|
Наташа. Детский дом |
||||
|
Не все имена данной повести вымышленные. Все совпадения мест действия, событий, действующих лиц и прочих сопутствующих обстоятельств просьба считать удачными и сообщать о них авторам. Происходило это в самом начале шестидесятых. В одном из небольших провинциальных городишек находился обычный детский дом. Прекрасная целомудренная страна переживала период политической оттепели. Детский дом был не совсем обычным, потому что считался образцовым среди подобных ему учреждений во всей области. Расположен он был на городской окраине и утопал в яркой и тёплой зелени, распускавшейся каждый год в волшебных лучах весеннего солнца. На своей территории он, казалось, имел всё, что было только возможно, даже небольшую речку с маленьким пляжем. В этом доме предстояло теперь жить маленькой Наташе. Девочке лет десяти, в которой угадывалась будущая черноокая красавица южнорусских степей, и которая пока в нерешительности стояла перед красивым белым зданием и мило щурила глаза под напором игриво прыгающих лучиков солнца. К Наташе подошёл светловолосый мальчик с хорошим лицом и сказал: – Здравствуй! Ты, наверное, новенькая. Давай дружить с тобой? Тебя зовут как? – Наташа Большова, – сказала Ната. – А меня зовут Коля, – сказал мальчик. И спросил: – Ты, Наташа, наверное, ещё никого не знаешь? Давай я тебя познакомлю с нашими ребятами. – Давай, – улыбнулась Наташа. – Только сначала я тебя познакомлю с нашей Вероникой Сергеевной. Она у нас директор и мы все её ужасно любим. Наташе почему-то сразу понравился этот Николай. К тому же он был на несколько лет старше её, и ей сразу показалось, что на такого можно положиться. Поэтому Наташа, с хорошим настроением и с хорошим спутником пошла узнавать новый для неё мир. Директор Вероника Сергеевна оказалась очень симпатичной женщиной лет тридцати – тридцати пяти, с большими голубыми глазами, светившимися доброй спокойной улыбкой любви к детям. С ребятами Наташа познакомилась и сдружилась очень быстро и зажила обычной детской жизнью в этом не очень богатом, но силами Вероники Сергеевны очень уютном доме. Так началась жизнь в детском доме маленькой девочки Наташи Большовой. Обычно днём для купания была среда, но в этот раз Наташа немного простудилась, и Вероника Сергеевна не разрешила ей ходить в баню с температурой. Она уложила Наташу в постель, напоила горячим чаем с малиной и сказала: – Сначала поправишься, а купаться пойдём послезавтра вместе! Так получилось, что Наташа и Вероника, как часто звали свою воспитательницу ребята, оказались в купальном домике не со всеми вместе, как всегда, а только вдвоём. К тому же они немного припозднились: Вероника Сергеевна немного задержалась с делами, и Наташа терпеливо ожидала в её кабинете, пока заведующая всё не уладила в своих непонятно-толстых журналах. Когда они шли к домику, уже был поздний вечер, и на небе уже начали показываться первые звёзды. – Совсем мы с тобой не по правилам сегодня, Наташка! – сказала Вероника Сергеевна, подставляя лицо под свежий и тёплый летний ветерок. – Наши уже спать ложатся, а мы с тобой путешествуем по ночам, как два привидения… Но Наташе нравились перемигивающиеся звёзды, и она сказала, что по ночам путешествовать одно удовольствие, и лично она бы путешествовала по ночам всю жизнь. Вероника рассмеялась, обняла Наташу за плечи, поцеловала её в загорелый носик и сказала: – Ну, пойдём-пойдём быстрее! В раздевалке было очень тепло и пахло свежей хвоей. Пока Вероника Сергеевна включала пар в парильной комнате, Наташа сбросила с себя всю одежду и осталась только в белоснежных трусиках. – Ты что не раздеваешься, Наташ? Быстро снимай трусишки и в парилку – греться! – улыбаясь, сказала Вероника. – Вероника Сергеевна, мы с девочками всегда в трусиках купаемся, а то мальчишки в дырочку для вентиляции подглядывают… – доверительно сообщила Веронике Наташа, но заведующая опять только рассмеялась: – Не бойся, не бойся! Сейчас-то уже все спят, и подглядывать некому. Хотя это безобразие, конечно! Обязательно разберусь и узнаю, кому это из мальчиков так сильно нравятся наши милые девочки! А купаться в трусиках неудобно и неправильно, это девочкам я сама приду и объясню всё в следующую среду. Ну раздевайся, Наташенька, а то так и купаться неинтересно, в конце концов! Наташа несколько смущённо стала стягивать с бёдрышек лёгкие трусики. Всё ещё одетая Вероника Сергеевна с интересом посмотрела на обнажавшуюся девочку. Наташа почувствовала себя немножко неудобно, оказавшись совершенно раздетой перед Вероникой Сергеевной, и девочка инстинктивно прикрыла ладошками маленький пухлый лобок, покрытый мягким тёмным пушком. Но Вероника ласково тепло улыбнулась и осторожно развела ручки Наташи в разные стороны. – Ты просто прелесть, Наташ! Если бы я не знала, что тебе всего одиннадцать, я дала бы тебе все четырнадцать лет. Ты очень красивая! – и Вероника Сергеевна стала раздеваться сама. Она раздевалась как-то необыкновенно, и Наташе очень нравилось смотреть на неё. Девочка сидела, ожидая, когда разденется её любимая воспитательница, и взгляд не могла оторвать от прекрасного обнажающегося тела. Вероника же, словно пребывая в нечаянной задумчивости, стояла вполоборота и совершенно не спешила. В плавных движениях она медленно сняла платье. Наташе не каждый день доводилось видеть прекрасное тело своей воспитательницы в одних белых отороченных трусиках и лифчике. Блуждая глазами по загорелым стройным ногам, по мягким рельефам животика, по едва удерживающимся в лифчике грудкам, она поймала себя на совсем детском желании приоткрыть рот. А Вероника присела на край лавочки и, расплющив левую грудь о коленку, неторопливо принялась расстёгивать застёжки на босоножках. От этой неторопливости Наташа почувствовала какое-то тёплое волнение, и вдруг подумала, что любит Веронику Сергеевну с каждой минутой всё сильнее. А когда Вероника обернулась с улыбкой к приоткрывшей всё-таки ротик Наташе, и перед девочкой из расстёгнутого лифчика выпрыгнули два упругих белых мячика, Наташа не смогла удержать своих рук и немножко сжала в ладонях груди улыбающейся Вероники. – Наташенька, ты – чудо! – сказала Вероника и поцеловала обе её руки в изгиб локотков. А потом Вероника сняла свои трусики, и Наташа была очень удивлена, увидев абсолютно голенький незагорелый лобок у взрослой женщины. Наташа видела, как кучерявятся волосы у её старших подруг и сама уже имела лёгкий пух, обещавший перерасти в мягкие кудряшки. А вот Вероника была совсем голенькой, и лобок её млечно-белым треугольником просто чудесно гармонировал с белоснежными локонами её ниспадавших на плечи волос. – Вы просто как девочка, Вероника Сергеевна! – выразила свой восторг Наташа. – Глупенькая! – даже как будто застеснялась и приотвернулась на миг Вероника. Впрочем, через мгновение уже она протягивала руку Наташе: – Пойдём купаться. Нас уже совсем парилка заждалась! В парной было нестерпимо жарко и ничегошеньки не видно за клубами белого пара. Наташа присела на нижней ступеньке, а Вероника перекрыла паровой краник и забралась под самый потолок. – Наташ, не бойся уже не так жарко, иди ко мне, – услышала Наташа голос Вероники и, встав, начала осторожно подниматься вверх на ощупь в белой непроницаемо-непроглядной завесе. Там было всего пять ступенечек, но восхождение в окутывающем тумане по норовящей выскользнуть из под ног дороге казалось Наташе замедленным, долгим, растянутым, будто она шла не сквозь воздух, а сквозь смешной детский молочный кисель… Вдруг Наташа почувствовала мягкие нежные руки Вероники Сергеевны встречавшие её. Самой Вероники ещё не было видно, но её горячие руки в окружающей мягкой тишине осторожно остановили Наташу и легли на талию замершей девочки. Ладошки Вероники несколько мгновений не двигались, как бы пугаясь пуститься в неведомый путь, затем вздрогнули и осторожно и ласково двинулись вверх. Вероника потрогала маленькие, но уже выступавшие вперёд сосочки Наташи и сжала в ладошках небольшие пухлые грудки. Наташа замерла в этом волшебном тумане и чувствовала лишь только то, что совершенно не может пошевелиться. Жар от пара уже спал, было только очень тепло, но сам пар не расходился, и Веронику всё также не было видно. А тёплые ласковые руки уже касались, трогали и щупали всю Наташу… плечики, животик, попку, стройные горячие ножки… и, наконец, слегка приоткрыв ляжки девочки, прикосновение щекотное и приятное одновременно к самому затаённому местечку. Вероника с наслаждением щекотала лёгкий Наташин пушок между ножек, мокрый, как и вся Наташа, от окружавшего пара и от волнения любви к Веронике. Но, видимо, всё же сказалось начальное обилие пара: у Наташи закружилась голова и она, охнув, упала в объятия к Веронике без чувств. …– Наташенька, прелесть моя, ну ты меня и перепугала! – улыбаясь, произнесла Вероника, когда Наташа очнулась на широкой лавочке в душевой комнате. Она лежала с широко раздвинутыми коленками, и Вероника беспрепятственно поцеловала её в милые пушистые словно персик писины губки. В поцелуе губы Вероники щекотнули, Наташа непроизвольно свела ножки и улыбнулась в ответ Веронике Сергеевне, которую любила уже до самой последней капельки своей детской души. – Вероника Сергеевна, у меня сейчас, кажется сердце выпрыгнет! – Наташа сделала большие глаза, прислушиваясь к на самом деле резко учащённому ритму своего сердечка. – Ой, правда? – Вероника откинула мокрую прядь и припала ухом к Наташиной пухлой грудке. Наташа замерла на миг и почувствовала, что ей до безумия хочется поцеловать воспитательницу в её пышные белые чуть влажные волосы, раскинувшиеся прямо перед самым лицом… Но отваги у неё, конечно же, не хватило. Вероника смеялась, как разбаловавшаяся девочка и, смеясь, увлекла Наташу под прохладные струйки душа. Они купались вместе под одним оживляюще-щекотным потоком, и Вероника крепко прижимала Наташу к своему упругому тёплому животу, а Наташа, обхватив ручками пышный женский стан, мечтала раствориться в этом белоснежном прелестном животике. А потом Вероника сделала воду потеплей, и её проворные руки волшебно заскользили по Наташиному тельцу, намыливая и тут же смывая душистую пену, и при этом они так и норовили задержаться на самых щекотных местах. Наташе эта игра очень нравилась, она жмурилась под струями воды, замирая в самые чувствительные моменты, и с удовольствием позволяла Веронике проникать озорными пальчиками в свои сокровенные уголочки. И когда Наташа была уже вымыта тщательнейшим образом от кончиков пальцев до кончиков ушек, Вероника страстно обняла её и, сама уже доведённая до крайности этим податливым принимающим её ласки нежным тельцем, поцеловала Наташу вдруг прямо в губы, каким-то жарким, задержавшимся на мгновение и очень вкусным поцелуем. Наташа так и осталась стоять с приоткрытым в изумлении от этого поцелуя любимой воспитательницы ротиком… Вероника же уже, сгорая от смущения, стояла спиной к девочке под горячими струйками душа и, подставляя всё тело согревающим его потокам воды, какими-то уж очень ритмичными движениями намыливала себе писю… Через несколько секунд уже она нашла в себе силы обернуться, как ни в чём не бывало. И вновь улыбнувшись на замершую Наташу, она произнесла: – Подожди минутку, я быстренько! И сильно наклонилась, изо всех сил натирая намыленной мочалкой лодыжки, чтобы скрыть следы крупной дрожи от настигшего её прямо при девочке весёлого оргазма. Наташе же стало очень хорошо видно большую и красивую взрослую писю воспитательницы, розовые мокрые лепестки которой разошлись в стороны и напоминали какой-то самый прекрасный цветочек на свете… Быстро ополоснувшись и стряхнув с тела остатки нечаянной неги, Вероника обняла всё ещё терпеливо ожидавшую её девочку за мокрые плечики и шепнула Наташе: – Теперь пошли я тебе сделаю очень хорошо… Наташа почувствовала, как от необычности происходящего будто что-то затрепетало под сердцем в её маленьком животике. Они вышли в раздевалку, и Вероника тщательно вытерла пушистым полотенцем Наташу и себя. Она посадила розовую после купания девочку на столик, стоявший посреди раздевалки, на котором в обычные дни детей ожидало чистое бельё. Наташа по девичьей привычке держала ножки плотно сдвинутыми, и Вероника, поцеловав девочку в пупок, тихонько произнесла: – Сим-сим, открой дверки! И потихоньку раздвинула в стороны Наташины коленки до возможного предела. Наташа посмотрела вниз и увидела, как её волшебное сокровище полностью открывается взгляду Вероники Сергеевны, которая умилённо смотрела на тугой нетронутый девичий бутончик. Как завороженная она тронула кончиками пальцев капризно сжатые пухлые губки Наташи, слегка покрытые начинающим темнеть пушком. Наташа вздрогнула, но только с ещё большим трепетом стала следить за своим местечком. Вероника медленно, осторожно и очень волнующе водила кончиками пальцев по губкам, и Наташа, увидев, как пытаются сжиматься расслабленные ножки, сама взяла их за коленки и развела как можно шире перед лицом Вероники Сергеевны. Вероника чуть робко подняла взгляд: – Тебе нравится, Наташенька? И не нуждаясь в ответе, который был очевиден, присела перед ней и мягко поцеловала Наташу между широко раздвинутых ножек. Потом она осторожно взяла пальчиками обе надутые шёлковые Наташины губки и раскрыла их потихоньку, как чудесную морскую раковинку. Губки разошлись в стороны, обнажив розово-малиновую щелку с крохотными капельками росинок пота. Вероника потянула чуть-чуть сильнее, и расступились две прелестные, обворожительные маленькие губки девочки. Крохотная узенькая дырочка раскрылась в створке малых губок Наташи, и Вероника, простонав «О, боже, Наташенька, ты принцесса!», безумно впилась в страстном поцелуе в эти алые, дразнящие и заманивающие детские губки. Наташа только ещё шире раздвинула ножки, и Вероникин язычок оказался в щёлочке между двумя затрепетавшими маленькими лепесточками. Но Вероника смогла обуздать свою страсть и, оторвавшись от горячего влагалища девочки, она стала медленно и очень нежно водить язычком вдоль розовой щелки, собирая солоноватые Наташины росинки и чувствуя, как над лепестками маленьких губок напрягается совсем небольшая шишечка девичьих страстей. Наташа замерла от удовольствия. Волна, тёплая и приятная, зародилась под лобком и разошлась по всему телу до кончиков пальцев на ножках… А Вероника ещё принялась щекотать оба набухших розовых сосочка, и Наташа стала задыхаться от охватившего её волнения. Сердце девочки забилось быстрее обычного, и она томно вздохнула. Вероника, поняв состояние несчастной девочки, несколько раз продолжительно поцеловала распустившиеся и опухшие створки девичьего влагалища и начала быстро двигать язычком, массируя крохотный бугорок Наташиного клиторка. И тут Наташа не выдержала, опустилась спиной на столик и, полностью расслабившись, потеряла контроль над собой. Она чувствовала себя в каком-то сказочном мире, она охала, прижимала обеими руками за мягкие волосы голову Вероники Сергеевны к своему животику, стонала, вскрикивала и сжимала изо всех сил ножки. И пришёл миг, который был подобен бесподобному. Наташа первый раз в своей жизни кончила. Оргазм сотряс распалённое и покрытое потом тело девочки. Наташа вздрогнула и затряслась в конвульсиях, а на язычок Вероники Сергеевны пролилась капелька бесценного девочкиного сока… …Идти тёплой летней ночью от купального домика к детскому дому было почти как летать во сне. Огромные яркие звёзды казались близкими настолько, что к ним хотелось прикоснуться рукой. Лишь на пороге своей спальной комнаты Наташа почувствовала, как слипаются от набегающей дрёмы глаза. Вероника поцеловала нежные полуприкрытые веки, шепнула «Спокойной ночи, Наташенька!», улыбнулась и прикрыла за Наташенькой дверь. После этого Вероника Сергеевна, всё также чуть улыбаясь уже лишь самой себе, тихонько прошла по спящему детскому дому к своей комнате. Закрыв за собой двери, она, не зажигая света, постелила постель, сняла халат и, оставшись обнажённой, почувствовала чудесную послебанную лёгкость во всём теле. Сладко потянувшись, Вероника опустилась в прохладный уют простыней и с наслаждением утонула в мягкой постели. Спать было решительно невозможно: красота и лёгкая волнующая радость словно исполяли собой всё её тело. Прекрасное возбуждение окутало всё её существо теплом, нежностью и уютом. Рука Вероники Сергеевны пальчиками пробежала по чуть подрагивающему животику и ладошкой-лодочкой скользнула в мягкие губки вниз… Ножки самопроизвольно раздвинулись нешироко, Вероника чуть слышно вздохнула, вспомнив свой “беглый” оргазм под душем перед глазами застывшей Наташи, и свободная рука самостоятельно коснулась снизу объёмной упругой груди. Сосок встретил привычную ласку уже в полной готовности: он стоял, напружинившись, так, что свободно приподымал немного над собой лёгкую ткань простыни. Вероника сильно сжала это чуть ли не окаменевшее маленькое изваяние на своей груди, размяла, покручивая его во все стороны, и потянулась к другому такому же застывшему в ожидании напряжённому навершию своей груди. Игра с сосками стремительно отдалась под низом живота влажным чувством промокающего нежного разреза. Вероника раздвинула губки посильней и всей ладошкой мягко зашевелилась в жарком трепещущем пространстве. Вздутый клитор заиграл у основания ладони, животик Вероники завибрировал, Наташенька перед её глазами опять никак не решалась снять трусики… Вероника стиснула зубами нижнюю губку, чтобы не вскрикнуть слишком громко, задрожала “от локтей до подмышек”, стремительно переворачиваясь на живот в скручивающем её сильнейшем оргазме и, не в силах больше удерживаться, до отчаянного весело, взахлёб, рассмеялась, зарывшись лицом в подушку… Весь детдом находился в радостно возбуждённом состоянии: все уходили в поход на два дня. Ещё с вечера были приготовлены