательно удерживаемых “сонных” ритмах дыхания. Между ними, там наверху, происходило непонятно, хоть и понятно что. Невнятный их шёпот, скрипнула раз-другой кровать, потом поцелуи эти какие-то неприлично поплямкивающие… Степану хотелось так, что толстая ватная спецовка, служившая ему одеялом в эту ночь, приподнялась на хую. Когда он услышал случайно Анечкино робкое «ну давай», он чуть не кончил, заёрзав ягодицами по матрасу. Но тут Серый рухнул… – Ой, Стёпка, Стёпочка! Иди к нам ебаться, а? – неподдельно обрадовавшийся и как всегда чисто-безмятежный голос Анечки звенел с такой непосредственностью, будто речь шла об очередном совместном походе на вечерний сеанс в летний кинотеатр. – У вас места мало!.. Сами идите ко мне лучше спать… – совсем ничего не понял и на всякий случай продолжил своё бормочущее ворчание Степан, переворачиваясь на бок, чтобы лучше было видно, чем они там будут заниматься, если будут. – Ой, нет! Стёп, спать не лучше! Лучше ебаться, оказывается, правда-правда! – голос Анечки всегда был способен убедить Степана в чём угодно, особенно в том, в чём сам Степан уже был убеждён; он молча встал, зацепив на палец спецовку и приблизился к ним. Анечка сидела в полумраке комнаты на кровати с беззаботно широко раздвинутыми ногами, а Серёга сидел ровнёхонько между ними и потирал ушибленное плечо. Штаны их вместе с трусами чернели неправильной пирамидой в изголовье. – Вы чё… в самом деле здесь это… устроили?.. – Степан перекинул спецовку с плеча на живот, чтобы скрыть торчащий свой кол. – А чего? Мы же муж и жена! – Анечка потянулась к лохматой голове Серёги и чмокнула его в район правого уха. – Ну и как тебе, Серый? Понравилось? – продолжал Степан делать вид, что абсолютно “не в курсе”. – Нормально! – Серый постарался быть солидно-сдержанным. – Только чё-то упал… – Упал – не горюй! Был бы цел! Ань, тогда я тоже попробую, ага? – Степан бросил удерживать спецовку и зашевелился руками в мотне. – Ага… – Анечка с готовностью перевернулась на четвереньки в постели и выпятила голую попу – по абсолютному несведению в подобном ничего зазорного она в этой позе не видела. Серый чуть отодвинулся в сторону, а Степан сильно сжал в руке своего выпростанного торчуна и надутою головой вжал его Анечке в щель, возбуждающе завидневшуюся из-под задницы. – Ай! – вдруг вскрикнула Анечка и всем корпусом подалась вперёд. – Ты что толкаешься, Стёп? Степан и сам от удивления чуть обомлел, явственно хуем почувствовав прижатую им было девичью преграду. – Чё-т не понял! – озадаченно он переводил взор со своего дрожащего в полутьме хуя на обернувшееся лицо Анечки и на Серёгу. – Ну и чего вы здесь наебли? Серый, свет включай! – Нет! – тихонько взвизгнула Анечка при вспышке сорокаваттной лампочки под потолком и замоталась в простыню. – Вы что! Я не буду при свете! Мне стыдно! – Анют, перестань, это не по товарищески! Надо Серому показать… – Степан отматывал простыню с Анечки обратно. – А то так и будете через поцелуи ебаться, а на этом нормальную семью не построишь… Отдай, говорю, а то детей не будет! На последнем его шутливо-тревожном аргументе Анечка, наконец, сообразила, что действительно, кажется, они с Серёжкой сделали что-то не так и выпустила окончательно из рук край постельного неглиже. Теперь она сидела в растрепавшейся своей мужской рубашке в распахнутый ворот которой был виден простой ситцевый лифчик и прикрывала ладошками очень лохматый свой черноволосый лобок. Голые коленки её были накрепко стиснуты. – Не зажимайся, пусти… – Степан присел перед Анечкой и с