палатки и уложены вещи, а с самого раннего утра ребята быстро позавтракали и, выстроившись в цепочку, двинулись в путь. В доме оставались только директор и два дежурных, Вероника Сергеевна и Коля с Наташей, которые махали руками уходящим ребятам и явно жалели, что они сейчас не находятся вместе с ними. Но с Вероникой Сергеевной скучать не приходилось. Увидев пригорюнившихся ребят, она задорно рассмеялась: – Ну что носы повесили? Не проводить же нам целых два дня в печали! А ну хватайте полотенца и побежали на речку купаться! И Коля с Наташей подумали, что не так уж плохо оставаться дежурить с весёлой Вероникой, и через несколько минут они уже все втроём неслись на пляж их маленькой речки. Солнце только входило в свою по-летнему яркую силу, было не жарко, но очень-очень тепло. Быстро прогревающийся песок разлетался песчинками под босыми ногами, почти не оставляя на себе следов. Стаи недоумённо таращившихся кузнечиков перепрыгивались в траве под неугомонный стрёкот самых разных сверчков. На берегу Вероника Сергеевна сняла юбку и лёгкую блузку и осталась в маленьких кружевных трусиках и в лифчике. И раздевающаяся Наташа тут же вспомнила, как приятно было смотреть на это стройное и упругое, загорелое, а местами совсем белоснежное тело, когда Вероника Сергеевна была совсем без ничего… А вот Коля ещё никогда не видел любимую воспитательницу раздетой до трусиков и лифчика… Такое неожиданное счастье свалилось на него в первый раз! О чём он думал за минуту до этого, когда бежал по песчаной дорожке, было непонятно: ведь не предполагал же он, что Вероника Сергеевна будет купаться прямо в платье! Да, не предполагал – он, вообще, тогда думал неизвестно, о чём – и теперь полуобнажённое, прекрасное женское тело просто ошеломило его. Несколько мгновений он просто смотрел на Веронику Сергеевну, не отрывая глаз… И вдруг почувствовав, как что-то шевельнулось в его собственных трусах и боясь быть уличённым, быстро кинулся в прохладную воду, немедленно спасительно охладившую его пыл. Целый день они купались, играли и загорали. Особенно всем нравилось гонять в ловита на берегу и по мелководью. Трудней всего, конечно, приходилось Наташе, как самой младшей. Но, во-первых, она оказалась не только самой маленькой, но и самой ловкой, особенно когда приходилось уныривать от них всех на глубину в речку. А, во-вторых, никто её в ловах долго и не держал, чтобы одинаково было интересно. Коле понравилось ловить Веронику Сергеевну, которая хоть и бегала быстрей всех, но воды боялась и заставляла обоих вылезать на берег, «а то я так не буду играть!». А ближе к вечеру, когда солнце палило уже не так жарко, Наташа с Колей сбегали за “сухим пайком”, как назвала Вероника бутерброды с маслом и сыром в сопровождении пакета молока, и все втроём после лёгкого полдника, успешно заменившего обед, блаженно растянулись на горячем песке в ласковых летних лучах. – Наташ, ты умеешь делать массаж? – спросила Вероника из-под мышки – было лень даже пытаться приподнять голову от рук, так было хорошо на этом прогретом солнцем песке лежать абсолютно не двигаясь… – Нет, я только “рельсы-рельсы” знаю! – честно призналась Наташа, садясь на попу и не притворно вздыхая. – Пойдёт, Наташенька! Сделаешь, а? – Вероника Сергеевна потянулась обеими руками и расстегнула на спине лямки лифчика. У Наташи слегка отпал вниз подбородок, а Коля, увидев, как полуобнажились вздутые белые шарики грудей приплюснутых телом Вероники, резко сменил позицию и перевернулся с бока на живот. Впрочем, видно почти ничего не было, просто Наташа и не думала никогда, что так можно загорать. Через несколько секунд она уже устраивалась поудобней на мягкой Вероникиной попе, проводя ладошками по стройной загорелой спине с полоской от лифчика и рассказывая историю о поезде просыпающем горох подобно манне небесной на радость курам, гу́сям и многим другим представителям животноводческой фауны. Коля осторожно поднялся, неловко прикрывая руками топорщащиеся трусы и сказал, что пойдёт «на минуту, окунуться». – Наташ, а мне? – он вернулся минут через пять мокрый и улыбающийся как всегда. – Ага! – легко согласилась Наташа, и Вероника осталась загорать с так и не застёгнутым лифчиком. Колины мокрые трусы тут же промочили Наташу до письки, но это её только забавляло. А спина у Коли оказалась твёрдая, мокрая и холодная после речки, не то что мягкая и горячая спинка Вероники. Наташа несколько раз поведала Коле о железнодорожном происшествии, и Коля сказал: «Теперь на животе!». И ловко перевернулся прямо под едва привставшей Наташей. Наташа отряхнула его грудь и живот от налипших песчинок и начала заново бесконечное повествование, топочась ладошками о мальчишеские Колины рельефы. И всё было бы ничего, только её очень тревожила мысль о том, на чём же теперь она сидит. Мягкий небольшой бугорок в Колиных трусах пришёлся как раз на маленький разрез её письки, и сидеть на нём было немного неудобно и жутко интересно. К тому же по ходу поезда бугорок этот начал твердеть и увеличиваться в размерах… Коля, как ни в чём не бывало, лежал, закинув руки за голову, и блаженно щурился на лучи предзакатного солнышка. Наташа даже поёрзала чуть-чуть на ставшей толстой и упругой палочке – в животике её всё сильнее теплело. – Всё, Наташ, давай я тебе теперь! – Коля приподнялся на локтях, стряхивая Наташу на свои коленки. На миг перед Наташей мелькнули вздутые колом чёрные сатиновые трусы и показавшееся из одной их штанины розовое яичко… Совершенно обалдевшая Наташа с наслаждением растянулась на горячем песке, а Коля устроился где-то позади неё, стараясь не давить всем весом на маленькие ножки. Он, похоже, не знал ничего о поездах, и поэтому просто лапал Наташину небольшую спинку, упираясь всё тем же бугром в расщелину трусиков облегающих её попку. Его осторожные пощипывания, нежные похлопывания и сильные тисканья привели, в конце концов, Наташу в какое-то чудесное и не совсем понятное состояние. Ей до того понравилось лежать на тёплом песке и чувствовать, как мнут её горячие Колины руки, как крепко стискивают её бёдрышки его коленки, как что-то сильно толкается прямо в её попу – она чуть не замурлыкала вслух от накатившего лёгкого удовольствия во всём теле!.. Вероника из-под мышки украдкой наблюдала за играющими детьми. Потом потянулась, не приподымаясь, всем телом и произнесла тихонько: «И мне!..». Наташа беззвучно хихикала, глядя, как Коля изо всех сил старается сидеть над Вероникой Сергеевной, не касаясь её попы своей. Неудобно ему было при этом страшно, но он мял и тискал спину Вероники с каким-то напряжённым лицом и сосредоточенным усердием. «А животик?», Вероника перевернулась под ним с той же ловкостью, что он сам переворачивался под Наташей, умудрившись при этом ещё и придержать на груди белые чашечки лифчика. Теперь торчащие Колины трусы были отлично видны не только Наташе… Но Вероника, казалось, не обратила на это никакого внимания. Подложив руки под голову, она улыбалась яркому солнцу, лифчик свободно лежал на её объёмных грудях, а под мышками оказался полностью обнажённым лёгкий золотистый пушок. Коля с полминуты усердно стряхивал песок с бархатистого животика воспитательницы, а тот ещё, как нарочно забивался в её маленький изящный пупок и оттуда его можно было разве что только выдуть, но на это Коля уже никак не мог решиться… Он обессиленно опустился попою на большие мягкие бёдра Вероники Сергеевны и всё его измученное “достояние’ благополучно опустилось прямо на её выпуклый под трусиками лобок. Коля принялся начинающими подрагивать руками “массировать” животик, панически боясь коснуться нижних чуть выглядывающих из-под лифчика краёв грудей. Через пять минут он был красный, как рак, и спасло его только весёлое Вероникино «А теперь купаться, быстро! В последний раз сегодня!». * * *Так пролетел первый день. Поздним вечером тёплого лета Вероника Сергеевна устроила отличный ужин на небольшом столике прямо на улице. А после ужина, когда уже совсем стемнело, они все вместе умылись, и Вероника Сергеевна отвела ребят в дежурную комнату, находившуюся рядом с её комнатой. – Наташа, ты ляжешь на этой кровати, а ты, Коля, на той – у окна. Устраивайтесь и спокойного сна. Я здесь рядом у себя. Всё, спокойной ночи! – Спокойной ночи, Вероника Сергеевна! – чуть ли не в один голос ответили Наташа и Коля. И остались в почти полной темноте – только свет высокой луны падал через окно на Колину кровать. В этом таинственном свете ребята разделись до трусиков и нырнули в свои кровати. Наташе долго не спалось. То ночь казалась душной, то постель слишком горячо обнимала, то подушка сбивалась на сторону, норовя улизнуть под кровать. Наташа вспомнила ту ночь, проведённую в баньке с Вероникой Сергеевной и попыталась сама щекотать пальчиками свои небольшие соски. Выходило, конечно, не так здорово, как у Вероники, но немножко всё-таки получалось, и всё вокруг потихоньку начало становиться тёплым и приятным… Внезапно Наташа заметила, что бодрствует не одна – тихий скрип донёсся до её ушек. Она выглянула из-за одеялка осторожно и замерла: в лучах лунного света тихонько подрагивало одеяло на Колиной постели, образовав небольшой, но заметный бугорок над животом мальчика. «Коля тоже почему-то не спит…», подумала Наташа, и игривая мысль мелькнула у неё в голове. Девочка села на постели и откинула одеяло. Колино одеяло тут же замерло. Наташа в одних трусиках подошла к Коле и тихо прошептала: – Коля, я боюсь там спать, пусти меня к себе. Пожалуйста!.. Коля сделал вид, что только что проснулся и, как будто спросонья, ответил сквозь напускную дрёму: – Что-что?.. Ага, конечно… залезай скорей… наверно замёрзла вся… И Наташа проворно нырнула под его приоткрытое одеяло. Она в самом деле чуть остыла за недолгое путешествие от своей кровати и с удовольствием прижалась к большому тёплому телу мальчика. Коля, только что увлечённо онанировавший на Наташу и Веронику Сергеевну, образы полуобнажённых тел которых не давали ему покоя весь вечер, оказался просто вне себя от возбуждения, когда эта милая маленькая девочка оказалась тесно прижатой к нему, и совсем ничего уже не мог поделать со своим торчащим колом членом, с особым трепетом внутри сознавая, что Наташин животик ощущает его упругую плоть. – Коля, что это такое? – тихо прошептала Наташа. – Писька! Спи давай! – прошептал Коля в ответ, крепко обнимая Наташу за плечики. Наташа замерла ненадолго, чувствуя как пульсирует прижатая к её животику горячая даже через трусы Колина плоть. Спать у неё охота пропала совершенно. «Коль… А, Коль? Давай письки показывать…», Наташа во все распахнутые глазки смотрела на Колю. Коля подумал несколько секунд, наверное для важности, потом чуть отстранился, чтобы было удобнее и произнёс: «Ну, давай…». Он приподнял свой край одеяла и приспустил резинку трусов. Возбуждённый член его вынырнул и задрожал, почти упираясь Наташе в животик. «Коль, мне видно плохо! Можно я свет включу?», Наташа потянулась ладошкой к ночнику, висевшему в изголовье. «Ага, погоди…», Колина рука опередила Наташину ладошку. Включив неяркий свет, Коля быстро подсмыкнул трусы, встал на кровати и задёрнул поплотнее шторы на окне. Опустившись на колени, Коля снял перед онемевшей девочкой свои трусы почти до коленок и прошептал: «На, смотри…». Наташа присела на корточки, и уже почти совсем не детский, сильно надутый член закачался у самого лица Наташи. В восхищении она стала рассматривать эту живую дубинку подростка. Это был уже вполне сложившийся мужской член, обрамлённый густой кудрявой порослью, с полными овалами покрытых редкими волосками яичек. Он был похож на ракету с розовым венчиком кожицы на конце. «Ох ты, Коля! Это у тебя такая писька? Большая какая… Я раньше только маленькие видела…». Не решаясь коснуться, Наташа разглядывала его со всех сторон, стараясь не пропустить ни малейшей подробности. Коля, всё более захватываемый чувствами нежности к этому очаровательному существу, сжал член в кулаке, оттянул кожицу назад, и перед глазами изумлённой девочки из розового венчика легко вышла вздутая блестящая малиновая головка. «Ой, что это? Тебе не больно, Коля?..», Наташа даже чуть-чуть испугалась. – Пососи, Наташенька! – простонал Коля и несильно качнул бёдрами. И поблёскивающая головка оказалась перед самым ротиком девочки, полуоткрытым в немом восторге. – А как, Коля? – Наташа подняла вопросительно глаза, желая как можно быстрее помочь Коле. – Ротиком из самого кончика… чуть-чуть… Трепетный сияющий шарик уже скользил по её губам. Он источал какой-то необыкновенно-приятный, чарующий мужской запах. Тёплый, гладкий и немного щекотный он будто сам просился к ней в рот… И Наташа не смогла удержаться от соблазна – широко растопырив губки, она натянула свой маленький ротик на возбуждённую головку Колиного члена. – Осторожно, Наташа, сейчас молочко брызнет, не захлебнись, глотай сразу, – успел проговорить Коля, и лицо его исказилось, член задрожал, яички подобрались. Набрав полную грудь воздуха и задыхаясь от нехватки его, мальчик несколько раз качнул бёдрами, напрягся до предела, подался вперёд и выстрелил стремительным густым потоком спермы в Наташино горло. Наташа почувствовала, как мужское молоко заполняет её ротик, и принялась быстрыми глотками проглатывать сперму, порцию за порцией, пока последние капельки не ушли в неё с горячей головки. Наташа продолжала посасывать член, но он стал словно воздушный шарик съёживаться и сдуваться. Так что, в конце концов, весь уже помещался в ротик Наташи и приятно щекотал венчиком нёбо девочки. – А теперь ты мне покажешь? – Коля улыбался и гладил ещё играющую с его притихшим членом Наташу по головке. – Угу!.. – Наташа с готовностью выпустила член из ротика и встала перед Колей на коленки, как только что он стоял перед ней. Но тут неожиданно вся решимость покинула её: трусиков перед мальчиками она не снимала с первого класса, да и до первого класса делала это не так уж часто. Ещё довольно отважно выставив вперёд небольшой свой лобок, Наташа вдруг обнаружила, что отвага куда-то пропала и собственные руки не хотят её слушаться. Она лишь капельку приспустила краешек трусиков, и теперь из-за них было видно только самое начало её маленького разреза с полоской тёмного пушка. «Наташ, мне не видно так ничего!..», Коля присел теперь перед Наташей и терпеливо ожидал. Наташа смущённо отвернулась, ещё сильнее для решительности выпятила лобок и спустила резинку на ляжки. Пися её пугливо поджималась и напоминала мягкую показывающую вниз стрелочку. Коля с интересом смотрел, чувствуя, как вновь начинает напрягаться под его животом только что успокоившийся член. «Мне всё равно так плохо видно, Наташ!.. Сними совсем…», попросил Коля. У Наташи от Колиного внимания начинало всё сильнее теплеть под животом. Стоять голой перед мальчиком оказалось настолько интересно, что Наташа начала вновь утрачивать проснувшуюся было стыдливость. Уже смелее она стянула трусики с ножек и снова встала перед вовсю разглядывающим её Колей. «Можно я тебя потрогаю? Там…», Коля осторожно гладил Наташу по лёгкому пушку на лобке. «Ага…», Наташа немножко раздвинула ножки, и Колина ладонь нырнула ей под лобок. Тепло стало невероятно и почти сразу. Коля нежно стискивал мягкий девочкин орган, трогал по очереди пальцами её за губки, а средний палец его то и дело скользил по влажной чуть приоткрывающейся щелке. Наташа задышала чуть быстрее, и Коля, увидев, как хорошо становится девочке, быстрее заскользил уже специально одним только пальцем по податливому маленькому разрезу персика её писи. Наташе становилось хорошо до невыносимого: она почувствовала, как предательски начинают дрожать ножки. «Коля, можно я лягу?». «Конечно, Наташенька!», Коля только обрадовался – так ему было и самому гораздо удобней и лучше смотреть и трогать Наташу. Наташа легла и, совсем уже не испытывая никакого смущения, широко раздвинула ножки. У Коли даже дух немного захватило от раскрывшегося перед ним вида девочкиного полового органа. Он потрогал руками Наташу за небольшие мокрые губки, поводил ещё немного пальцем по серединке маленького влагалища, а потом вдруг предложил: «Наташ, а давай я тебя в письку твою поцелую. Я осторожно. Может тебе тоже понравится?». Наташа с интересом смотрела под свой животик. «Ага…». Коля раздвинул надутые губки и мягко коснулся губами горячих маленьких створочек. Наташе очень понравилось! Чувство первой щекотки мгновенно улетучилось, и горячие волны из-под животика покатились по всему её телу. Наташе совсем немного пришлось напрячься животиком и уже через миг она вздохнула глубоко и тут же стремительно расслабилась, растворяясь будто всем своим телом в окружающем пространстве. Колин поцелуй чуть захлебнулся в соке любви случившегося с Наташей нежного и стремительного оргазма. Наташа обессилено откинулась на подушке… Коля же только всё очевидней входил во вкус. Несколько минут он гладил и трогал совсем расслабившееся тельце Наташи, а потом помог ей вскарабкаться на стульчик, чуть-чуть развёл в стороны загорелые ножки и начал откровенно лизать её щель под тёмным пушком. Наташа немного даже смутилась от этого. Но Коле, похоже, это на самом деле нравилось, и, чувствуя поднимающийся знакомый трепет во всём тельце, она полностью сдалась мальчику и только чуть-чуть присела и пошире развела коленки, давая Колиному языку проникать как можно глубже в горячую розовую пещерку, и сама стараясь заглянуть под свой лобок на растворённую щелку. Было очень приятно, тёплая волна поднималась из-под письки до самых плечей и спускалась обратно, заставляя подрагивать грудь и животик, но не доводя до знакомого уже стремительного головокружения. А Коля, вдоволь насладившись пухлой розочкой Наташи, предложил: – Давай я сделаю тебе массаж! Как на пляже, только без трусиков! Наташа с охотой согласилась и легла перед Колей на постель. Коля с большим удовольствием рассматривал голую девочку и вожделенно тискал её интимные места, доверчиво предоставленные ему Наташей. Постепенно жаркая истома вновь наполнила всю маленькую Наташу и Коля, в очередной раз трогая её между ног, почувствовал как горячо и скользко увлажнилось створками влагалище девочки. Оценив момент, он стал средним пальцем тереть маленький клитор, скользя вдоль пылающей возбуждённой щелки. Девочка задышала быстрей и прикрыла глаза от наслаждения. Тут Коле в голову пришла интересная мысль, он приостановил свой палец и произнёс: – Наташа, хочешь, я научу тебя так делать? Давай свою ручку. Вот здесь… попробуй… пощекочи… Наташа с интересом посмотрела на то место, которое указал Коля, и увидела между своих пухлых губок влагалища маленький надутый розовый холмик клитора. Она коснулась его указательным пальцем и уже не смогла оторваться – прежняя волна всё согревающей страсти нахлынула на неё, заставив чуть приоткрыться маленький ротик и сбив дыхание на учащённые глубокие порывы. Коля тут же устроился поудобней между её раздвинутых в любовном порыве ножек и стал увлечённо наблюдать за мастурбирующей девочкой. Её занятие до предела возбудило его и без того уже несколько минут вновь стоявший член, он крепко сжал в кулаке свою вздутую плоть и стал, не стесняясь Наташи, быстро онанировать, впившись взглядом в мокрый розовый орган девочки. Оба они забылись напрочь в удовольствии, и когда Наташина попка задёргалась и щелка пустила сок, Коля стремительно напрягся сводимым судорогой животом и изверг тугую струю прямо Наташе на живот… Когда утром Вероника Сергеевна зашла к ребятам, они крепко спали на одной кровати… Увидев на полу возле кровати Наташины трусики, Вероника Сергеевна всё поняла и, улыбнувшись, тихонько вышла, чтобы не смущать детей застав их врасплох. Вернувшись в свою комнату, воспитательница разделась и вновь одела свою ночную рубашечку, плотно облегавшую её пышноформую фигурку. Лёгкая ночнушка была отделана по краям кружевами, имела очень большой вырез на груди и очень небольшую длину. Не то что коленки, даже бёдра женщины были почти открытыми. Такой покрой явно подразумевал ношение трусиков, но Вероника Сергеевна решила пренебречь ими. Любуясь, она посмотрела на себя в большое зеркало, и решила сегодня провести весь день только в этом наряде. Надев шлёпанцы из лёгкой кожи, Вероника Сергеевна вышла в коридор и проверила, заперты ли все двери: выходить на улицу сегодня необходимости не было, а все дети вернуться из похода только завтра. Затем она приготовила лёгкий завтрак и уже после этого снова пошла будить своих налюбившихся за ночь дежурных. На этот раз она легонько постучала в дверь к ребятам. – Вставайте, маленькие сони, уже одиннадцать часов – пора завтракать! За дверью послышалась возня. Вероника Сергеевна подождала минутку и вошла, когда уже Коля и Наташа в трусиках сидели каждый на своей кровати. Сонные и взъерошенные, но улыбающиеся в ответ своей любимой воспитательнице. А Коля, когда проморгался и разглядел, что Вероника Сергеевна пришла в одной ночнушке, даже рот приоткрыл от удивления. – Птичку проглотишь! – рассмеялась Вероника Сергеевна. – Быстренько убирать постель и будем кушать. Солнце уже светило вовсю, и его косые лучи наполняли комнату. Вероника Сергеевна, пока дети умывались, одевались и заправляли кровати, накрыла на стол. Причём, украдкой наблюдая за Колей, она видела, что взгляд его так и скользит по её обнажённым ногам и полуоткрытой груди. Мальчик был весь в смятении и завтракать смог, только глухо уставившись в поверхность стола. А Наташа с открытым интересом глядела на столь привлекательную Веронику Сергеевну и, в конце концов, восхищённо произнесла: – Какая вы сегодня красивая, Вероника Сергеевна! Правда, Коль? На что Коля, казалось, с ушами приготовился нырнуть в свою тарелку. После завтрака Вероника Сергеевна предложила пойти в её комнату. Сама она несколько задержалась на кухне, и Коля за это время успел основательно ощупать Наташины интимные прелести, пытаясь сбить возбуждение от утреннего туалета воспитательницы. Но он только усугубил положение: член его напрягся и предательски выпирал вперёд через штаны. Поэтому, когда вошла Вероника Сергеевна, он остался сидеть на мягком ковре и вставать категорически отказался. – Сегодня будем загорать прямо в комнате, – сказала, улыбаясь, Вероника Сергеевна и открыла окно нараспашку, позволяя солнечным лучам падать на пушистый зелёный ковёр. Наташа быстро скинула платьице, Коля провозился со штанами и сразу лёг на живот. Вероника Сергеевна села на ковёр вместе с ребятами и оценивающе посмотрела на красивую девичью фигурку Наташи. – Наташа, тебе давно пора носить лифчик, – сказала она, остановившись взглядом на ярко-розовых торчащих сосочках маленькой девочкиной грудки. – Смотри, какие у тебя уже хорошенькие сисечки! И Вероника Сергеевна пальчиками обеих рук легко оттянула и без того напряжённые Наташины соски-пуговки. – Ой, щекотно, Вероника Сергеевна! – вырываясь, засмеялась Наташа. И набравшись неожиданной смелости, вдруг спросила: – Вероника Сергеевна, а можно на ваши сиси посмотреть? Вероника Сергеевна улыбнулась в ответ и ответила полушёпотом: – Наташенька, ну ты что? Здесь же Коля!.. Ну ладно, посмотри… Она чуть повела плечами и легко скинула с них шёлковые бретельки ночнушки. Приспустив немного ночную рубашку, она обнажила налитую снежно-белую грудь с крупными розовыми сосками и с сильно растянутой окружностью бледно-розовой околососковой области. – Ой! – Наташа в восторге внимательно рассматривала Вероникину грудь. – Вероника… Сергеевна, у вас такие большие соски! Вероника весело рассмеялась, наблюдая выражение изумлённой Наташиной мордашки. А Коля сначала онемел при виде полуголой воспитательницы, но быстро оправился, подошёл к Веронике и стал помогать ей полностью снять рубашку. Наташа открыла рот, а Вероника Сергеевна только покорно улыбалась. – Коленька, ты же уже совсем взрослый… – ласково сказала Вероника Сергеевна, спустив трусы с мальчика и поглаживая светлую шёрстку его лобка и яичек. Коля вожделенно смотрел на раздетую перед ним воспитательницу, член его предельно надулся, головка в напряжении обнажилась и лоснилась обильно смоченная мужским соком перед самыми глазами Вероники Сергеевны. Не в силах больше сдерживаться, Коля попросил: – Вероника Сергеевна, наклонитесь, пожалуйста – я больше не могу! – Ладно, только делай это мне в попку, – разрешила Вероника Сергеевна и, став перед мальчиком на четвереньки, обхватила руками и сильно оттопырила булочки своего мягкого зада. Коля задохнулся от обилия впечатлений. Попа у Вероники Сергеевны была большая, белая, с маленькой розовой дырочкой посередине. Она обворожительно покачивалась перед опухшей подростковой дубинкой. Коля направил правой рукой член и упёр его в нежную кожицу розового отверстия Вероники Сергеевны. Взяв Веронику Сергеевну обеими руками за бёдра, он крепко сжал их и, громко застонав, изо всей силы всадил ей член настолько, насколько позволяли пышные горячие булочки воспитательницы. Ощутив в попе твёрдый член, Вероника Сергеевна окончательно расслабилась, чувствуя приятную истому от начавшихся ритмичных покачиваний Колиного естества в своём заднем проходе. Коля же просто блаженствовал от того, как сильно сжимало его член упругое колечко Вероникиной попочки. Но возбуждение его оказалось слишком сильным и он не смог затянуть удовольствия. Почувствовав близость конца, он несколько раз сильными толчками насадил Веронику на член и испустил ей в зад горячую струю. Вероника вздохнула от наслаждения. Наташа наблюдала за сценой, онемев от восторга. Подобного она себе ещё и не представляла. Но увидев Колю и Веронику Сергеевну абсолютно голыми, Наташа тут же сняла свои трусики и, когда Коля, вздохнув, засунул свою торчащую багровую палочку Веронике Сергеевне в попу, начала делать то, чему прошедшей ночью Коля её научил. Присев и широко раздвинув ноги, она запустила ручку себе под лобок и стала с наслаждением тискать свои половые органы. Мастурбируя, Наташа во все глаза наблюдала за половым актом Коли и воспитательницы. А когда Коля задергался в конвульсиях над Вероникой Сергеевной, Наташа так увлеклась, что очнулась только через несколько минут и увидела, что Коля и Вероника Сергеевна уже пришли в себя и, сидя напротив её широко раскинутых коленок, улыбаются и наблюдают с интересом за её действиями. Наташина же рука по-прежнему автоматически двигалась взад и вперёд вдоль возбуждённой выставленной на всеобщий обзор щелки. – Молодец, Наташенька, не скучала без нас! – рассмеялась над изумлённым видом очнувшейся девочки Вероника Сергеевна. – И нам было хорошо. Правда, Коля? Коля смущённо улыбался и сжимал в кулаке полуспущенный член, желая вновь возбудить его на эти две прекрасные попки и писечки. – Давай я тебе помогу! – Вероника мягко отвела его руку в сторону, наклонилась к животу мальчика и взяла его орган себе в рот. Он полностью поместился во рту женщины сначала. Но по мере того как мужская плоть начала крепнуть в губах Вероники Сергеевны, член стал заполнять весь рот, и Вероника Сергеевна была вынуждена понемногу отпускать своего упругого любовника. Наташе надоела роль стороннего наблюдателя и, подумав немного, она решила сделать любимой Веронике так же приятно, как только что делала себе. Вероника с удовольствием раздвинула ножки, и Наташа стала двигать пальчиком в распалённой алой промежности сосущей женщины. – Язычком, Наташенька, полижи язычком! Помнишь, как я тебе... – проговорила, возбуждаясь, Вероника, и Наташа припала личиком к широко раздвинутым пальцами Вероники горячим губам женского влагалища. – Вот здесь… Вот этот бугорок, – подсказывала Вероника, на мгновение отрываясь от Колиного члена во рту, и вдруг застонала, когда Наташин язычок плавно заскользил по её большому набухшему клитору. – Лижи-м-м, лижи, Наташенька! – простонала Вероника, со страстью заглатывая торчащий уже колом член мальчика. И когда Коля уже судорожно сжимал голову Вероники на своём члене готовый вот-вот кончить, Вероника Сергеевна перестала сосать и, задыхаясь от Наташиной ласки, сказала: – Коля, попробуй Наташеньку в попку! Коля быстро переключился, подполз к стоявшей на четвереньках Наташе и, примерившись, медленно, но уверенно ввёл скользкий член в узенькую дырочку. Томная боль заныла в маленькой Наташиной заднице, она несколько раз очень сильно и быстро провела язычком по Вероникиной щели и одновременно почувствовала, как тёплая волна наполняет её попку и терпкого чудесного вкуса струйки льются в её ротик. Втроём усталые лежали они под тёплыми лучами наступающего вечера, и наступающий вечер казался им самым прекрасным, добрым и очень-очень долгим... – Подъём! Подъём! Подъём! – рыжим весёлым солнышком бегал шалопай-младшеклассник Антошка по спальной комнате девочек, дёргая за концы свесившихся с кроватей одеял и уворачиваясь от подзатыльников старших девчонок. – Уже на завтрак тётя Зина позвала всех, соньки-засоньки, вставайте! Всерьёз пылающего улыбкой веснушчатого Антошку никто не воспринимал, и девочки продолжали зевать и потягиваться, щурясь лучам проницающего всю спальню яркого утреннего солнца. – Девочки, хорошие мои, через пять минут – все в столовой! – на пороге стояла Вероника Сергеевна. – Антошка, ты что здесь делаешь? – Бужу!.. – хотел было весело обернуться обрадованный персонаж к воспитательнице, но застыл вполоборота с открытым ртом: десятиклассница Нина Ланкина, прикрыв ротик ладошкой, зевнула и потянула через голову ночную рубашку-комбинашку. – Ох, ты!!! На Нине под рубашкой оказались только белые трусики, а две довольно объёмные её грудки закачались, чуть ли не обдавая своим спальным теплом нос оторопевшего от радости малолетнего обалдуя. Нина похлопала ещё полусонными глазами на Антошку и выдала ему дежурный подзатыльник: – Вероника Сергеевна, выгоните его! – Антошка, кыш! – Вероника сопроводила проскальзывающего мимо неё улыбающегося преступника ещё одним хлопком по шее, который у неё всегда получался больше похожим на ласковое поглаживание. – Всё, девочки, жду! Через каких-то полчаса столовая комната оживлённо гудела, приступая к завтраку. Вероника Сергеевна сидела за воспитательским столиком с Кириллом Алексеевичем, учителем физкультуры, и прислушивалась к приглушённому, но очень оживлённому диалогу Антошки с его приятелем Мишкой Кораблёвым. Мишка был старше Антона на несколько лет, дружил с ним давно, и доверял редко. Оба сидели у самого края стола, почти рядом с Вероникой. «На сиське… родинка… маленькая совсем!.. Вот фома неверующая!..», горячился Антошка, что-то с жаром доказывая и позабыв о тарелке с едой. «Не… Не может быть!..», спокойно возражал Мишка, но свою тарелку тоже не замечал, «Врёшь, как всегда!». – Вероника Сергеевна, Мишка с Антошкою не едят! – рядом с воспитательницей стояла Наташа, дежурившая по столовой. – Скажите им – мы же опоздаем в кино! – Мишка-Антошка, ко мне! – Вероника чуть повысила голос, чтобы быть услышанной двумя увлечёнными собеседниками, которые тут же и встали перед ней в полный свой от горшка два вершка рост. – Рассказывайте! – Что рассказывать? – Мишка, как старший, первый сообразил, что попались. – Ну, что – у кого и где родинка! – Вероника аккуратно облокотила вилочку о тарелку, демонстрируя своё обращение в полное внимание. – У Нинки… Ланкиной! – отважно приступил Антошка, воспылавший щеками больше обычного. – Я ему говорю, а он не верит! – И где же? – Вероника Сергеевна подмигнула прячущему улыбку Кирилл Алексеевичу. – На сиське! Я сам видел! А он говорит – не бывает! – О, боже, Антошка! – Вероника Сергеевна поправила задравшийся воротник рубашки Антошки. – Ты опять все пуговицы пообрывал? Ну, хорошо. А есть-то вы когда собираетесь? – Мы… сейчас… – забормотали оба по очереди. – Так. Ладно. Пошли! – Вероника Сергеевна резко встала, кивнув лишь Кирилл Алексеевичу: «Присмотрите? Я на минутку!». Она грациозно и быстро продефилировала между в меру гомонящими столиками, уводя за собой и Антошку и Мишку. «Ниночка, выйди со мной на секундочку!», склонилась Вероника к одному из столов, и к процессии присоединилась Нина Ланкина. В прихожей-коридорчике перед столовой Вероника Сергеевна обернулась: – Ниночка, эти два ужаса спорят вместо еды о твоей родинке! Покажи им, пожалуйста, свои грудки! – Может, обойдутся? – Нина с сомнением посмотрела на притихших мелкокалиберных спорщиков. – Они вдвоём вчера весь вечер в чижа жулили! – Правда? – Вероника Сергеевна внимательно прищурилась на Антошку и Мишку. Оба, глядя ей прямо в глаза, с невероятной серьёзностью замотали отрицательно головами: по всему было – нет, жулили не они! – Ладно… Поверим! Ниночка, покажи, – Вероника Сергеевна склонилась к ушку десятиклассницы и шепнула: «Я тоже хочу посмотреть…». Нина Ланкина вытащила края заправленной в юбку блузки и задрала до плеч. Лифчика на ней по-прежнему не было, и белые грудки озорно выскочили наружу. На розовом левом сосочке действительно красовалась очаровательная крошечная родинка. – Я же говорил тебе! Вот, не верил, балда! – Антошка толкнул замершего в наблюдении Мишку в бок. – Прямо на сиське! – Антошенька, у девочек это называется «грудь»! – укоризненно вздохнула Вероника Сергеевна. – Всё, Ниночка, спасибо! – А у мальчиков? – неугомонный Антошка даже чуть подпрыгивал на обоих ногах от приступа радости. – А у мальчиков – как хочешь! – Вероника ловко помогла заправить блузку Нине, поцеловала её и обернулась к всё ещё присутствующим малышам: – А ну, брысь, теперь за стол, и с аппетитом, не торопясь, завтракаем быстрей всех! В радостном возбуждении Мишка с Антошкой скрылись за дверями. Наташа была права – киномеханик Василь Палыч или, как его звали воспитанники «Вася-Пася», опозданий в своём деле не признавал и киносеанс начинал всегда ровно в обозначенное его флотским будильником время. Последние задержавшиеся зрители тенями прошмыгивали в приоткрывающийся просвет двери актового зала, а в зашторенной полутьме уже веселились на экране вступительные титры «Кавказской пленницы». Дежурить Наташе с двумя ребятами из старших классов предстояло весь день, на кинопросмотр это тоже распространялось, и Наташа, к своему сожалению, оказалась сидящей не в первых, самых радующихся приключениям Шурика рядах, а на самых последних стульях для воспитателей и дежурных. Несколько утешали два обстоятельства. Во-первых, лента добытая Васей-Пасей чуть ли не в самой Москве, как любой стоящий кинораритет просматривалась почти до разрывов и сейчас крутилась примерно раз в двадцать восьмой, что, правда, никак не сказывалось на проявляемом к ней интересе. А, во-вторых, рядом с Наташей сидели Вероника Сергеевна и Кирилл Алексеевич… Вероника с неподдельным, почти детским интересом увлечённо наблюдала все перепитии новой судьбы женщины гор, пока весёлый разбойник Юрий Никулин не предложил кардинально решить судьбу «третьего-лишнего» Шурика, скрестив в угрожающем жесте руки у себя на горле. Начиная с этого места Вероника сама почувствовала лёгкую нехватку воздуха, и мысли её стали всё сильней увиливать от экранного сюжета. Сидящий рядом Кирилл Алексеевич совершенно ничего не замечал и даже не чувствовал, что стул Вероники Сергеевны уже просто столкнулся с его стулом краями. В решающий момент похищения кавказской пленницы, когда Юрий Никулин в сердцах похлопал ошеломительную вырывающуюся попу Натальи Варлей в обтягивающем спальном мешке, Вероника не вынесла и тихо напряжённо произнесла: «А родинка у неё всё-таки есть…». «Что-что?», обернулся к ней Кирилл Алексеевич, и был поражён чрезвычайно серьёзным выражением её лица: «Что-то случилось, Ника?.. Какая… родинка?.. У кого?». «У Нины… Ланкиной… на груди…», с прежней неприличествующей фильму