некоторым усилием развёл её коленки в стороны. – Нет, так не удобно. Стань, как стояла, Анюш… Анечка, сгорая от стыда, прикрыла глаза и собрала всю свою комсомольскую волю в кулак. Через минуту она вновь стояла вверх тормашками на краю кровати, а Степан аккуратно раздвигал её половые губки, внимательно рассматривая и показывая Серёге. – Смотри, Серый, вот здесь… Видишь? Это целка. Сюда нужно просунуть понемногу, а потом резко вперёд. Ну и гонять туда-обратно, пока не накатит по полной. Понял? – Понял… – Серёга задумчиво почесал плечо. – Больно, наверное… – Не гони, Серый! – Степан вдруг представил, что сейчас переживает Серёга, представляя Анечкину боль, и ему стало жалко товарища. – Надо, так надо. Без этого не получается. Всего один раз… Показываю! Он решительно снова сжал своего и поднёс его Анечке под мягкий зад. – Анечка, потерпи, а? На секундочку… Крепко глаза закрой и зубы зажми… – он возил головой хуя по липкой пизде, стараясь хоть немного отвлечь. Анечка вздрогнула попкой и вся напряглась, вцепившись в постель побелевшими костяшками пальцев. Степан ещё немного поднатянул на себя её зад, упираясь членом в плеву, сильно вдохнул и вогнал изо всех сил сразу на всю глубину. Тоненькая струйка крови брызнула на постель. Степан замер, продолжая сильно сжимать в руках Анечкины бёдра. – Сильно больно? – спросил он, чувствуя горячую Анечкину задницу всем низом своего живота. – Уже всё? – Анечка даже, казалось, была немного удивлена, хоть и порядком испугана. – Я думала будет вообще очень… – Ты просто терпеливая, Нют… – вздохнул облегчённо Степан и попробовал пару раз качнуть бёдрами у неё внутри. – А так очень? Анечка вновь замерла, прислушиваясь, а потом смешно поводила чуть белой попою в стороны: – Нет, терпимо… вполне… – Продолжай! – после десятка-другого осторожных толчков Степан больше не выдержал и плеснул тугую струю в жаркий ротик пизды, после чего сразу вывалил своего ещё пульсирующего молодца и уступил место Серёге. Серёга взялся за задницу Анечки, как брался Степан, и попробовал примостить своего торчавшего гобыльца в глупо-алый, распахнутый и мохнатый Анечкин рот под попою. Но не попал по неопытности и несколько раз лишь соскальзывал по волосам промоченной золупой ей на живот. – Не торопись! Отодвинься чуть-чуть… – Степан взял Серого за хуй и сам загнал его Анечке. – Давай, шевели понемногу теперь… Серый задвигался совсем медленно и осторожно, но уже через минуту махал так, что дал бы фору магнитоэлектроротору. Анечка быстро дышала, забившись носом в подушку и вместе с Серым явно чувствовала себя всё лучше и лучше. Серёга даже ничего не понял, когда ошеломительная, стремительно рванувшая из-под живота к голове волна вновь накрыла его, заставляя вжиматься изо всех сил судорожно колотящимися бёдрами в Анечкину задницу… Очнулся Серый вновь ошеломлённо сидящим на полу и пред взором его чуть пульсировала и пускала белые слюнки себе на кудряшки раззявленная Анечкина пизда. – Ребят, давайте уже спать укладываться!.. – после нескольких часов всё более весёлой перемежающейся ебли промолвила измотанная Анечка, глядя на занимающееся розовыми лучами зари окно. – Поесть бы ещё… я голодный, как... – произнести до конца фразу Серёге не удалось: он спал уже, свернувшись голым калачиком на матрасе оказавшемся возле кровати. – Потом поедим… Стёп, отвернись, я оденусь… – Анечка сладко зевнула, и Степан исчез под спецовкой рядом с Серёгой. Анечка, с трудом соображая, приподняла над кроватью свои трусики, потом лифчик… потом махнула рукой, накрыла всех на матрасе двумя одеялами и залезла между ними в тепло…