серьёзностью объясняла Вероника терпеливо, «На левой…». «А!», чуть успокоился ничего не понявший Кирилл Алексеевич, «Ну и что?». «Ну и то!», Вероника в своей серьёзности показалась сама себе похожей на обиженную девочку и еле сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Она нахмурила изо всех сил брови и чуть громче зашептала, внятно разграничивая слова: «В конце концов, Кирилл Алексеевич! Я, в конце концов, являюсь вашей непосредственной начальницей! Должна быть, в конце концов, какая-то субординация! Вы никакого права не имели залезать ко мне в трусы! Немедленно уберите вашу руку из моих трусиков!». «Но я…», чуть опешил Кирилл Алексеевич, спешно предъявляя в полутьме сразу обе зачем-то свои руки, «Я не залезал!». «Да?», Вероника взглянула на него почти расстроено и совсем тихо произнесла: «А жаль…». На что, сообразивший, наконец, в чём дело, учитель физкультуры запустил ей под платье снова чуть ли не две руки сразу. Сидевшую рядом с Вероникой Наташу возбуждённое шушуканье привлекло словом “начальница”. Кем-кем, а начальницей Веронику Сергеевну она представить могла лишь с большим трудом: ладно ещё воспитательницей или даже директором, но на строгую начальницу вечно весёлая Вероника походила почти никак! Наташа с интересом осторожно скосила глаза на животик Вероники Сергеевны – за талию её обнимала одна ладонь Кирилла Алексеевича, а вторая недвусмысленно шевелилась под затянутым пояском платья между широко расставленных ножек Вероники. Наташа перевела взгляд на лицо “начальницы”: на нём не обнаруживалось и следа случившегося недавно с Вероникой озабоченного беспокойства – воспитательница с самым оживлённым участием смотрела продолжение новых приключений Шурика и его кавказских кунаков. Радовалась вместе со всем детским залом и в положенных местах искренне смеялась… Радоваться и искренне смеяться Веронике приходилось под сугубо жёстким внутренним контролем. Волна безумного чувства исходившего из-под живота так и норовила захлестнуть её с головой, и приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы естественно вызванный смех не перешёл за рамки приличествующих временных границ. Ладонь Кирилла Алексеевича скользила под туго натянутыми трусиками Вероники Сергеевны в её сочном разрезе. Резинки до боли впивались в тело, временами становилось невыносимо жарко, два раза приходила напоминанием дикая мысль о том, что платье наверняка теперь промокнет, и она рискует выйти из полутьмы зала на свет божий с влажными пятнами на самых импозантных местах… Но до чего же ей было всё это равно!.. Чувства волна за волной обуревали изо всех сил удерживающую внешнее спокойствие Веронику. Будто паря в лёгком скольжении, она кончила уже два раза, сильно стискивая коленки, вжимая руку Кирилл Алексеевича в своё лоно и заразительно смеясь сияющим горным вершинам экранного действа. Но Кирилл Алексеевич с лёгкой озабоченностью и мастерством игрового тренера продолжал подёргивать зажатый между вспотевшими пальцами вздутый клювик клитора. Концы его сложенных вместе пальцев время от времени очень удачно и ловко заныривали под самый низ и чуть поддевали на себя чувствительную переднюю стеночку Вероникиной мокрой пещерки. Когда пальцы медленно выскальзывали из влагалища, Веронике казалось, что она сейчас просто слегка уписяется от восторга… Наташа потянулась к собственной дырочке. Она задрала край платья и запустила руку в трусики. Писька была похожа на сонный, надутый, как маленький мячик, бутон. От первого же прикосновения она влажно лопнула мягким тёплым разрезом, и пальчики утонули в податливой встревоженной мякоти. Наташа стиснула зубками нижнюю губку и быстро заскользила кончиком среднего пальчика вниз и вверх по всей щелке. Вероника двумя руками вцепилась в волосатое мускулистое запястье учителя физкультуры, еле сдерживая рвущееся наружу приступами и вздохами дыхание. Её нежные половые губки и торчащий клитор были напрочь зажаты в пальцах Кирилла Алексеевича, а его ладонь стремительно пульсировала и подёргивалась в её чуть не рвущихся трусиках. Волна горячего сладострастия подымалась всё выше, исходясь всё более частыми порывами нервно-весёлого смеха. Вероника сидела с широко раздвинутыми ногами и одной коленкой даже касалась подрагивающей рядом Наташи. Но Вероника Сергеевна уже не замечала ничего вокруг, кроме, казалось, до предела увлекшего её фильма и, в самом деле, охватывающей её безумной эйфории чувств. На экране в полный ход шла погоня по горным трассам Северного Кавказа, зрительный зал покатывался в приступах детского хохота, а Вероника чувствовала, что через миг не на шутку промочит трусы от овладевающего её телом сумасшедшего восторга. Кирилл Алексеевич до предела нарастил темп и резко остановился, крепко стиснув сочный персик Вероникиной пизды всей своей горячей сильной ладонью. На экране Шурик дохохотался, и в рот ему влетел какой-то совершенно фаллической, на взгляд Вероники, формы, огромный, к тому же ещё чуть ли не надкушенный, зелёный огурец. А Вероника вместе с детворой заливалась почти истерическим смехом: невероятной силы оргазм дёргал её просто раскоряченные в стороны ножки и взвивался судорожными вздрагиваниями по всему взмокшему горячему телу… Наташа оказалась скромней воспитательницы: она тихо кончила ещё в самом начале погони, аккуратно одёрнула платьице и теперь терпеливо ждала, когда успокоится её любимая Вероника Сергеевна. Она придвинула свой стул поближе к воспитательнице и левой ладошкой гладила её подрагивающее возбуждённо тело по груди и животику. «Наташенька, выйдем?», Вероника впоймала Наташину ладошку на одной из своих сись, и через мгновенье они уже бесшумно пробирались в весёлой взбудораженной полутьме. От Вероники исходил волнующий лёгкий запах недавнего секса и тонких духов, и Наташа, прикрыв глаза, следовала за ней, представляя себе, что пролетает над полянкой ночных фиалок. – Наташ, срочно переодеть трусики! Встречаемся здесь же! – они стояли обе слегка обалдевшие от прилива чувств, солнечных лучей и свежего воздуха посреди коридора, и Вероника Сергеевна улыбалась Наташе с разъезжающимися в стороны глазами. Наташа убежала в спальную комнату, а Вероника на подкашивающихся ногах пошла к себе. В комнате она сбросила вымокшее насквозь платье и обнаружила зияющую прореху на не выдержавших всё-таки трусах. «Аккуратней надо, моя ненаглядная!», наставительно подумала сама себе Вероника, «Успевать снять трусики до того как…». Она посмотрела на свои дрожащие ещё мелкой дрожью коленки и, не сдержавшись, прыснула в кулачок: Кирилл Алексеевич, этот заслуженный кандидат в какие-то там спортивные мастера, выдрочил её, без слов, просто сказочно! Вероника наклонилась, рассматривая свою приутихшую дырочку, и осторожно потрогала её сложенные тепло-липкие губки. Похоже дырочка просила не беспокоить не только до вечера, а и на ближайшие несколько дней. Что, вообще-то, с ней случалось не часто… Вероника выполоскала бритые губки своей пизды над тазиком с тёплой водой и с ощущением небесного комфорта поджала их свежими трусиками. Накинув новое платье, она выпорхнула в сияющий солнцем коридор. – Вероника Сергеевна, быстрее, закончилось уже! – Наташа стояла у приоткрытой двери комнаты кинозала. – А, ерунда! – Вероника Сергеевна с наслаждением потянулась посреди пустого пока коридора. – Иди лучше ко мне, я тебя поцелую! И чмокнула засмеявшуюся мотающую головой Наташу по очереди в оба виска и в носик. Двери зала с шумом распахнулись и навстречу улыбающейся Веронике Сергеевне и смеющейся Наташе хлынул поток навеселившихся вдоволь кинозрителей… Медкабинет детского дома находился за одной из малозаметных дверей проходного коридора и был хорошо известен любителям отлыниваний от школьных уроков своей милой сестричкой Тайечкой. Юная медсестра совершенно не умела отказывать в просьбах освобождения от занятий представителям абсолютно всех возрастов и могла выписать справку не только за натёртую красным перцем подмышку, но даже за виртуальную головную боль. Школьные парты классных комнат понесли бы очень ощутимые потери, если бы в медицинском кабинете помимо Тайечки не присутствовал ещё и доктор Георгий Далиевич. Давно вышедший на пенсию, но продолжавший работать детский врач обладал здоровьем горца и темпераментом скандинава. Справок он не выписывал никогда. Из средств врачевания признавал, казалось, только архаичные солнце, воздух и воду. И добиться от седого большеносого Георгий Далиевича освобождения от уроков было решительно невозможно даже при самых явных признаках одолевающего обширного насморка. Наташа не относилась к частым визитёрам медкабинета – учиться ей, как это ни странно, очень нравилось. Поэтому медсестричку Тайечку она больше знала по приглашениям на редкие прививки, а Георгий Далиевича долгое время вообще считала одиноким начальником завхоза Семёныча, в каптёрку которого часто заходил в своём строгом костюме детдомовский доктор на партию шахмат. Поэтому случившийся в детдоме медосмотр Наташей воспринялся, как забавное внеочередное приключение вместо плановых уроков по расписанию. Сначала на два первых урока из классов исчезли мальчишки, что сразу же внесло оживление в их ряды и вернуть их на стезю образования к третьему уроку оказалось для воспитателей делом не очень простым. А потом все пацаны были оставлены вести поезда из пункта А в пункт Б и считать яблоки с грушами, девочки же, продемонстрировав положенное количество высунутых языков, ручейками покинули классные комнаты и сбились в ожидающую стайку в коридоре у двери медкабинета. В кабинет запускали по трое, и первая же троица сообщила волнующимся ожидающим, что «уколов не делают», но зато раздеваться приходится до «без ничего». Прошедшие медосмотр в класс не возвращались, а ускользали на улицу. И Наташа не стала затягивать томительное ожидание в ритуально побаивающейся очереди и вошла в кабинет уже в третьей тройке. Про «без ничего» первые любительницы домашних сенсаций явно погорячились: раздеться было сказано только «до нижней одежды». Наташа осталась в своих трусиках в цветочек, а Лика из седьмого и Женя из девятого были ещё и в белых ситцевых лифчиках. Начались какие-то непонятные весёлые приседания, наклоны и замеры. Медсестра Тайечка по очереди подводила девочек к большой стойке со шкалой роста, стоявшей у окна, сообщала показания планки сидящему за столом Георгий Далиевичу, обнимала растущие показатели ленточкой сантиметра и отпускала к доктору. Перед столом Георгий Далиевич внимательно осматривал каждую девочку, стучал маленьким резиновым молоточком по смешно подпрыгивающим коленкам и в довершение всего, серьёзно нахмурившись, произносил «Приспускай!», указывая глазами на трусы. Наташа с интересом смотрела на мохнатые лобки своих смущающихся старших подружек, пока саму её Тайечка опоясывала оранжевым сантиметром. У Лики тёмно-русые волоски кучерявились аккуратным треугольничком под животом и оставляли ещё почти не прикрытыми девственный убегающий вниз разрез, а у Жени вся писька была покрыта будто пушистым чёрным облаком – волосинки выбивались у неё даже из-под надетых трусов. Наташе понравилось ощущение прохладной пластмассовой линейки, приложеной Тайечкой к её розовым чуть выпирающим сосочкам, она улыбнулась и перед Георгий Далиевичем потом стягивала трусики без тени всякого смущения. Доктор потрогал её почти совсем неопушённые губки, средним пальцем подтолкнул под разрез письки и с минуту мял и растягивал Наташин живот. Вся процедура осмотра заняла не более десяти минут, и скоро Наташа уже прыгала в «классики» на дорожке у порога их дома. Напомнил о себе медосмотр нечаянно ночью… Наташа лежала в ставшей до невыносимого жаркой постели посреди давно мирно уснувшей спальной и отчаянно мастурбировала на пальцы доктора Гергий Далиевича оттопыривающие по очереди тесно сжатые губки её письки. Ощущения приходили самые волшебные, за исключением стойкого разочарования от быстротечности и неповторимости в ближайшее время медосмотра. Всё время придумывались какие-то невероятные продолжения, но Наташа с трудом могла представить себе возможность хоть какой-нибудь реализации своих будоражащих письку и душу грёз. Возможно поэтому на следующий день у Наташи впервые вместо первого урока «заболел живот». – Здравствуйте, у меня живот болит! – Наташа совершенно была незнакома с правилами поведения рвущегося на бюллетень воспитаника и даже не состроила мало-мальски опечаленно-бледнеющего образа на своём личике; единственно на что её хватило, это на то, чтобы перестать улыбаться по заведённой детдомовской привычке. – Правда? – медсестричка Тайечка реагировала на каждое подобное заявление со свойственной ей душевной ранимостью, не взирая на лица. – Правда… – не отрываясь от записей за столом и не поднимая глаз, ответил за Наташу Георгий Далиевич. – Готовьте самую большую клизму, Тайечка! Или может всё-таки на уроки? Он поднял вопросительный взгляд на Наташу. Обычно магическое упоминание о самой большой клизме исцеляло мгновенно добрую половину пошедших неверной тропой уклонения от знаний воспитанников. Но тут ожидаемого эффекта не состоялось. – Сами вы, Георгий Далиевич, большая клизма! У меня честно живот болит, а какала я уже сто раз без всяких ваших клизм! – Наташа от отчаяния внезапной любви к этому старому доброму доктору обиженно смотрела прямо в его веселящиеся на солнце очки, потом опустила глаза и добавила тихо: – Правда… – Да? – Георгий Далиевич несколько озадаченно снял очки и повертел их в руках, в упор глядя на взволнованную Наташу. – Ну, тогда… раздевайся и на кушетку… Тайечка, термометр и потрогайте ей животик осторожно! Я буду через пару минут и осмотрю. У меня звонок срочный в горбольницу с утра висит, я быстро… Он сбросил белый халат на вешалку и торопливо скрылся за дверью, причём, минуя Наташу, машинально приобнял её, загораживающую проход, за плечики, отчего Наташе стало немного весело и хорошо. Тайечка сняла с Наташи её школьную форму и уложила Наташу на застеленную простынёй небольшую кушетку у стены кабинета. Нежные пальчики медсестры коснулись мягкого Наташиного животика. – Где болит, Наташенька? Сильно? – Нет… – Наташа совершенно не в силах была врать в широко распахнутые голубые глаза Тайечки: одно дело было убеждать в наспех придуманной болезни доброго, но твердо-каменного доктора и совсем другое – окончательно расстраивать это полуэфирное существо. – Тайечка, у меня совсем ничего не болит! Не бойся, пожалуйста… – А как же?.. – Тайечка растерянно заморгала глазами, опустив обе ладошки на “выздоровевший” Наташин животик. – Он не болит – он изводится весь! Я сама не знаю почему… Положи мне пальчик сюда! Наташа взяла одну ладошку Тайечки и сунула её пальчик к себе между ножек, прижав его к мягкой ткани трусиков. «Это всё из-за медосмотра вчерашнего!.. Только ты не говори Георгий Далиевичу, ладно?.. Пожалуйста…», горячо зашептала Наташа. «Ну, хорошо…», Тайечка, ничего почти не понимая, трогала пальчиком тёплую ложбинку письки Наташи и отдёрнула руку, когда в дверях показался доктор. – Так. И что тут у нас? – Георгий Далиевич присел вместо вспорхнувшей с кушетки Тайечки рядом с Наташей. – Здесь болит? Здесь? Здесь? Здесь? Наташа прикрыла глаза, наслаждаясь теплом больших сильных рук сжимающих её животик и через силу произнесла чуть слышно: «Ага… Очень…». Пожилой хирург с пожизненным стажем внимательно посмотрел на неприлично юную пациентку закатывающую глаза под его руками и нахмурился: – Прелесть моя, а вот здесь? – одна ладонь его прилегла на Наташины трусики и основанием мягко надавила вниз. – Здесь особенно!.. – Наташа широко распахнула глаза. – Очень-очень!.. Я всю ночь не могла даже заснуть!.. – Хм! Очень интересное, редкое и малоисследованное наукой заболевание! – Георгий Далиевич ущипнул Наташу обеими руками за бёдра. – А ну, снимай-ка, крошка, немедленно трусишки – посмотрим, как можно тебя полечить! Наташа с готовностью сдёрнула трусики и осталась совсем голой. – Коленки к груди! Держи руками и не отпускай. Крепче. Вот, так… Наташа сильно прижала обе ножки к своим маленьким возбуждённым соскам. Её пухлая писька персиком выпятилась перед доктором. Георгий Далиевич взял в щепотку вздутые голые губки, сжал и осторожно пошевелил рукой. Наташа затаила дыхание от полноты хлынувших из-под низа животика чувств. Между стиснутых губок вверху высунулся её скользкий розовый клиторок. «Тайечка, найдите карточку ребёнка и заполните, пожалуйста! Как твоя фамилия, пионер?», Георгий Далиевич продолжал теребить зажатые створки её небольшой письки, и у Наташи с трудом нашлись силы на ответ ему. «Наташа… Большова…», почти со стоном произнесла она, начиная пошевеливать попкой, будто от лёгкого неудобства. «И давно ты мастурбируешь, Наташа Большова?», доктор отпустил чуть зарозовевшие внешние губки и скользнул средним пальцем по влажному разрезу. «Со вчерашнего вечера…», Наташа искренне не поняла сложного медицинского термина. «Понятно! А как давно ты умеешь щекотать себе пальчиками вот здесь?», палец доктора живописно обрисовывал где именно. «Только с прошлого лета!..», вздохнула Наташа, твёрдый большой палец доктора ей откровенно нравился, «Мне Коля Смирнов показал, а до этого никто не показывал, вот я и не умела…». «Отлично!», оправдательный тон Наташи почему-то вызвал улыбку под орлиным носом Георгий Далиевича, «Тайечка, сверьте возраст по году рождения и запишите в примерные сроки начала самоудовлетворения». Наташа внезапно охнула и заёрзала попкой сильней на сминаемой простыне кушетки. Средний палец детского доктора поджимал её горячую пещерку, а большой быстро скользил подушечкой по надутому клитору. Георгий Далиевич успел лишь обратить свой вопросительно взирающий взгляд на неё, а Наташа уже сильно содрогалась в коленках, кончая на его ловких горячих пальчиках. Оргазм приподымал попку зажмурившей глаза от радости Наташи и пытался насадить маленькую пещерку влагалища на средний палец доктора, но тот крепко держался за самый край маленькой письки и скакал вместе с ней не проваливаясь в глубину с ловкостью джигита-наездника. «О-о-й… спасибо…», Наташа расслабленно отпустила ножки и улыбнулась доктору. – Это и есть, я так понимаю, вся наша болезнь, да? Уже не болит? Нигде? – Гергий Далиевич ещё раз мягко ущипнул Наташу за попку. Она засмеялась и честно согласилась: «Ни капельки!». Наташа быстро натянула трусики, побарахталась в грудках помогающей ей натягивать платье Тайечки, подпрыгнула и таки чмокнула Георгия Далиевича в сухую колючую щёку. Через мгновенье её словно подхваченную порывом ветра вынесло в коридор из медкабинета, и дверь за ней весело захлопнулась. Георгий Далиевич стоял, несколько озадаченно потирая свою смуглую щеку, потом на всякий случай поцеловал медсестру Тайечку, обратившуюся к нему с каким-то вопросом, прямо в пунцовые губки, произнёс непонятно к кому обращаясь «…Мы пионеры – дети рабочих…», и полез в карман костюма под халатом в поисках сигарет – с Семёнычем предстояло окончание их отложенного накануне шахматного этюда… Случилось это оголтело поздней весной. Наташин класс, и без того насчитывавший всего пять учеников, поредел на целых две недели всего до трёх учащихся – близняшки-отличницы Вика и Лика Мальцевы улетели куда-то в Москву на математическую олимпиаду. С Наташей остались остались только совсем не отличники Вовка Степнов и Витька Малахов. Причём, Вовка, по свойственной его душе романтичности больше любил присутствовать на уроках любых других классов, а никак не в своём собственном, и каждую весну, вдобавок, заболевал рыбалкой и сбегал на дальние пруды вместе с безответственным пионервожатым Артёмом на несколько дней. Естественным образом отношение учительского педсостава детского дома к несерьёзному количеству четвероклашек сказывалось самым расслябляющим образом для обеих сторон – ученики чувствовали себя на уроках, как на вечерних гостях-посиделках у кого-нибудь из воспитателей, а учителя при первой возможности “цепляли” класс из двух-трёх человек к другому классу, что было реже, или просили «не шуметь – я через пять минут вернусь!» и смывались до конца урока, что было чаще. Кирилл Алексеевич, ведший жизнь исключительно по составленным расписаниям, случайных «окон» не уважал и с уроков своих сбежать не стремился, но и ему пришлось оставить педагогически-физкультурный свой пост, когда из роно сообщили, что кожаных мячей осталось только три, а резиновых сколько хотите. Резиновых и у самого Кирилла Алексеевича в маленькой кладовой при спорткомнате было хоть отбавляй, а учитель мечтал научить игре в футбол не только мальчиков, но и девочек. Поэтому он построил ещё на перемене перед своим уроком четвёртый класс, критически осмотрел стройные ряды, состоящие по случаю похода «на сома» Вовки Степнова только из Наташи и Витьки, и строго проинструктировал состав о гимнастических упражнениях на предстоящий урок. Чтобы закрепить свою уверенность в том, что урок состоится, Кирилл Алексеевич впоймал за руку пробегавшего мимо десятиклассника Тимура Белкина, который традиционно блистал отличными отметками только по физкультуре. – Тимур, какой урок у тебя? Знаю, что последний! Я спрашиваю – какой? Биология? Я поговорю с Тайей Георгиевной. Останешься за меня – вести урок в четвёртом классе. Задание я выдал, проследишь! Стоит ли говорить, что у Тимура Белкина протестов по поводу снятия его с биологии не было. Когда прозвенел звонок, опустошая школьные коридоры, Наташа с Витькой Малаховым, переодевшись, уже прыгали через “козла” в маленькой спортивной комнате, заменявшей детскому дому спортзал. Тимур Белкин в спортивном костюме с видом настоящего учителя физкультуры подавал указания и советы, лишь иногда оборачиваясь к гимнастическому зеркалу во всю стену, чтобы скорчить ему лохматую чернобровую рожу. Но строить рожи ему скоро надоело и он объявил распрыгавшимся малявкам, что сегодня они будут заниматься “растяжкой”. – Оба сюда! Закинули ноги выше головы и приседаем на счёт «раз»! – он прицепил Наташу и Витьку ногами за гимнастический поручень у зеркала и стал помогать Наташе не упасть из сложно-спортивного трюка. Помогать скорей нужно было Витьке, который то и дело срывался ногой с поручня чуть ли не при каждой попытке присесть. Но Витька Тимура интересовал постольку-поскольку, а Наташу можно было потрогать за пухлые бёдра и мягкий живот. Руки Тимура очень бережно “стерегли” Наташу от попыток соскользнуть вниз вытягиваемой ногой, правая его ладонь постоянно блуждала по маленьким надутым холмикам Наташиных грудок, а левая вполне спокойно держала Наташу за трусики между растягиваемых в стороны ног. Наташе трудно было тянуть коленку, к тому же эта рука – она чуть краснела и тихонько сопела носиком. – Теперь спину! – отмучав все ноги своим “ученикам”, произнёс Тимур. – Ноги шире плеч, зацепились руками и пытаемся пупком достать пола! Попыталась только Наташа – упавший на маты Витька Малахов норовил избежать внимания строгого “учителя” и притих. Наташа взялась за поручень и сильно прогнула вниз спинку. «Так. Молодец!», Тимур Белкин одобрительно похлопал её по выставленной попе в белых трусиках, и Наташа увидела в зеркале, что, взяв её за бёдра, Тимур имитирует оживлённые недвусмысленные помахивания своим животом над её талией. Послышалось сдавленное хихиканье, и Тимур обернулся: – А ты чего развалился?! Витька – к стойке! Считаю до трёх! Два, … Витька Малахов, улыбаясь и ворча, выдвинулся к зеркалу и занял позицию рядом с Наташей. Пока он гнулся и кривлялся перед зеркалом, Тимур Белкин присел и внимательно рассматривал Наташину попу, чуть приподняв край её длинной спортивной маечки. Под белыми трусиками её писька от всех этих растяжек и упражнений сильно врезалась в ткань и выпирала надутыми немного вспотевшими губками сквозь мягкий хлопок. «Сильней прогибаемся! Ноги шире!», Тимур подцепил одним пальцем трусики Наташи за серединку и отвёл в сторону, любуясь её безволосой небольшой вздутой щелкой. Потом он опустил край майки и подошёл к Витьке Малахову. Наташа увидела в зеркале, что у десятиклассника в его спортивных трико вырос продолговатый бугор под животом, будто он нечаянно уронил в трусы к себе фигуру из игры в городки. Тимур выгнул колесом в обратную сторону спину пыхтящего Витьки Малахова, похлопал его по заднице, а потом сильно вжался бугром в штанах между Витькиных половинок под трусами: «Ууф-х! Всё, хватит висеть, как обезьяны! Становитесь на четвереньки!». Наташа и Витька опустились на застеленный матами пол, а Тимур стал деловито ощупывать их выставленные рядом друг с другом попы. У Витьки в его детских семейных трусах тут же набух писюн, и Тимур вытащил его с одной стороны из свободно оттопыривающихся трусов. – А ну-ка, сняли оба трусы! – Тимур поддел на ладони две небольшие попы и сжал их за мягкие булочки. Наташа потянулась руками назад и спустила трусики до коленок. Витька Малахов тоже сдёрнул свои семейники до пола. Тимур по очереди принялся раздвигать и мять бело-розовые половинки их задниц и лапать за горячие скромных размеров письки. Внезапно Наташа почувствовала лёгко-щекотное неудобство в попке: Тимур ткнулся указательными пальцами в узкие сморщенные дырочки обеих задранных поп. Витька ойкнул, и Тимур взял его рукою за небольшой надувшийся член, сильно сжав в кулаке. Витька напряжённо засопел. Наташа обернулась на его отражение в зеркале и увидела, как блаженно корчится Витькина физиономия в сладких муках. Тимур несколько раз дёрнул вверх-вниз по стволу Витьки, и тот изобразил на лице совершенно отчаянную гримасу. Глаза его закатились, рот широко раскрылся, щёки покраснели, а из-под живота Витьки на маты брызнула тонкая белая струйка… Тимур подставил ладонь под последние капли Витькиной спермы. Потом зажал драгоценные капли в кулаке и осторожно, стараясь не разлить, потянул с себя штаны, передвигаясь на коленях к Наташе. Наташа увидела, как из-за трусов его выпрыгнул и закачался напряжённо в воздухе вздутый головастый писюн обрамлённый густой чёрной волоснёй старшеклассника. Пролив половину Витькиной смазки между Наташиных горячих булочек, а оставшуюся часть намаслив на фиолетовую головку, Тимур прижал свой писюн толстой золупой к маленькому стиснутому колечку. «Тимур, ты чего?», Наташа почувствовала как большая головка натянула на себя запылавшее жаром колечко. «Ничего, Наташ… потерпи!.. Взрослые всегда так ебутся… и мы с Витькой уже пробовали два раза…», Тимур крепко держал Наташу за маленькие бёдра, замерев вдвинутой в попку головкой своего большого члена. «Ага, он меня за это курить научить обещал!», весело откликнулся сидящий рядом Витька Малахов, «А сам только по шее раз надавал, когда поймал с пацанами в мастерской!». «В мастерской нельзя курить!.. И вообще нельзя… Ладно, я дурак, и тебя туда же…», Тимур напряжённо очень медленно вводил толстый ствол в раздающуюся Наташину дырочку попки. «А мне Маринка Зайцева рассказывала, что взрослые ебутся писькой в письку, а не в попу совсем!», Наташа стиснула левой рукой голую коленку сидящего рядом Витьки, а правой оттопыривала одну булочку. «Тебе в письку нельзя ещё!», произнёс авторитетно Тимур, прижавшись, наконец, животом к попе Наташи, «А то маленький будет!». «Ой, Тимур, хочу, чтобы был маленький! Давай в письку попробуем, а? А то мне в попе тесно! Давай?», Наташа потянулась всем телом от Тимура, и его член медленно выскользнул из разверстой дырочки. «Ну ладно, давай попробуем… Я потом выдерну, если что…», Тимур присел перед разворачивающейся к нему Наташей, «Залезай!». Наташа стянула совсем с себя трусики, обняла ногами Тимура и стала пытаться пододвинуться к нему животом, сильно растягивая за губки свою письку. Тимур подталкивал сзади её ладонями в попу. Большая фиолетовая головка легко вошла лишь наполовину и напрочь застряла в Наташиной письке. «Не пролазит…», Наташа с усилием двигала бёдрами навстречу животу Тимура, «Наверное, я совсем ещё маленькая!». «Балда, это целка – плёнка такая у тебя внутри… не пускает…», Тимур чуть сильнее прижал Наташу за попу, и у неё закружилась голова, «Стисни зубы, будь другом!». Наташа зажмурила глаза, а Тимур изо всех сил потянул на себя её бёдра. Член скрылся с головкой, замер и неожиданно резко вошёл весь – животы Наташи и Тимура шлёпнулись друг о друга. «Всё, можешь открывать глаза! Жива?», Тимур чуть отодвинул от себя Наташин животик и смотрел вниз – из письки Наташи на маты капала крохотными капельками кровь, «Вот и допробовались! Сильно болит?». «Ага!», Наташа с лёгким недоумением смотрела на толстый полностью поместившийся в ней писюн Тимура отороченный тонкой багряной полоской, «Тимур, давай лучше в попку, а то в письку больно ебаться!». «Это первый раз только больно, Наташенька, не боись!», Тимур успокаивающе гладил Наташу по голове, «И не горюй – до свадьбы заживёт!». Он повернул Наташу обратно на четвереньки попой к себе и спросил: «Вытерпишь? Я быстро совсем… умираю уже, как хочу!». Наташа согласно кивнула головой и двумя руками пошире раздвинула попку. Член Тимура уже с меньшим трудом влез ей в растянутую дырочку, и Тимур мелкими движениями быстро заколотился бёдрами над Наташей. «Ой-ёйёх!», через какую-то минуту из его губ вырвалось непроизвольное восклицание, всё тело выгнулось дугой, будто стремясь накрыть собой Наташу, а бёдра обоих горячо тесно слились прижимаемые сильной хваткой Тимура. Внутри Наташи пульсировал тёплый живой фонтан обильно выплескиваемой спермы Тимура… – Ой, и что же вы это тут наудумали вытворять! – в распахнувшейся двери спорткомнаты стояла повар тётя Зина. – А Кирилл Алексеевич где? – Подлизываться! Быстро! – Тимур Белкин первым оценил критичность возникшей ситуации. Витька Малахов быстро поддёрнул ещё приспущенные свои трусы и поскакал к замершей на пороге тёте Зине. Наташа оказалась с другой стороны поварихи в одной длинной маечке, так и не надев своих трусиков. Вдвоём они запрыгали возле мягких боков с умоляющими выражениями на мордочках: – Тёть Зин! Ну, тёть Зин! Ну, пожалуйста!.. Это был известный трюк всей детдомовской малышни: повар тётя Зина смертельно боялась щекотки и до безумия любила всё глупоглазое детство. Чуть пощипывая её за мягкие полные ручки и жалобно поскуливая, можно было всегда выпросить столько самых вкусных пирожков, сколько только душа пожелает! Но сейчас речь ведь была не о пирожках, тётя Зина растерянно моргала глазами, лишь притворив за собой дверь, и на помощь малолетним просителям выдвинулся сам Тимур Белкин. – Тёть Зин, ну пожалуйста, не говорите никому! – Тимур вспомнил себя несколькими годами раньше выпрашивающим сладкие тёть Зиныны плюшки и плюхнулся на колени, выискивая ему одному в детстве известную самую щекотную ямочку возле пухлой коленки под белым поварским халатом. – Что пожалуйста? Что не говорить? Где Кирилл Алексеевич? – тётя Зина всё пыталась прийти в себя, но это ей никак не удавалось, к тому же её начинали одолевать рвущиеся наружу приступы смеха. – Тимурчик! Ай! Тимур! Тимурчик, перестань немедленно! Ах! Тимур поднял глаза и впервые увидел большие белые трусы тёти Зины у неё под халатом. Неожиданно даже для себя самого он почти в тот же миг оказался под полами халата, утыкаясь носом в огромную тёплую письку женщины, мягко пружинящую под трусами пышной выбивающейся за края резинок с боков растительностью. Тётя Зина охнула ещё раз и замерла. «Тимур!.. Перестань…», она обхватила, стараясь оттолкнуть, голову Тимура под своим халатом, но только сильнее прижала к себе. Наташа и Витька Малахов перестали прыгать рядом и уставились под живот тёти Зины, тесно прижимаясь к её мягким бокам. Тимур потянулся руками и потащил вниз за резинку тёти Зиныны большие трусы. «Тимур!!!», тетя Зина сплела пухлые коленки, не давая сниматься трусам. Тимур дёрнул сильнее, и трусы соскользнули до самых туфелек поварихи. Он ткнулся лицом в обильно поросший тёмными кучеряшками лобок женщины, и коленки её безвольно разошлись в стороны. Это был самый вкусный из тех пирожков, которые доводилось выпросить Тимуру у полной доброй тёть Зины! Он влез всем лицом к ней между ног и засунул язык так глубоко внутрь, что язык даже заболел, чуть не надрываясь. Тётя Зина прикрыла глаза и вздохнула, нежно гладя обоих приникших к ней малышей по головам. Тимур стал беспорядочно вылизывать жаркую мягкую щель, сминая в руках необъятные прелести пышной тёть Зиныной задницы. Наташа осторожно задрала полы белого поварского халата, чтобы было удобней смотреть. Через минуту тётя Зина стала негромко постанывать, а через несколько минут её попа задрожала, коленки чуть согнулись, писька совсем широко раскорячилась навстречу лицу Тимура, и тёть Зина протяжно заохала, кончая струйками любвеобильной влаги прямо Тимуру в рот… И никому ничего тётя Зина совсем не рассказала. К Дню Первого Сентября все в детском доме готовились всю последнюю неделю лета. Все три отряда, на которые делился каждое лето небольшой детдомовский коллектив, включая воспитателей, учителей и другой взрослый персонал, давно вернулись из походов и морских лагерей. Весь конец августа экстренно приобретались комплекты школьных форм и учебников. Ни того, ни другого традиционно не хватало, поэтому более-менее сносно выглядевшая часть школьного снаряжения переходила “по наследству” из поколения в поколение. Расставлялась мебель и бесконечное количество раз вешались и перевешивались карты в пяти комнатах-классах. Расчерчивались мелом немногочисленные асфальтовые квадраты и дорожки, и по утрам вдоволь насапывались, пока ещё была возможность, любители долго позевать и потянуться в кровати. И подобновлённый за время летних каникул усилиями дежурных отрядов детский дом со своей одноэтажной школьной избушкой был готов к встрече нового учебного года. …Наташа стояла в первом младшеклассном ряду праздничной школьной линейки во дворе, щурилась лучам по-летнему яркого утреннего солнца и почти не обращала внимания на торжественные речи выступавших воспитателей и учителей. Добрых пятнадцать минут призывавший «к порядку!» директор школы Матвей Изольдович изрядно устал от своего патетичного пафоса, а Наташу больше тревожили два скворца залетевших на трубу водостока и заглядывавших по очереди с любопытством вовнутрь. Интересно, думала Наташа, есть у них там гнездо или нет? Пухлый Матвей Изольдович был грозой школьных стен, а по вечерам в детдоме более недисциплинированного воспитателя трудно было себе и представить. В школе он всегда ходил с потёртым “официальным” портфелем, тесно прижатым под мышкой, учеников всех принципиально знал и называл только по фамилиям, и за малейший пустяк, вроде попытки начала курения в третьем классе, мог часами, хватаясь за сердце, распекать уличённого или даже просто неуспевающего ученика. Во время своих дежурств по детдому он катался по коридорам и спальням всё тем же круглым потешным маленьким колобком, но под мышкой его не было грозного портфеля и трудно было найти веселее существо среди всего воспитательского состава. Называл он тогда всех детей даже не просто по именам, а уменшительно-ласкательными прозвищами, и так же часами мог, хватаясь за бока в приступах смеха, рассказывать и выслушивать увлекательные детдомовские байки в вечерних кружках. Один скворец чуть не свалился в водосток. Выступала уже Вероника Сергеевна, весело умолявшая детей приобретать бесценный, столь необходимый в жизни, запас знаний. Наташа оставила в покое скворцов, и обе пичуги тут же, вспорхнув, улетели по своим делам, а она уже улыбалась, глядя на свою любимую Веронику, и хоть почти ничего не замечала из её слов, согревалась от чуть позванивающих звуков её голоса, почти как от солнышка. Внезапно край школьного