Собственно здесь мы и познакомились. Когда Степан вышел из комнаты между вторым и третьим своим излиянием светлых чувств в Анечкино лоно, с ним приключился лёгкий психоделический конфуз, который сам он приписал собственному умопомрачению от навалившегося счастья или по его выражению «головокружению от успехов». В коридоре у Серёги висел стандартный агитплакат-календарь, на который внимание обращалось обычно лишь в дни предшествующие глобальным праздникам. Рабочая-колхозница всматривалась далеко в горизонт, а на груди её светилась золотая геройская звезда. «С каждым днём всё радостнее жить!», сообщалось о девушке-женщине в подстрочнике к плакату. Степан уже почти прошёл мимо, оглянулся и чуть не окосел: девушка была абсолютно нага, на груди её светились только томно-вишнёвые соски, а лозунг под оживлённым её присутствием плакатом призывал: «Девушки, учитесь ебаться и шоферить!». Несколько секунд молодой инженер стоял не в силах захлопнуть широко открытого рта, а потом крепко зажмурил глаза и помотал головой. Сердобольный Букк сжалился над ним, и когда Степан глаза вновь открыл картина на плакате была вновь знакомо-приличной и аскетически-выверенной. Степан пописал, умылся холодной водой и вышел на кухню, дабы окончательно прийти в себя. Когда он допивал второй стакан воды позади послышалось негромкое покашливание и он чуть не поперхнулся от неожиданности. Обернувшись, он увидел лишь какого-то совершенно неизвестного ему человека, контуры которого уже таяли в воздухе. Впрочем, обо всей этой ерунде Степан Алексеевич тогда забыл даже не через два дня, а через каких-то двадцать минут, как только снова увидел очаровательно-обнажённую Анечкину попку.
Под конец шестой пятилетки* регулярное перевыполнение текущих соцобязательств позволило, наконец, вплотную подойти к вопросу наведения порядка в жилом и культурном секторах. Был возведён современный Дворец Культуры и окончательно снесены частные домики с личными грядками, ещё остававшиеся на территории рабочего посёлка от втягиваемого в город сельского агломерата. Территория самой централи обрела давно требовавшуюся определённость благодаря железобетонному забору по всему периметру. “Родовое гнездо” Степана, в котором он безысходно сиротствовал второй десяток лет, тоже подлежало сносу, причём первоочередному, поскольку находилась его безземельная со времён начала строительства избушка даже не просто на территории посёлка, а прямо в новых железобетонных границах ТЭЦ, в каких-то тридцати метрах от главного входа-проходной. Как произошла эта строительная оказия толком никто вспомнить не мог, да и не особо было в первые годы после запуска когда вспоминать. Степан жил в своём прежнем доме, превращённом одной половиной в подсобный склад, и спокойно ждал решения своего вопроса. И по закладке нового забора вопрос решился достаточно оперативно и для Степана житейски выгодно. Как холостому перспективному руководителю ему была выделена двухкомнатная квартира со всеми удобствами. При вручении ордера Степан лишь чуть заметно нахмурился, но решения жилищной комиссии оспаривать не стал и уже в тот же день, к вечеру, полностью перевёз свои вещи в новую квартиру. Ровно через неделю представитель жилищной комиссии докладывал на месткоме о произведённом Степаном переоформлении своей квартиры на многодетную семью пожилого рабочего-слесаря Илларионова. А Степан подал в дирекцию заявление-предложение «По дальнейшему рациональному использованию подсобного объекта =Склад №3= под моим личным внеслужебным руководством», после чего, так же в один вечер полностью вернул все свои вещи в родную избушку. В дирекции произошёл небольшой совещательный фурор, но своё право на «внеслужебное руководство» Степан Анечкин отстоял и зажил в своём автономном анклаве по-прежнему, чем несказанно обрадовал Машеньку, дочь Сергея Эйри и Анечки Кедриной. Машенька, или первые три года «Королева Марго», появилась на свет спустя полгода после запуска основных газопаровых мощностей электроцентрали. Похожа она была по своему собственному убеждению на маму, но каждый из случившегося того памятного ночного свадебного триумвирата придерживался на этот счёт несколько особых позиций, в которые по умолчанию не посвящался никто. На саму централь Машеньку пропускали очень редко, хоть на этом огромном предприятия, похожем на белый четырёхтрубный огромный корабль, работали оба её родителя. А в избушку к Степану можно было пробраться запросто и под честное слово не ходить на котельные проводить там хоть целый день среди интересных книжек, двух котят и говорящего радиоприёмника. А вечерами мама с папой всё равно по дороге со смены зачастую заходили к Степану, и тогда Машенька превращалась в строгую маленькую хозяйку «ритусергеевну» и серьёзно наказывала им «вытирать ноги». ...В тот летний день вполне обычных задержек на работе ни у кого не случилось, а солнце клонившееся уже к горизонту играло лучами с единственной лишь позолоченной тучкой-облаком, и было решено провести весь вечер в раскинувшемся совсем рядом районном парке культуры и отдыха. Все втроём они сидели на чугунно-деревянной парковой лавочке, а накатавшаяся на карусельных «коняшках» Машенька гонялась по ближней полянке за бабочками и изредка приносила на верификацию образцы ей неизвестных листиков от деревьев. Анечка увлечённо доедала брикетик мороженого, а Степан с Серёгой играли у неё на коленках в карманные шашки. – Дамка! – Степан сжал в кулаке ещё пару Серёгиных фишек-пуговок и укоризненно уставился на соперника. – Серый, в “поддавка” мы вчера резались – ты точно в правилах не запутался? – Дамка? – Серёга деланно удивлённо потёр очки на переносице, не обращая внимания на Степанов вопрос. – Хм, надо же… Действительно… Не вижу даже выхода из создавшегося положения… – Ой как хочется чего-то, непонятно чего… – Анечка облизнула сладкие молочные губы, сложила коленками шашечную коробочку и потянулась всем своим мягким горячим телом. Серёга со Степаном с готовностью выпрямились и уставились на неё. – По писюну? – не очень галантно, но очень в тему предложил Степан, уже заслоняя собой Анечкино лицо от бегающей Машеньки и наспех выпрастывая надувающееся на глазах достоинство. Серёга сопел рядом, так же увлечённо копаясь в мотне. Анечка торопливо оглянулась, ухватилась кулачками сразу за два болтающихся отростка, ещё раз озорно зыркнула по сторонам и чмокнула Серого в хуй, сразу натянувшись всем алогубым ротиком ему на головку. Степан осторожно вынул свой напрягшийся ствол у неё из руки, полузаправил в штаны и стал начеку озираться вокруг. Сосать Анечка любила и умела. Серёга стоял, вытянувшись струной, в максимально непринуждённой позе и лишь чуть заметно подрагивал задом, в то время как по лицу его бегали гримасы отчаянного удовольствия, а дыхание постепенно превращалось в еле сдерживаемое паровозное пыхтение. Анечка вполне невинно взирала на него из-под живота, словно не могла и не могла никак понять, что происходит с любимым, ротик её туго тянул Серого за вздутый малиновый шарик, а ладошки