платьица Наташи немного приподнялся, и чья-то рука погладила её по попе. Позади стоял Тимур, Наташа знала это и потерпела минутку, а потом легко, не оборачиваясь, хлопнула ладошкой по сильной руке, и рука тут же исчезла. Позади послышались возня и тихое хихиканье. «Ну, дай! Я тоже хочу!». Наташа обернулась на секунду и увидела стоявшую справа от Тимура Лику. Показав им обоим язык, Наташа мимолётным движением ущипнула Лику за вздутую под форменным платьем «взрослую» грудку и отвернулась от них. Через минуту, понадобившуюся на относительное восстановление покоя в заднем ряду, платье Наташи опять с осторожностью поползло наверх. Теперь её мягко трогала более узкая и нежная ладошка. «Лика, балда!», подумала Наташа, стараясь не покраснеть и вернуться к выслушиванию празднично-поздравительных речей. «Наташенька, умница! Ты опять одела мои трусы?», услышала она тихий шёпот совсем рядом со своим ушком и почувствовала, как тёплая ладошка ловко скользнула ей между ножек и чуть сжала через трусики письку, «Всё, моя лапочка! На этот раз я на самом деле обиделась!». Ладошка исчезла, столь же ловко скользнув обратно, и вместо неё на булочках Наташи оказались сразу две ухватистые пятерни, потянувшие, к тому же, в разные стороны. Наташа обернулась налево и обнаружила рядом стоящим ещё и Колю, который вместе с Тимуром теперь придерживали позади края её платьичка и, хихикая, как маленькие, тянули её за попку каждый к себе. – Гарин! – раздалось строгое приветствие Матвея Изольдовича обращённое к Коле и одновременно же адресовавшееся Тимуру. Все руки тут же молниеносно исчезли, край платья упал, и во второй шеренге воцарился идеальный порядок. Наташа облегчённо вздохнула и перестала крутиться на месте. Повезло Наташе несказанно: на первом же уроке выяснилось, что природоведение в её маленьком классе будет вести Вероника. И Наташа, не находя себе места от радости, не сводила влюблённых глаз с непринуждённо присевшей на край учительского стола и рассказывающей о науке изучающей живой окружающий мир своей новой учительницы. Почти столь же увлечённо, но, конечно, в меру своих собственных сил, слушали Вовка и Витька, лишь изредка затевая возню между собой и тут же получая возмущённые их поведением подзатыльники от сидящей позади них Наташи. Прошло чуть более половины урока, когда дверь в классную комнату открылась, заставив подпрыгнуть двоих обрадованных вечных шкодников и приподняться из-за парты Наташу: на пороге стоял директор школы Матвей Изольдович. Лицо у него было просто несчастное. – Вероника Сергеевна, я совсем позабыл! – сообщил директор с таким огорчением в голосе, которое в стенах школы он позволял себе только по отношению к педсоставу. – У меня методисты завтра в гостях из роно, а в моём кабинете с прошлого года неубрано! Вот, открыл сейчас дверь к себе и чуть не задохнулся от пыли – я совсем позабыл вверить ключи на лето Марии Авдотьевне… Вероника просто рассмеялась от его совершенно беспомощного вида и тут же кинулась на помощь: – Пустяки, Матвей Изольдович! – она легко соскочила с учительского стола. – Двух девочек вполне достаточно, и завтра к утру в ваш кабинет можно будет приглашать хоть министерскую делегацию! – Нет, министерскую делегацию лучше не надо, – улыбнулся, приходя, наконец, в себя директор школы. – Мне и методистов-наставников хватит с лихвой… Вероника, кого мне взять? – Наташенька – да? – Вероника, вопросительно улыбаясь, посмотрела на Наташу, и та довольно закивала в ответ. – Ну, и… – Лику! Вероника Сергеевна, можно Лику?! – подпрыгнула на месте Наташа, вспомнив, что Лика опять на неё за что-то обиделась. – Ага. И Лику. Матвей Изольдович, только покажите девочкам, где лежат тряпки, и до вечера кабинет предстанет в состоянии первозданного лоска. Не переживайте больше и поверьте мне – их обоих будет вполне достаточно! – Да у меня в кабинете большим и не поместиться… – улыбнулся в ответ директор. Директорский «кабинет» действительно имел ровно по полтора метра в любую сторону и кроме стола и крохотного шкафчика с архивными журналами мог вместить в себя, пожалуй, только самого приземисто-округлого своего хозяина. Но Матвей Изольдович почему-то очень любил свой пародийно маленький «кабинет» и ни за что не соглашался отдать его под место хранения школьного инвентаря и перебраться в куда более просторную учительскую. Два старших класса соединённых вместе Кирилл Алексеевичем вместо трудов и физкультуры по случая первого дня учёбы гоняли в футбол на большой детдомовской полянке. Лика в мальчишьих спортивных трусах как раз с пылом доказывала оказавшемуся в чужой команде учителю физкультуры всю неправильность его спортивного поведения: только что он слишком активно помешал ей вогнать мяч в ворота противника, то ли нечаянно, то ли умышленно толкнув плечом, и по внутренним правилам ей, как “мазиле” теперь следовало отправляться на ворота. Вратарить Лика не любила и настаивала на штрафном. Кирилл Алексеевич знать ничего не хотел и утверждал, что «всё по правилам» и ещё неизвестно, вообще, кто кого толкнул. При этом строил настоящие футбольные гримасы и держался за плечо. – Римченко! Лика! – донеслось с края футбольной площадки, и спортивный спор разрешился самым неожиданным образом: пылающая, взлохмаченная Лика была уведена директором школы, а на ворота и без того слабой, почти исключительно девчачьей команды отправился сам Кирилл Алексеевич. – Девочки, я в город, – Матвей Изольдович щёлкнул застёжкой портфеля перед сидящей на его столе, ещё запыхавшейся Ликой и улыбающейся рядом с нею Наташей. – Буду часа через два, может быть через три. Полы, окна, это вы без меня, а потом нужно будет заняться интерьером, я как раз подойду. Вот ключи, и не забудьте на большой перемене про столовую! Через пару часов Наташа вернулась с ведром чистой воды и поставила его в угол: мыть, вроде, пока было нечего. Лика сидела на подоконнике распахнутого до блеска вымытого окна и рассматривала солидный перекидной календарь взятый со стола директора. Только начался четвёртый урок, но мысль вернуться в классы никого не потревожила – освобождение от занятий было на целый день, да и четвёртый урок по случаю первого сентября почти во всех классах был последним. Класс Лики, вообще, продолжал гонять мяч во дворе. Лика захлопнула календарь и посмотрела в окно. «Ха! Ага!!! Смотри, Нат! Сам с двух метров не может попасть. Мазила!», оживлённо порадовалась какому-то спортивному промаху своего учителя физкультуры Лика, и Наташе почему-то вспомнилось, как девчонки шептались о том, что Лика в него влюблена… – Лик, ты, правда, больше не сердишься? – Наташа потянула за руку старшую подругу. – За что? – Лика с недоумением около секунды смотрела на Наташу, так что Наташа даже успела пожалеть о вырвавшемся беспокоившем её с утра вопросе. Но было поздно. Лика всё вспомнила и нахмурилась. – Ага, моя лапочка! – голос Лики не предвещал ничего хорошего. – Ещё как сержусь. Я, вообще, не играю с тобой. Никогда! – Лик… – жалобно мяукнула Наташа и потянула умоляюще Лику за руку ещё раз. – Нет-нет! Всё! – остановить очнувшуюся подружку было невозможно никак. – Сколько раз? Ну скажи – сколько раз? Мы договаривались с тобой, что никогда! – Ну, Лик… – Наташа внимательно изучала голые загорелые коленки Лики, стараясь не обронить на них непрошенную слезу. – Я же в последний разик уже… В последний-препоследний… В конце концов, Лика сама была виновата, что её неземные синтетические трусики растягивались и утягивались до любого размера! Соблазн стянуть их у неё хоть на денёк был слишком велик, и Наташа в честь праздника не смогла себя переубедить во всей безответственности поступка. – Мне их мама Нина привезла! – «мамой Ниной» в детдоме называли юную учительницу младших классов Нину Владимировну. – Из Крылатово! Это, знаешь, где?! А вы, балбесы мелкие, у меня их все уже перетягали! Правда, правда ведь? Лика даже немножко потормошила Наташу за потерявшие глаза на коленках плечики. – Правда… – сокрушённым шёпотом согласилась Наташа, на всякий случай ещё и легонько кивнув. – Я не хочу с тобой дружить! – только и смогла произнести перевозбуждённая Лика, в возмущении чуть ли не на полуслове замолкая. – Лика! – Наташа подняла полные укора глаза на расстроенную по-настоящему подружку. – Я больше не буду же! – Нет! Всё! – Лика отвернулась в распахнутое окно, подставляя горящее лицо тёплым лёгким дуновениям летнего ветра. – Это последний раз был… И не вздумай меня целовать! Даже книжки свои заберу у тебя… От огорчения Наташа принялась гладить Лику по руке от локтя до кисти. – Про Гулливера… И про мальчика-с-пальчика… – Лика всё более воодушевлялась, придумывая заранее неосуществимое наказание и не обращая никакого внимания на Наташину утешающую её ладошку. – Не отдам… – сердито буркнула Наташа, оставаясь по-прежнему не замеченной. – А когда настанет зима, – продолжала увлечённо мечтать в распахнутое окно Лика, – и будет холодно спать иногда – ни за что не приходи под утро ко мне греться в постель! А вот это было уже даже излишне жестоко. Наташина ладошка замерла на полпути, и Лика тут же обернулась полюбоваться произведённым своими словами эффектом. Эффект, что и говорить, был на лицо! Наташа с трудом удерживалась от того, чтобы помимо этого эффекта на лице не оказалось ещё пары слезинок из уже вновь готовых расплакаться глаз. «Ну, Лик…», смогла она ещё выговорить, пересиливая подступающий к горлу комок. – Лижи! – Лика быстро сдёрнула с себя спортивные трусы, в которых она оставалась, так и не переодевшись, с физкультуры. Трусы запутались в кедах, а на Лике оказались ещё одни из её обворожительных тонких сетчатых трусиков, над краями которых выбивалась густая тёмная поросль старшеклассницы. Коленки её находились уже гораздо шире плеч, и Лика только поддёрнула трусики вбок за тонкую нейлоновую промежность, высвобождая перед глазами Наташи мокрые алые губки влагалища. Наташа опасливо покосилась на приоткрытые двери в школьный коридор и медленно опустилась на корточки. Она взялась ладошками за пухлые щёчки широко расставленных бёдер, сильно высунула язычок и осторожно коснулась выпятившихся из-под резинки трусов красных губок Ликиной письки. Пахло остро и вкусно нежной девичьей прелестью, вдоволь за пару уроков до того нагонявшейся в мяч. Наташа прикрыла глаза и поцеловалась с Ликиной писькой взасос. Лика сильно вздохнула, и резинка её трусиков вырвалась из расслабившихся на мгновение пальцев. Наташа ухватилась за письку губами через влажную сеточку трусов и потянулась обеими руками к талии старшей подружки. Лика откинулась на подоконнике, упёршись обеими руками в открытый оконный проём, и Наташа потянула с неё трусики на себя. Через миг от всей солнечной улицы и от играющих на полянке учеников Лику отделял только край её длинной, ниже попы, спортивной майки. А Наташа вовсю уже хлюпала и чмокалась, щекоча мордашкой всё у Лики между раздвинутых ножек. Лика тихо постанывала, приподняв край майки и глядя в преданно уставившиеся на неё Наташины глазки, которая, пробираясь в густых волосах Лики, пыталась нащупать самым кончиком языка вздутый скользкий клитор подруги. Наконец, Лика не выдержала этой сумасшедшей игры, бросила край майки и вновь сильно упёрлась руками в окно, выставляя как можно сильней широко раскрывающуюся письку Наташиному язычку. Почти ничего не осознавая уже, она забилась мелкой дрожью в коленках, чувствуя, как по животу волнами катится такая же, но только гораздо более крупная дрожь, протяжно застонала и задёргала немножко попой, будто пытаясь вырваться клитором из притянувшихся к нему горячих губок Наташи. Оргазм покатился по всему её напряжённому телу, бёдра тесно прижались к Наташиным щёчкам и ушкам… И Лика, полуприкрыв глаза и широко раскрыв в немом крике ротик, почувствовала себя на седьмом небе от охватившего её чувства ветренного восторга… – Почему на окне? Там же дует! – Матвей Изольдович снял приличествующую его должности, но никак не соответствующую погоде, фетровую шляпу с промокшей лысины, повесил на гвоздь, и только тогда обернулся повторно к окну с расширяющимися от невероятного изумления глазами. – Натка… Ли… Это… что? – он стоял, быстро моргая от растерянности, и портфель перевесился у него под рукой, норовя выскочить тем временем из-под мышки. – Вы чего здесь устроили, девочки? Но его уже никто не боялся. Судя по переходу на имена и распущенному на шее галстуку, свой рабочий день директор школы считал оконченным, а как воспитатель, пусть даже с портфелем в руках, он решительно ничего строгого из себя не представлял. – Матвей Изольдович, мы… – Наташа встала с корточек, обернулась и не успела произнести дежурное «больше не будем»: её готовый просить прощения взгляд и наивная улыбка пришлись на захлопнувшуюся уже дверь… Через тридцать пронзительно долгих секунд директор школы робко постучал в двери собственного кабинета: «Девочки… можно?». И, появившись, абсолютно не знал, куда себя деть, а лишь промокал большим клетчатым платком всё потеющий лоб и повторял «Всё прибрали…. Ага…. Молодцы… Теперь интерьер…». Эту фразу он, похоже, придумывал, когда только входил первый раз в кабинет. Интерьер состоял из лёгкой сиреневой занавески на окно, огромного, во всю стену, листа диаграммы школьных показателей, портрета Антона Макаренко и принесённой Наташей со склада запылившейся репродукции с картины Шишкина “Рожь” («Матвей Изольдович, скучно же! Пусть хоть маленькая картинка пока повисит, а потом я вам ещё лучше сама нарисую!»). Лика, забравшись на стул, вешала всё на торчавшие с прошлого года в стене гвозди, Наташа подавала, что прийдётся, а директор поддерживал Лику за талию, потому что сам он со своей комплекцией на жалобно поскрипывающий стул взобраться никак не мог. Спокойно пришёлся на своё привычное место только всегда скромно улыбающийся педагог всех времён и народов. Занавеска же постоянно соскакивала с навешенных уже деревянных колец и несколько раз, вообще, чуть не оборвалась полностью. К тому же карниз был под самым потолком, и Лике приходилось всё время тянуться изо всех сил вверх. Из-за этого её длинная спортивная майка задиралась, задиралась, задиралась… пока взиравший вверх и искренне переживавший за Лику Матвей Изольдович не ощутил у себя под ладонью упругий голый живот… Лишь Наташа заметила, как он слегка покраснел и стремительно одёрнул на Лике маечку. Но работа кипела, и процедуру одёргивания пришлось повторить ещё трижды. – Фух! – измученная Лика соскочила со стула на пол, под тёмной чёлкой на лбу её выступили капельки пота. – Матвей Изольдович, я не буду диаграмму эту вешать! Зачем она нужна, такая громадина! Давайте Наташину картинку повесим и всё! – Ли… лапочка… как же! – Матвей Изольдович в который уж раз за день был потерян и смят. – Без диаграммы это не кабинет будет, а вообще неизвестно что! Ну, хорошо, я сам повешу. Только подайте мне… Он стал снимать пиджак, примериваясь взобраться на стул. – Нет, я вас не пущу! – Лика опередила его, мгновенно присев перед ним на краешек подрассохшейся школьной мебели. – Стулья сначала нормальные сделайте в мастерской, а потом будете на них карабкаться! Наташ, тащи уже эту простыню, попробуем… Наташа прыснула, представив, как всё-таки Матвей Изольдович будет карабкаться на стул, когда его сделают нормальным в мастерской, и стала разворачивать свисающую со стола сложенную вчетверо диаграмму. Диаграмма захлёстывала своими устремлёнными ввысь показателями всех по очереди и одновременно. Расшатавшиеся гвозди норовили выскочить из стены, Лика тихонько бубнила что-то себе под нос, а Наташа от души хохотала каждый раз, когда сорвавшийся один или другой край укутывал Лику с Матвеем Изольдовичем в подобие готовой к открытию скульптуры какого-нибудь памятника. Когда приступы хохота немного схлынули, Наташа озабоченно уставилась на вешающих образцово-показательные достижения: Лика изо всех сил тянулась, закрепляя противоположный от неё край на последнем гвозде, с Матвея Изольдовича пот лил в три ручья, а его пухлая растопыренная ладонь крепко сжимала через спортивные трусы Ликину попу… – Матвей Изольдович, а, правда, вы подглядываете за девочками? – тихо спросила посерьёзневшая вдруг Наташа, и директор чуть не выпустил поддерживаемую Лику из рук. – Наташка, не балуйся! – воскликнула пошатнувшаяся на стуле Лика. – Нет, не правда! – произнёс Матвей Изольдович, стараясь всё-таки удержать Лику в её полуакробатическом этюде. – Нет – правда! – Нет – не правда! – Нет – да… Наташа села на директорский стол, Матвей Изольдович выпустил из рук переливающиеся под трусами булочки, и Лика, повесив, наконец, безумную диаграмму, облегчённо спрыгнула со стула. – С чего ты взяла? – А чего вы сидите в кустах каждый раз, когда мы купаемся ночью? Да, это был общеизвестный детдомовский ненорматив: летом в дежурство Матвея Изольдовича можно было сбега́ть на ночной пляж их маленькой речки. Всеми остальными ночами двери детского дома с вечера накрепко закрывались, а вот строгий директор школы и безответственный воспитатель Матвей Изольдович любил попить чайку в сторожке у приветливой Марьи Ипатьевны. Правда, негласно им оставлялся за себя какой-нибудь дежурный из мелкашей, который и сообщал через полчаса-час после свершившегося ночного побега о случившемся, зачастую сам перед этим вдоволь набрызгавшись в тёплой ночной воде. Тогда Матвей Изольдович схватывался за сердце и торопился на берег… – Я – чтобы никто не утонул! – Матвей Изольдович, вы что! – Наташа даже сделала “страшные” глаза. – У нас же воробью по колено! В нашей речке утонуть может только лягушка, да и то если прыгнет с разбегу! – Наташк, ты дурочка! – вступилась за директора Лика, снова сидя на подоконнике и, отдыхая от вешаний, потягиваясь на тёплом ветру. – Матвей Изольдович просто на реку ходит смотреть, а не на вас, глупых малявок – он и без никого там бывает сидит. Скажи спасибо, что не загоняет вас сразу же по кроватям, как только увидит! – Спасибо…– машинально восприняла добрый совет Наташа, но всё же не отстала: – А, всё равно, ведь подглядываете же, Матвей Изольдович, да? Подглядываете? Подглядываете? – Нет! – Почему? – Там видно плохо… Наташа счастливо заулыбалась от нечаянно вытянутого ею полупризнания. Потом сосредоточилась вновь, слегка даже нахмурив бровки: – Ну и что же! А я вам, может, и так могу показать… когда хорошо видно… – Врёшь! – Не вру! Наташа подпрыгнула на столе, спрыгивая на пол, задрала подол платьица и стремительно дёрнула свои трусики вниз до коленок, а затем снова подняла упавший им вслед край одежды. Писька-стрелочка в мягком полудетском пушке предстала пред очи директора школы во всей красе. «Вот!». Стоявший всё это время Матвей Изольдович обессиленно опустился на стул. Потом поднялся, потом вновь опустился, вытирая голову своим влажным платком и не в силах отвести прикованный взгляд от голой Наташиной письки. Потом снова встал, легко приподнял Наташу за талию и усадил на свой стол. Шагнув к дверям, он щёлкнул ключом в замке, вернулся и спустил позаимствованные у Лики “праздничные” Наташины трусики до её босоножек. Наташа тут же широко раздвинула в стороны коленки, трусики свалились на пол совсем, а Наташа потянула себя за губки пальчиками обеих ладошек, давая Матвею Изольдовичу возможность получше всё рассмотреть. Директор школы держался за её голые коленки и смотрел, замерев… Лика задёрнула сиреневую занавеску на окне и подошла к обоим не шевелящимся, будто играющим в “Замри!”, Матвею Изольдовичу и Наташе. Она бережно подняла свои упавшие с Наташи трусики и поцеловала её в плечико. Наташа забралась на стол с босоножками и чуть приподняла попку, по-прежнему сильно растягивая письку за влажные губки. «Ещё немножко…», Матвей Изольдович сам двумя пальцами потянул за створки, разворачивая небольшое влагалище, на самом входе в которое были видны розовые краешки оставшиеся от её девчачьей плевы, «Какая писечка!.. А сисечки дашь посмотреть?..». «Ага!», – Наташа завозилась с краем платья, пытаясь поднять его выше; Лика пришла на помощь и через голову сняла с неё платье совсем. На директора смешно уставились две лишь чуть округлённые сисечки, а из тугого воротника платья выскочила взлохмаченная Наташина голова: – Ой, а что это у вас, Матвей Изольдович? – взгляд Наташи был упёрт в приобретшую объём ширинку штанов директора школы. – Да тут вот такое дело! – директор неловко покопался в ширинке, расстегнул пояс и приопустил вниз штаны. «Такое дело» Матвея Изольдовича из-за тесноты трусов ещё висело вниз, но было надуто уже больше, чем на десять сантиметров. Наташа завороженно потянулась рукой и сжала под директорским животиком горячее мягкое тело. Член тут же обрёл упругость и добавил к размеру ещё с величину Наташиного кулачка, твёрдо уставившись разрезом глазка на багровой головке прямо в её животик с поблёскивающей под ним розовой щелкой. – Выебите её, Матвей Изольдович! – не выдержала Лика, гладившая по плечам Наташу. – Ты что, Лика, дурочка! – Наташа смущённо отпрянула и от члена и от Лики сразу. – У меня писька маленькая! Мне не залезет такой взрослый! Матвей Изольдович осторожно перевернул Наташу на столе попкой к себе и поставил её на четвереньки. «Ли, лапочка, подержи вот здесь кулачки!..», он потянул Лику за ладошки к Наташиной попке, «Нат, скажешь, когда хватит!». Лика упёрлась кулачками в Наташины булочки, а директор расстегнул три нижние пуговицы на рубашке, обнажив заросший чёрными волосами живот, и стал чуть подталкивать Наташу под попку головкой своего члена. Маленькая щелка с трудом натягивалась и не пускала с полминуты его, но потом, словно нечаянно, поддалась и сразу вся ставшая огромной головка скрылась в растянувшихся губках Наташиной письки. Мелкими осторожными движениями Матвей Изольдович загонял всё дальше и дальше. «Хва…тит…», Наташа почувствовала, как всё заполнилось в ней, и у неё прервалось на секунду дыхание. Кулачки Лики были тесно вжаты в Наташину задницу. «Ну и хорошо… Как раз…», Матвей Изольдович сам глубоко вздохнул в нахлынувших чувствах, «Ли, держи, голубушка!..». «Сейчас!», Лика высвободила кулаки и обошла директора, для удобства обняв его сзади и вернув их на место между ним и Наташей. «Ага…», директор чуть наклонился вперёд, прижав Наташу брюшком к столу, и мелко затрясся над её согнутой спинкой, держась мокрыми от пота ладонями за сосочки и щекотно вгоняя свой член в её письку. Наташа чуть обалдела – так хорошо ей внезапно стало внизу и в животике. Дыхание её то захватывало, то отпускало вновь, и она дышала всё быстрей и быстрей, хоть не совершала и малейшего движения сама, а тряслась лишь от быстрых подвигиваний большого директорского зада над ней. Не более пяти минут ушло на совместную радость, но счастье при этом испытанное было неописуемым. Наташа тихонько закричала и вся выгнулась в спинке. Матвей Изольдович сильно запыхтел и задвигался с частотой свихнувшегося хронометра. Лика еле удерживала кулачки колотящиеся в Наташины булочки. Наташа, вмиг ослабев, согнула спинку в обратную сторону колесом и, припав щекой к полированной поверхности стола, почувствовала, как обильное тёплое молоко туго пульсирует упругими волнами о внутренние стеночки её животика… Картину Шишкина “Рожь” Наташа вешала сама, голая взобравшись на стул. Матвей Изольдович держал её за одну половинку попы и блуждал свободной рукой, трогая то маленькие торчащие сисечки, то живот, то пушистую мокрую письку, а Лика держала её за другую булочку и нежно лизала в бочок. При этом репродукцию повесить необходимо было всего на один и достаточно прочный гвоздь… Наташа поворачивала завораживающую картину убегающего в светлую даль по некошенной дороге лета то в одну сторону, то в другую, и разворачивалась сама для лучшего обзора бескрайних полей, а с соседней стены на неё смотрел и всё смеялся, пряча смех в своей доброй улыбке, положенный по штату над директорским столом Антон Семёныч Макаренко… Запомнились два случая из происходивших порой дежурств по детдомовской прачечной. Прачечная детского дома находилась за почти неприметной дверью в коридоре-прихожей купального домика, но занимала чуть ли не большую его часть. В дальней комнате её весь день подпрыгивала и тряслась среди ворохов простыней промышленная стиральная машина, а в ближней вращался огромный гладильный барабан. Заведовала этими монстрообразными чудесами науки и техники румяная Анна Свиридовна со своей помощницей Олечкой Громовой. А на подмогу им часто приходил кто-нибудь из девочек, реже – ребят. Ещё за столом нагретым от высушенного белья постоянно крутился Степан Громов, двоюродный внук Анны Свиридовны не достигший школьного возраста, и в детском доме именуемый безавторитетно коротко – Стёпка. Вот уж с кого помощник был никакой, так никакой… Степан Громов весь день успешно проводил в играх, но часто пользовался своим служебным положением и врывался без спросу в незванные гости на работу к «бабане», обязательно наводя лёгкий фурор своим появлением. В тот раз Наташа, освобождённая по случаю дежурства от уроков, с утра путешествовала в клубах пара, валившего от стиральной машины, складывала горячее бельё на стол и в свободные минуты играла во что-нибудь с крутившимся рядом Стёпкой или читала ему детскую книжку «Про дядю Стёпу». Олечка загружала простыни и наволочки в стиральный бак и отжимала его после работающей через раз центрифуги, а баба Аня стояла у большого стола и складывала выстиранные хлопчатобумажные полотна в белоснежные стопки. – Наташ, наволочки, – Олечка с порога комнаты протягивала ворох только что вынутого из машины белья. Степан Громов в это время с ярко выраженным (открытый рот, нахмуренные брови) интересом слушал произведение о высоком тёзке, бывшем то добрым милиционером, то быстрым спортсменом, то увеселителем подзаборных собак. До этого юный слушатель знал о главном герое лишь то, что «дядя Стёпа великан проглотил подъёмный кран», и теперь с увлечением вдавался всё в новые подробности весёлой жизни большого человека. Наташа быстро отложила книжку («Картинки пока посмотри!»), и Степан Громов недовольно взглянул на Олечку, прервавшую его постижение мира. Вместо книжки он пошёл рассматривать настенный календарь с изображением московского кремля, который был нарисован столь живописно, что ассоциировался у Степана с понятием «столица нашей Родины». – Зачем дед Митька вчера к тебе приходил? – строго обернулся Степан Громов от рубиновых звёзд кремля к Анне Свиридовне, и та от неожиданности даже всплеснула руками. Дед Митька и вчера, и тридцать лет назад, и двадцать, и десять – приходил за одним и тем же. Он был старше на двадцать лет сначала Ани, потом «мам Ани» и теперь вот «баб Ани». И любила она его сначала, как дурочка; потом – как одинокая женщина; теперь – просто так. Но поведать вкратце об этом внуку, видимо, не могла. – Какой он тебе «дед Митька»? Его Никита Гаврилович зовут! – попыталась поправить Степана Громова Анна Свиридовна. – Чего это он Гаврилович! – искренне удивился Степан: сухопарый дед Митька, и впрямь, славился характером шебутным, а со Стёпкой и вовсе они всегда спорили, ссорились и мирились с воодушевлением и азартом одинаковым с обеих сторон. – Небось, снова жениться хотел?! – Сказился, Степан! – Анна Свиридовна в растерянности опёрлась обеими мягкими ладошками на стол. – Уж знаю… хотел… – солидно пробормотал Степан Громов, дуя живот и авторитетно хмуря брови. Но тут его авторитет был слегка поубавлен подошедшей к гладильному барабану Олечкой Громовой. Олечка уронила ворох белья в корзину приёмника и со смехом попыталась дотянуться одной ещё влажной наволочкой до нахально мучающего бабушку Стёпки: – Не твоё маленькое поросячье дело! – Недолёт… – Степану показалось, что наволочка вырвалась из рук матери, дабы настигнуть его, и оттого свой комментарий он издал уже из-под стола. Убедившись, что укрытие он обрёл вполне надёжное, Степан Громов довершил начатое: – Знаю, знаю! Жениться хотел! Он всю ночь бабаню под попу пихал, так что дрожала кровать! Вот развалит нам дом, так я ему оженюсь… Олечка ещё несколько минут пыталась добыть на свет божий Степана Громова из-под бескрайнего стола, Анна Свиридовна беззвучно тряслась большой грудью над столом в порывах одолевающего смеха, а Наташа стояла рядом с ней и, возможно, смеялась бы тоже, если б не вставшая обворожительно ярко перед внутренним взором картина того, чем там баба Аня занималась с дедом Митькой всю ночь… Наташа только улыбалась и посматривала на заметно покрасневшую Анну Свиридовну. – Поймаю, сейчас, эту шкоду! – Наташе даже стало жаль немножко бабу Аню, и она проворно нырнула под стол. В сиреневом полумраке её встретили два настороженных глаза… «Вот крадётся белогвардейский шпион…», раздался устрашающий шёпот, и настороженные глаза до предела расширились, «…за израненным красным бойцом!..». «Чего это я – белогвардейский шпион?!», серьёзно обиделась Наташа тоже почему-то шёпотом в ответ, «Я не буду с тобой, Стёпка, играть! Сам книжку читай!». «Наташенька…», глаза из настороженных превратились в растерянные, «Я не умею ещё!.. Я хотел тебя в плен взять просто!.. Ну, можно? Пожалуйста…». «Я не белогвардейский шпион тебе!», всё равно не согласилась Наташа. «А какой?». «Никакой! Я, может быть, простая немецкая девочка!». «Ага!», Степан Громов с готовностью сменил стратегическую ориентацию, «Немецкий шпион! Пошли в разведку?». «Сам ты шпион!.. Ну, ладно, пошли… А куда?». «Тс-с!», прошептал Степан громовым шёпотом и лёг на живот, изображая строевого пластуна. Полз он долго – минуты три. Крашеный деревянный пол под ним поскрипывал в благодарность за эту приличествующую хорошему паркету натирку. Дополз Стёпка до красных тапочек на босу ногу бабы Ани и укусил бабушку за щиколотку. – Ой, Стёпанька, щекотно! – Анна Свиридовна переступила полными розовыми ногами, складывая простыни на столе. – Ты чего там орёшь? Тоже ранили? Потерпи, бабань, я сейчас… – Степан обернулся к Наташе и зашептал: «Это моя красноармейская боевая лошадка!.. Видишь – ранили?..». И принялся усердно лизать место «ранения» и гладить ладошкой по пухлой икре. «Ты тоже лошадушку погладь! А то не пройдёт…», прошептал он Наташе. И Наташа принялась вместе с ним гладить «лошадушку» по другой мягкой ноге. Но у неё получалось гораздо нежней, чем, наверное, требовалось для исцеления в поле боя. – Стёпушка, брысь, перестань! – Анна Свиридовна мотнула коленками. – Олечка, скажи ему! – Стёпка, кыш! – Олечка шагнула от гладильного барабана, и Степан с готовностью молниеносно испарился от бабушкиных тапочек. Но через минуту Олечка пошла выгружать очередную партию белья из стиральной машины, и затаившийся в «партизанском укрытии» Стёпка вновь оказался между бабушкиных ног. «Лошадушка моя, лошадушка… Не плачь, я совсем тебя вылечу!..», он бережно гладил бабушку по обеим ногам, и Наташа, замерев, увидела, что Стёпкины поглаживания поднимаются уже выше пухлых коленок бабы Ани, а сам Стёпка уже присел под край белого халата и с интересом смотрит куда-то вверх. Устав тянуться руками, он выпрямился и всем своим ростом как раз поместился под подолом. – Стёпонька! – ноги баб Ани нервно вздрогнули. – Ты чего? – О-ох! – раздался Олечкин возмущённый вздох от двери. – Стёпка, наглец! Последние два слова Степан Громов выслушал уже под столом. – Наташенька, пододеяльники, – послышался Олечкин дежурный оклик. – Вылезай и бармалея этого, если можешь, тащи! – Она не может! – за Наташу ответил сам «бармалей». – Она у меня в плену! И наполовину показавшуюся из-под стола Наташу страшная сила потащила за босоножек двумя руками обратно: «Куда бежишь, немецкий шпион? Скажи, вместе возьмём побежим…». Олечка рассмеялась и, нагнувшись, чмокнула Наташу в пытающийся вырваться из крепких лап красной контрразведки носик: «Ладно, Наташ, я сама. Книжку возьми, почитай там ему!». Так Наташа вновь оказалась в плену. Маленькие ручонки отпустили, и она хотела уже было вынырнуть из-под стола за книжкой, но Стёпка вновь улизнул за край свисавшего одеяла в районе бабушкиных ног. Наташа чуть приподняла одеяло: Стёпка снова был уже у «бабани» под халатом в полный рост и что-то увлечённо тискал, переминаясь с ноги на ногу. «Стёпушко, ну ты что? Ласковый мой…», услышала Наташа шёпот бабы Ани и увидела, что полные ноги её стали широко на неестественную ширину. От нахлынувшего любопытства Наташа легонько зажмурилась. Проворно вытянувшись под столом на спине, она осторожно приблизила голову к Стёпкиным ногам, глядя вверх, и обмерла: баба Аня была без трусов! Быть может, для Стёпки часто ходившего купаться вместе с бабушкой это было привычное зрелище, но Наташу вид Стёпки рядом с голыми большими булками попы Анны Свиридовны заставил испытать знакомый чарующий щёкот в животике. Большая баб Анина писька была слегка растопырена и зияла алой щелью, как влажным ртом, в обрамлении густой поросли чёрных волос спускавшихся большим треугольником из-под голого живота. Увесистые половинки прижимались к Стёпкиным щекам, и Стёпка постоянно крутил между ними головой. Он, совсем уже не помышляя ни о каких лошадушках, мял и лизал горячие булки бабаниной задницы, то и дело зарываясь носом в их податливое мягкое тесто и норовя поднырнуть бабе Ане под низ. Анна Свиридовна ещё складывала бельё на столе, но наклонялась к пододеяльникам и простыням всё сильней и дольше, замирая над краями некоторых из них по добрых полминуты. Стёпка, видимо, вдоволь намялся бабушкиных ягодиц и потянулся ручонками к влажно-алой пизде. Большие выпуклые губки пришлись размером как раз по его ладошкам. Он покопался некоторое время в густых волосах и потянул губы в стороны, раскрывая темнеющий щелью рот бабушкиного влагалища. Наташа увидела вздувшийся крупный «ягодный» клитор бабы Ани. Анна Свиридовна окончательно замерла, почти привалившись грудью на стол, и коленки её чуть согнулись, раскорячиваясь вширину. Стёпка потянулся башкой и достал губами до клитора. Он втянул весь его к себе в рот и стал сосать упоённо, как телушок под мамкиным выменем. Анна Свиридовна тихо заахала. Рядом показались стройные босолапки Олечки и замерли у стола возле раскоряченных ног бабы Ани. Наташа стала тихонько поглаживать начинающие дрожать икры женщины. Стёпка тихонько зачмокал от удовольствия, и баба Аня шёпотом взвыла в голос: «Стёпушко… А-а-а!.. А!.. А!.. Хороший мой… ласковый!.. Стёпушко… Ааааааххх!.. Ай… Ай!.. Ай!!! Ой… Уй! Ух!!! Ух..