упирались в его бёдра, легко подталкивая и дразня. Таким образом дразнить Серёгу долго не приходилось – совсем скоро Анечка почувствовала, как округлилась ещё более и упруго вся налилась Серёгина золупа, и в нёбо ударила млечная жаркая струя… Старательно высосав всё, что можно, Анечка вернула Серёге его хуй и, облизываясь, повернулась к Степану. Серёга заозирался вокруг, пряча хуй, а Степан столь нетерпеливо дёрнул из-за края раскрытой мотни, что чуть стукнул балдою Анечку по носу. Анечка быстро улыбнулась, дёрнув плечиками, и впоймала хуй в рот. Со смены ребята были солоны на вкус, пахли пряно и заводно – Анечка даже поёрзывала на гладкой лавочке от наслаждения. Держа Степана за кряжистого кулачком, она сильно жала и не шевелилась совсем, лишь чуть слышно касаясь основанием языка под балдой у уздечки. Степан то ли довольно урчал, то ли тихонько рычал от обрадованности. Он бы сейчас с удовольствием вспрыгнул на лавочку и отъёб бы Анечку в рот, держась за перила и сильно махая задом. Так с Серым поочерёдно они делали не раз, когда с ними не было Машеньки и сгущались первые сумерки. Но сейчас ещё было светло, и Серёга стремительно отошёл навстречу Ритульке, чтобы предупредить все её вопросы о листиках в удалённом режиме. Поэтому приходилось быть очень внимательным и осторожным. Очень внимательно и осторожно Степан водил золупой у Анечки под носиком, а она ухватывала его за самый кончик губами и чуть слышно чмокала. От таких поцелуев Степану подкатывало под самое горло. Когда Серый вернулся («Ну как вы тут?») было близко совсем. У Степана дрожали колени, а прелестно раскрасневшаяся лицом Анечка мягко дула ему в хуй, как в свирель. Степан вдруг быстро заперебирал ногами, сунул напряжённые руки в карманы широких штанов и сжал в кулаки, Анечка вопросительно взглянула на него и с финальным глухим чпоком сильно раскрыла рот над надутой главой. Из фиолетово-багряного шара резко, в несколько струй, брызнуло ей на язык, на гортань и на губы. Анечка быстро заморгала, проглатывая, что могла, а Степан аж зажмурился, чтобы не видеть как стекают тягучие струйки спермы с окончательно блядского ротика прямо в очаровательную Анечкину ямочку между ключиц… >> А на следующее утро чуть свет прилетели в избушку Степана две работницы-пигалицы из механических. – Степан Алексеевич, – докладывала, захлёбываясь чувствами, ударница-токарь Катя Нечай. – Мы из ночной, и у нас аврал! Ремонтники на основном, а токарно-карусельный заклинило! – Нам нельзя сдавать смену с аварией, там два ученика в смене и с ними Даша Синицкая! Когда ей бегать к ремонтникам? – столь же горячо поддержала подругу Катю напарница Ирочка Лель. – Степан Алексеевич, помогите, ага? Разбуженный в начале шестого утра после отбоя в третьем часу накануне Степан почти ничего не понимающими глазами смотрел, повернув голову и стараясь улыбнуться ярко занимавшемуся солнышку в окне, а в трусах его, по недосмотру, отчаянно по-утреннему стоял. Распалённые происшествием девушки жались в коридорчике прихожей, и Катюша первая, заметив вздыбленную плащ-палатку семейных трусов Степана, беззвучно хихикнула и чуть подтолкнула плечиком Ирочку. Наконец, улыбка у Степана ответила восходу, и он взглянул заспанными глазами на девчат. – Сейчас… Дайте одеться хоть… Растрезвонились!.. Всё улажу… – Ой, Степан Алексеевич, миленький, вот спасибо! – Катя Нечай бросилась ему на шею в искреннем порыве, поцеловала в щёку, но натолкнувшись собою на хуй, страшно покраснела и спешно ретировалась, утащив за чумазую ладошку и Ирочку: – Одевайтесь, конечно… Мы там подождём вас… на улице. Ничего не заметивший Степан потёр ещё глаза кулаками, ещё раз улыбнулся в открытую форточку и сунул голову под умывальник с ледяной водой. Через семь минут он отставил большую алюминиевую чашку крепкого сладкого чая, смёл в ладонь крохи от сухарей и был готов полностью к экстренному началу своего трудового дня. Вызвав дополнительную бригаду пуско-наладчиков, он сам прошёл на объект, в один из мехцехов, и осмотрел заклиненный станок. Токарно-карусельный «сидел» плотно, но уже не впервые – за пару часов ребята наладчики должны были с ним управиться. То есть, конечно, аврал авралом, но поднимать из-за этого главного механика в пять утра… Степану Алексеевичу ещё раз захотелось внимательно взглянуть в комсомольские светлые очи поднявших никчемную панику девчат. Ударницы находились у двух тяжёлых станков в соседнем цеху. Причём пока главный механик ни свет ни заря осматривал неисправность и организовывал экстренный ремонт оборудования, один из станков-полуавтоматов, оказывается просто простаивал под ласково-нежными опущенными руками Кати Нечай. – Катюш, что – ещё один? – Степану даже показалось, что в цеху началась техническая чума и полуавтомат “полетел” вслед за токарно-карусельным – столь спокойно и печально было пред грустным взором Катеньки под улыбки и хихиканья работающей рядом Ирочки Лель. Но никто никуда не летел, а полуавтомат был цел и невредим. Настроенье же грустной стагнации у Кати Нечай началось сразу после непроизвольно-пылких объятий в избушке со Степан Алексеевичем, а теперь, по его приходу в пустынный цех неподобающая хандра так нахлынула на комсомолку, что Катя что-то шепнула на ухо Ирочке, а потом выключила свой станок и обиженно уставилась на покорно отъехавший суппорт. Но вопроса Степана Алексеевича Катенька, кажется, не поняла. – Ага… – молвила она полуопределённо и совсем отстранённо в ответ. – Ну, что тут у тебя? Показывай! – служебному напору освежённого ранним подъёмом главного механика мог позавидовать пущенный недавно импортный гидрокомпрессор. – Вот… – Катя Нечай как-то очень способно поставила одну ножку в потёртой туфельке на каретку станка и приподняла край ситцевого халатика, под которым полностью не обнаружилось ничего: в ночную прохладу ударницами, видимо, отвергались даже элементарные трусики. Катя старательно выставила животик вперёд лобком, пробрала пальчиками коричневые кудряшки и, заглядывая под себя, развела в стороны тонкие розовые лепестки малых губ. Степан Алексеевич только крякнул в приливе чувств, а Ирочка Лель застонала, беззвучно хихикая за своим пошатывающимся в плавном ритме работы станком. Степан, не говоря ни слова, полез за членом в штаны. И лишь поднёс к губам раскоряченной Катеньки, как та сама ловко присела пиздою на штык. Степан приник к мягкой шее в горячих поцелуях, взял Катю за талию, и животы их стали ритмично подаваться навстречу друг другу. А тут ещё Ирочка, не удержавшись, созорничала: подошла и поставила на медленный ход подачи-обрата холостую каретку. Задранную на каретку ногу Кати Нечай начало раскачивать взад и вперёд вдоль станка, а всё её нежное естество стало выворачиваться подобно морской раковине навстречу атакующему её хую. Катя тихонько завыла «Иии..й… иххх…», всей скромной грудкой вжимаясь в могучую Степанову ширь. Степан засопел наддавая и заходясь уже, но тут Катенька мелко и очень быстро затрусила задницей, ойкнула и вся обвисла на нём в паточной неге… Степан замер, еле удерживая порывающееся ускользнуть на пол девичье тельце. Хуй его по-прежнему крепко стоял в спускавшей пизде и нёс на себе добрую половину её незначительной, но юркой тяжести. Поэтому выебать одновременно довелось и Ирочку Лель. Теперь успокоенная и весело улыбающаяся Катя щурилась на заглядывающем в цех солнце и управляла станком. А Ирочка Лель, закинув на спину короткий серый халатик обнималась с ездящей кареткой и сильно оттопыривала голый белоснежный задок. По соседству уже шумели ребята-наладчики, да и смена вскоре должна была подоспеть. Располагаться как хотелось бы особо было некогда, и Степан с Ирочкой ожесточённо выдавали друг другу яростные толчки. Попка Ирочки горела, Степанов хуй лез из шкуры вон. И стремительно, одно за другим: Степан вжался весь в качающуюся манду и захлестал изнутри соскучившимся по нутри обильным фонтаном; а Ирочка Лель, почуяв всей взмокшей пиздой бурный бьющий поток, задышалась, взвелась в один миг и откликнулась мокрой росой из глубин… Аврал был устранён за один час пятнадцать минут. >> В обеденный перерыв зашла Оленька, молодая бухгалтерша из отдела планирования, которая дружилась со Степаном не очень часто, но регулярно, так как была семейной и во многом, несмотря на молодость лет, основательной. – Стёп, я приберусь? – розовощёкая Оленька привычно сноровисто задвигала ведром, шваброй и задницей по комнате, как только Степан, перекусив, прилёг на пятнадцать минут отдохнуть. Когда он раскрыл глаза сразу два фактора заставили его проснуться возможно быстрей: часы почти упирались стрелками в окончание рабочего полудня, а в полуметре от кушетки над его глазами аппетитно шевелились и подпрыгивали две сдобные Оленькины булки под голубым служебным халатиком. В отличии от ночных работниц цехов трусики на Оленьке оказались, и Степан торопливо спустил просторный ситец бухгалтерше до ямочек на коленках. Оленька томно выгнулась, опираясь во все четыре ноги на свежевыструганный Степаном и свежевымытый ею пол и оказалась укутанной в флёр полутьмы подола своего голубого халатика. Степан с наслаждением ей вогнал под разошедшиеся пухлые ягодицы радовавшие розовым оком задницы из редких рыженьких волосков. Пизда хлюпнула и мягко окутала член сосущим зёвом. Сжав белые бока, Степан заходил в Оленьке ходуном, чувствуя хуем, как ощутимо трогает мягкое, как подушка, дно подрастягиваемой пизды. Оленька сразу заохала и продолжала чуть слышно стенать во всё время случившейся качки. Ебал Степан всё же не торопясь, в удовольствие для обоих: надоело за день уже с раннего рана зайцем скакать! А потому у Оленьки по ляжкам после первых же десяти минут с завидным постоянством вспрыскивало и текло, а Степан шёл к своему законному финишу не спеша, как взбирающийся в крепкую гору. Пизда уже чавкала вовсю, а Оленька пару раз, не удержавшись в восторге, головокружительно пукнула, когда болтавшиеся о губы Оленьке горячие яйца Степана подобрались, хуй набычился до невозможности и к слюням по белым ножкам молодой бухгалтерши прибавился в два ручья выжимаемый в последних толчках ток Степанова киселя… Степан в порыве азарта размазал сбежавшую из пизды молофью по дырке в заднице головкой елды и пару раз в шутку сунулся уже сдувающейся золупой в податливое Оленькино очко. – Ой, Стёп, не дури! – бухгалтерша, довольно хихикая, едва выгнулась после оргазменных мук и, подхватив полотенце с изголовья кровати, старательно тёрла промежность. – Спасибо, Оленька! – по обычному Степан похлопал бухгалтершу, как молодую кобылку, по круглой заднице, поцеловал в ускользающую щёчку и прикрыл за Оленькой дверь.
Ему нужно было ещё оперативно привести себя в божий вид и подхватить со стола сумку с точными инструментами, уж три дня как позабытую ребятами из научно-технического…
-------*------- *Шестая пятилетка – 6-й пятилетний план государственного развития экономики принимавшийся в СССР XX века (1955-1959 г.г.). Двадцатипятилетний юбилей централи не отмечался и был позабыт по весьма жизнерадостной причине: со всевозможных значков и афиш над страной улыбался весёлый мишутка и все пятнадцать республик активно готовились к надвигающейся Олимпиаде. Летним вечером традиционно вспомнили о годовщине лишь трое, собравшиеся на ставший внутрисемейным маленький праздник на старенькой квартире, принадлежавшей некогда Сергею Игоревичу Эйри. Серёга, как всегда с ним случалось в отсутствии хозяйки квартиры, много шумел, вспоминая трудовые подвиги, изредка выпивал и всё время норовил забраться к жене в разрез плессированной юбочки. Анечка Кедрина, бывшая четверть века уже не Анечкой Кедриной, а Анечкой Эйри, одёргивала своё короткое одеяние, хлопала поддельно захмелевшего супруга ладошкой по руке и звонко хохотала. А Степан Алексеевич Анечкин пил огромными порциями студёный морс, расхаживал по комнате в одних семейных трусах и был подобран, как легкоатлет перед стартом: сразу два вопроса решалось в его стриженной серебристым ёжиком голове – как в сжатые сроки организовать модернизацию электроцентрали и как этим вечером в попу выебать Анечку. Анечка была всегда против нетрадиционного использования её задницы, хоть в последнее время и получала от этого признанное удовольствие. А руководство электроцентрали пока и вовсе не видело необходимости ни в какой модернизации, ввиду чего процесс организации предстоял не менее сложный, чем с Анечкой. Ни Серёгу, ни Анечку насущные дела централи столь живо давно уже не тревожили. Серёга после своего семилетнего руководства районом, по выражению Степана окончательно «окопался во власти». А Анечка, некогда окончившая за компанию со своими возлюбленными пару институтов, давно уже пребывала в политически и экономически скромной роли домохозяйки. По всем наблюдавшимся факторам вечер скромного никем не замеченного юбилея обещал сложиться интересным и занимательным… А зимой того же года, в том же месте и почти тем же составом праздновался ещё один полуподпольный юбилей – день рождения ровесницы централи Маргариты Эйри. Всеобщая любимица Машенька недавно закончила свой МЭИ и теперь кадровым инженер-энергетиком где-то далеко за Байкалом строила легендарную магистраль и по полмесяца не сообщала стремительно меняющихся адресов своего местожительства. …Вечер был довольно уютным, “кухонным”, несмотря на то что протекал не на кухне, а в комнате с высокими старомодными потолками. В качестве гостьи-знакомой присутствовала Ната Зацепина, подружка Анечки, работавшая в школе строгой учительницей русского и литературы Натальей Аркадьевной. Десять лет назад, когда Ната только пришла работать в школу, ещё обучаясь на заочном, она вела младшие классы и подружкой была не у Анечки, а у Маргариты, девятый класс которой шефствовал над малышнёй. А теперь, когда её Марго видели в родном городе порой реже одного раза в год, молодая учительница давно дружила с Анечкой, или (с подачи Марго) «мам-анечкой» с которой они случайно сошлись характерами при первом же знакомстве, поскольку характеры Риты и Анечки сильно не различались. – За нашу Риточку!.. – Сергей Игоревич поднял первый бокал и смеющимся взглядом оглядел всех присутствующих. – Три недели не пишет, ужасная дочь!.. – созваниваясь фужерами, напомнила Анечка. – Нехай у Машутки всё ладится там! – поддержал Степан Алексеевич и пригубил шампанского, внимательно пролистывая журнал «Работница» лежавший на коленках у Наты. – Ой, Анют, а мне Марго написала… – неожиданно порадовала всех присутствующих Ната, утирая губки салфеточкой после нескольких глотков. – Я позавчера получила письмо… Последовавшие пять-десять минут были посвящены вместо закусывания обмену новыми адресами и далёкими строительными новостями с БАМа. ... ... ... ... ... ... ...
|
||||
|
Версия 0.0 2006 |
||||