ханькааааааа!..». Стёпка довольно замотылял головой, не отрываясь от клитора, а баба Аня, чуть приседая в коленках, забилась большой белой попой над ним в одолевших её страстных чувствах… Выбирался Стёпка из-под бабушкиной пизды раскрасневшийся, мокрый и довольный донельзя. Наташа тут же утащила его под стол и целовала, целовала, целовала в мокрое горячее лицо, а он никак не мог понять, что это и только тихо захлёбывался в объятьях свалившейся на него ласки от своего лёгкого детского счастья… А второй случай произошёл уже весной, когда Наташа была на каникулах, и баба Аня отпускала всех дежурных чуть ли не на весь день. Они забегали по несколько раз за всё своё дежурство в прачечную, больше для утешения собственной совести, но весенний воздух никак не оставлял им сил на большее. В самой прачечной тем временем наблюдался лёгкий демографический кризис – Олечка Громова ушла в декретный отпуск, и временная замена её ещё только подбиралась. Помочь пока Анне Свиридовне Олечка попросила мужа своей двоюродной сестры Катюши Серёгу Любимого. Сама Олечка замужем в это время не была, что, впрочем, в детском доме особо никого не волновало, благо в случае необходимости в воспитании молодой маме всегда нашлась бы профессиональная помощь. А Катюша была геологом. А Серёга известным артистом. И Катюша пропадала в геологоразведочной партии месяцами, оставляя Серёгу буянить и показывать номера на улицах их пригородного посёлка. Работал Серёга в поселковом клубе киномехаником, и в детском доме признавал авторитет лишь за двумя сотрудниками – за собратом по синематографии Васей Пасей и за прачкой Анной Свиридовной, приходившейся ему ни много, ни мало, а самой что ни на есть родной тёщей. Тем утром Наташа уже отпросилась у Анны Свиридовны «на полчасика» и спешно помогала забрасывать бельё в свою наверняка последнюю за этот день загрузку. Как раз пришёл Серёга, и Наташе хоть немного было спокойней на душе – по крайней мере не приходилось оставлять Анну Свиридовну совсем одну. Серёга же этим утром был какой-то слегка не в себе: почёсывал ухо, задумчиво смотрел на сушильный барабан, чуть не наступил на тазик с водой, а под конец, вообще, произнёс исполненную какого-то глубокого чувства непонятную фразу – «Маманя, вы можете, к примеру, понять, такое что – невтерпёж!». Впрочем, Наташе было уже не до Серёгиных странностей, наполовину она уже была на сверкающей весенними солнечными лучами улице. А через несколько минут она оказалась на этой улице уже вся. «Ой, блин!», о том, что она не переобулась, а поскакала на покрытый зеркалами солнечных луж асфальт дорожек в мягких сменных тапочках, Наташа вспомнила только через четверть часа, когда дорожки повели шумную девчачью ватагу к пацанячьему костру на берегу. Делать было нечего, Наташа скинула тапочки, нимало не заботясь о здоровье, и побежала в прачечную обратно, разнося солнечные зеркала вдребезги голыми пятками. Она уже готовилась постучать (Серёга завёл какую-то аномальную моду запирать двери на ключ!), но дверь оказалась открытой, и Наташа влетела в прачечную. Полёт её прервался через три шага и обернулся широко распахнутыми глазами и прижатыми к груди ладошками: баба Аня стояла сильно загнутая на подоконник между двумя вьющимися традисканциями, халат её был распахнут и закинут на спину, из распаха его свисали два больших наката грудей. А Серёга держался за крепкую талию и просто “чихвостил” бабу Аню под зад… Наташа замерла в двух шагах, в упор глядя на огромную бабы Анину задницу и вколачивающую в неё задницу поуже Серёги. Серёга обернулся с перекошенным от страсти лицом, но произнести ничего не смог – только зевнул лишний раз безмолвно распахиваемым ртом, отвернулся опять и с силой снова наддал. А баба Аня, вообще, не замечала уже ничего вокруг, только охала в такт глубоким Серёгиным погружениям и с третьего на четвертый сильно подбрасывала навстречу ему мягкий перекатистый зад. Шлёпался Серёга с непристойным оглушающим треском и шум от сношения стоял, наверное, во всём купальном домике. Когда баба Аня начала жалобно подвывать, поддавая сильней назад зятю, и ведёрные сиськи её совсем уже безумно запрыгали, ударяясь о панель радиатора под окном, Наташа почувствовала, что ей самой до жути стало тесно в маленькой щелке. Она стиснула сильно ноги, потом ослабила чуть и ощутила всю промокшую влажность трусов. Серёга озорно крякнул «Эх-ха!!!» и загнал бабе Ане “под сердце”. Зад его забился в мелких конвульсиях, не отлипая от мокрой от пота большой попы, руки крепко стиснули бабы Анину талию и шумный вздох, схожий с паровозным спуском пара, огласил комнату. «Ой… уух… Серёженька!.. А… ий… ууухххХ!», забилась баба Аня под ним и обессиленно выдохнула: «Аааа…ххх!»… Серёга одним резким движением выдернул свою задницу из приветливых объятий задницы тёщи, и Наташе стало отлично видно на миг разверстое мокрое лоно баб Ани: распятые губы, слипшиеся волосы и зияющий зев, из которого, подобно брызгам молочного киселя, обильными ручьями стекала зятева сперма на её чёрные кудри. Только тут Серёга немного пришёл в себя и недоумённо обернулся даже не Наташу, а на входную дверь: видимо, до Наташиного прихода он считал её напрочь закрытой! – Как зовут? – он вздохнул, переводя дух, и присел перед Наташей на корточки. – Наташа! – Наташа попыталась улыбнуться, но возбуждение не отпускало пока, пришлось только чуть подёрнуть плечиками с неким лишь подобием улыбки на лице. – Ой-ёшеньки! – лишь тут спохватилась баб Аня, спешно скинула вниз халат и принялась лихорадочно натягивать валявшиеся до этого на полу трусы. – Наташенька, как ты тут? – Я переобуться забыла, баб Анечка! Я… – Погоди! – перебил Серёга, беря обе всё ещё прижатые Наташей к груди ладошки к себе в руки. – Наташ, ты пионерка? – Ага… – Наташа видимо растерялась. – Наташ, ну будь другом, а? Никому, хорошо? – Серёга смотрел прямо в глаза. – Никогда? – Никому… Хорошо… Только когда вырасту… – Наташа тоже умела прямо смотреть в глаза. – Идёт… – легко согласился Серёга и поцеловал Наташу в её сложенные корабликом ладошки. Наташа, как завороженная смотрела на его ещё длинный свисающий к полу член, с которого вниз тянулась крошечная перламутровая капелька на сверкающей ниточке. Наташа облизнула пересохшие вмиг губы… – Ой! Ё! – Серёга стремительно выпрямился, заправляя болтающийся конец в штаны. Ещё чуть дрожащими от пережитого волнения руками Наташа поплескала в тазике на ноги, натянула босоножки и устремилась к выходу. Но на самом пороге хоть какой-то просвет блеснул в не дававших покоя мыслях (всё же очень мучительно – беречь даже самую тайную тайну на одного!), и она обернулась столь резко, что запрыгала на одной ножке: «Дядь Серёж!». – А? – Серёга подошёл и наклонился. «А Катюше можно?», шепнула в ухо ему Наташе. Серёга улыбнулся, подумал секунду для солидности и сказал: – Катюше? Катюше можно. …Если смотреть на край оброненной в аквариум стеклянной пирамидки ранним летним утром несколько минут, то проливающиеся сквозь грани солнечные лучи обращённые в радугу превращают проплывающих мимо рыбок в каких-то невероятно-светящихся всеми цветами существ… Но бывает это только летом и только ранним утром. А сейчас на календаре в детском доме давно была нарисована занесённая снегом дубовая рощица, и по ранним утрам было не добудиться не только младших малышей, но и самого солнышка. В серых сумерках перед завтраком рыбки в аквариуме удивлённо глядели на Наташу, роняющую крошки корма на поверхность притихшей воды, и напрочь отказывались брать корм из рук. Обычно по южному тёплая зима была скупа на морозы и снег, особенно под встречу нового года. Но в этом году в снежных сугробах утопала не только дубовая рощица на календаре, снегом выше колена был устелен весь двор детского дома, и морозы порой стояли почти северные. Кирилл Алексеевич, сам сибиряк, на радостях откопал где-то на школьном чердаке три пары слегка приржавевших от долгого неупотребления коньков и принёс из дома ещё пару своих – новеньких. Из дому же он принёс (а точнее прямо пришёл на них) настоящие спортивные лыжи. Радости в окрестностях лежавшего вблизи дикого пруда хватило на три дня, и обернулась она, в конце концов, тем, что неугомонному Кирилл Алексеевичу пришла мысль о поездке всем детским домом на зимнюю спартакиаду, как раз проходившую в Москве, в качестве зрителей, болельщиков и просто туристов на зимних каникулах. Что ж, Вероника Сергеевна на его предложение только, улыбнувшись, пожала плечами, каникулы были в самом разгаре, и даже явно намечавшаяся задержка и опоздание к началу учебного процесса серьёзно не беспокоили – успеваемость в школе по детскому дому уже второй год держалась выше среднеобластных показателей. Кирилл Алексеевич забрал весь детский дом и уехал в Москву на звенящем о морозные рельсы зелёном поезде. Но весь детский дом в понимании окрылённого учителя физкультуры несколько не совпадал с детским домом в реальности: из мальчишеского состава по тем или иным причинам остались проводить каникулы в привычном тепле и уюте что-то около семи-десяти человек, а в спальне девочек оказалось только пятеро отложивших знакомство с Москвой до как-нибудь следующего раза. Спальня мальчишек ближе к ночи наполнялась азартными выкриками и восторженными восклицаниями: там с поочерёдным успехом шли игра в пристенок и изучение классиков приключенческой литературы. На зимние каникулы, так пришлось, в этот раз остались в основном только воспитатели-мужчины (если точнее – Матвей Изольдович и учитель пения Эрнест Михайлович; оба под руководством Вероники). И азартные игры под Жюль Верна происходили исключительно совместно, в неразливном и тесном взаимопонимании. Поэтому девочки принципиально не игравшие на деньги постепенно забывали, как выглядят лица их дежурных попечителей. Вероника иногда заглядывала к ним в спальню и просила назначенную старшей восьмиклассницу Ларису Мохову не забыть поторопить мальчишек с обедом или вывести на прогулку всю малышню. А по вечерам девочки наглухо закрывались от галдящего на другом конце коридора мира, рассаживались у затопленной печки, рассказывали страшные истории, разные сказки, и в комнате их тогда царил таинственный полумрак. В Москву не поехали: Тася Банкина по прозванию Тобик (больное горло, поедание на спор сосулек); Диана Каримова (боязнь поездов, предпочтение авиации); и совсем малолетняя Раечка (в детском доме были девочки и помладше, но к Раечке они относились покровительственно по причине её никак не выдающегося роста). Заведующая детски домом Вероника Сергеевна вполне предвидела, что вот уже несколько месяцев подряд просаживающие по ползарплаты в приключенческом казино Матвей Изольдович Ласточка («Жулишь заново? Прекращу уважать!») и Эрнест Михайлович Горияшвили («А, э! Не можешь играть – отойди, покажу!!!») оставят девочек совсем без присмотра. Поэтому она попросила Ларочку Мохову остаться старшей над не поехавшей в поездку малышнёй. А Наташа не поехала потому, что не смогла поехать и осталась в детском доме её Вероника. Этим вечером было сравнительно тихо даже у мальчиков (видимо, выигрывал Жюль Верн). Девочки же и вовсе прижухли в полной темноте своей спальни освещаемой лишь отбликами ярких языков пламени из открытой печечной дверцы – Ларочка Мохова только что поведала одну из запаса своих страшных страшилок, и теперь, чтобы совсем уже не помереть со страху повествование перешло к Динуле, которая страшилок не знала, а могла бесконечно долго рассказывать о похождениях всяких сказочных принцев к их не менее сказочным принцессам. Правда, Динуля постоянно то и дело сворачивала в одну и ту же сторону, сообщая внимательным слушателям, что очередные герой с героиней «поцеловались и лежали два часа и у них родилось два ребёнка», при этом количество часов и ребёнков пропорционально варьировалось, а поцелуи и лежания оставались неизменными. Но уклонения от основной тематики почему-то ни у кого возражений не вызывали, и от периодических упоминаний об этих загадочных возлежаниях коленки у большинства слушающей аудитории были тесно сведены вместе, а то ещё и обхвачены ладошками. Ларочка имевшая о затрагиваемом поцелуйно-завораживающем процессе, наверное, самое развитое представление, слушала этот детский лепет с блуждавшей полунасмешливой улыбкой, но тепло и хорошо ей в уютном свете огня становилось наравне со всеми. Наконец, она не выдержала нараставшего во всём теле тискающего томления, потянулась и произнесла: – Балда ты, Динулька! Разве так рассказывают про любовь! Девчонки, а давайте я вас дрочить научу! «Девчонки» замерли все… Включая сидящую рядом с Ларочкой у самой дверцы печи Наташу. Само слово для кого-то звучало страшно, для кого-то смешно, а для кого-то попросту непонятно. Но все слегка очарованные Динулиными сказочными повествованиями слушатели, от семи до одиннадцати, внимательно смотрели теперь на Ларочку Мохову. – Это просто! Кто из вас самый герой? – обратилась Ларочка к сидящим в ряд трём младшеклассницам. – Самый смелый первый снимает трусы! – Я герой! – не задумываясь ответила Раечка. – Но я не сниму! Наташа тихонько хихикнула и потянулась к полешкам, подбросить в печь. – Понятно! – было похоже, что Ларочка Мохова и не ожидала иного результата. – Тогда смотрим на меня! Я самая смелая… Ларочка приподнялась с одной из полудетских табуреток, которые усеивали всё пространство спальни девочек, и потянула из-под платья трусы. Мелькнув белизной ткани, она положила скомканные трусики в карман и присела обратно, как ни в чём не бывало. – Расскажу самую интересную сказку про любовь и по настоящему, если все сумеют точно так же! Аргумент оказался настолько весомым, а само требовавшееся действие показалось настолько незатейливо-непринуждённым после жуткого слова «дрочить», что с трёх коленок почти моментально слетели и так же исчезли в кармашках три пары детских трусиков. Наташа, улыбнувшись, тоже стянула трусы, попрыгав на ножке, и положила их на стоявшую поблизости кровать. – «В одном сказочном царстве, сказочном государстве жили молодые король с королевой. И был у них юный и самый настоящий принц…», – приступила к завораживающему изложению событий всё окутывающей сказочной реальности Ларочка Мохова. Сидеть и слушать Ларочку без трусиков под платьями было до того необычно и волнующе, что становилось немного щекотно внутри. В целом сюжетная линия Ларочкиной сказки не столь уж значительно отличалась от сказок Динули, но Ларочка вносила столь тревожащие подробности в путешествия сказочных героев, что известные уже наизусть походы за невероятным счастьем в лице любимой или любимого становились совершенно по новому волшебными и прекрасными. Вместо Динулиного «лежали», Ларочка говорила «играли», а описание поцелуев шло с указанием конкретных направлений и чувств при них испытываемых. «…Принцесса разрешила в эту ночь поцеловать себя чуть ниже коленки. Она немножко приподняла край платья, и он поцеловал её три раза в коленку и один раз в плечо, а потом ещё в губы. Принцесса замерла от восторга и молчала целую минуту, придумывая на завтра принцу новое задание…» – Без трусов? – прервал неожиданно ясный и чистый голосок три дня до этого тихо сипевшей Тасеньки-Тобика мерное повествование. – Тобик, горлышко не болит? Моя лапочка, иди поцелую! – Ларочка искренне обрадовалась нечаянному выздоровлению малыша. – Чего «без трусов»? – Ну, целовались они… – Ага, без трусов. Точно. «На следующий день принц пошёл добывать для принцессы выдуманный ею…». Ларочка продолжила рассказывать сказку, но теперь уже ей самой не давала покоя только что внесённая Тобиком корректива: каждый раз, когда дело доходило до поцелуев, Ларочка слишком отчётливо представляла себе всю пикантность нахождения при этом без нижних одежд принца и принцессы, и у самой её голая писька под платьем начинала беспокойно зудеть, заставляя попу немного поёрзывать. Когда Ларочка почувствовала, что больше всего на свете ей уже хочется забраться в постель и под одеялом в очередной раз разобраться со своей писькой, она стряхнула с себя сказочное наваждение и произнесла: – Всё, дальше не буду рассказывать! – У-уу!.. – в сказке принц поднимался всё выше в своих поцелуях, и прерывание его страстных лобзаний на «гораздо выше коленки» вызвало недовольный рокот у малолетней публики. – Ну в самом деле – у меня попа уже из-за вас всех болит сидеть! – в голову Ларочки пришёл интересный ход. – Делаем вечернюю гимнастику! Ноги на ширину плеч! Она широко раздвинула коленки, натянув при этом мешавшее платье почти до живота. – Наклоняемся, сидя, до пальцев! Кто не делает – идёт спать, и я дальше совсем не рассказываю! Мелкотня вынужденно расставила по образцу лапки и закачалась в усердных наклонах. Наташа даже с наслаждением потянулась вниз придерживаясь правил одной на всех игры. Доведя сидящую малышню до лёгкого пыхтения, Ларочка неожиданно продолжила череду упражнений: – А теперь показываем письки! И задрала своё платье так, что стал виден немного её темнеющий ямкой пупок. Малыши почти на чистом автопилоте последовали её примеру, и все замерли, переводя отдельные полуиспуганные взгляды друг на друга. – Ой, какая у тебя писька смешная, что это? – сидевшая почти возле коленки Ларочки Динуля осторожно коснулась ладошкой мягких волосков на её лобке. – Волосатая… – Сама ты смешная! – не согласилась Ларочка. – Это у вас письки смешные и голые. А у меня – взрослая! – Это что – и у меня потом будет такая? – Динуля завороженно рассматривал пушистый пример своего будущего достояния. – И у тебя! У Наташи, вон, видишь – уже тоже немножко волосатая, она тоже почти уже взрослая. – А у меня? Тоже будет? – вмешалась Раечка. – У всех будет! Всё, руки на коленки и слушаем сказку дальше! Колени не сдвигать! Ларочка попыталась продолжить волнующее повествование, и на несколько минут в спальне девочек вновь воцарилась атмосфера сказочных странствий. На улице, тем временем, сторожиха баб Маша зажгла ночное освещение, и два жёлтых покачивающихся фонаря в жестяных шляпах заглянули в большие окна, привнеся ещё болший уют в ночное просторное помещение. Но слишком долго повествовать о сказочных поцелуях, сидя с широко расставленными ногами, не получилось. Уже на первом значительном эпизоде всё сорвалось. «…Принцесса закрыла глаза, приподняла край своего прекрасного платья ещё чуть повыше, и он поцеловал её…» – В письку?!! Ларочка с лёгким укором посмотрела на не сдержавшую чувств Динулю и снисходительно произнесла: – Динка, ты совсем балда, да? В письку не целуются! Письке делают так… Ларочка раздвинула коленки на полную силу, пососала палец во рту и положила его кончик на верх своего разъехавшегося в стороны разреза. Едва заметными быстрыми движениями палец заскользил влево-вправо под уставившимися на него взглядами детей. «Ойй-ёй!», потянулась всей спинкой и выгнулась наставница очаровательного рукоблудия, «Хорошо как… Прелесть!». Наташа почувствовала, что через минуту она не сможет больше удерживаться и так же как Ларочка начнёт елозить по письке у всех на глазах. – Динуля, ко мне! – Ларочка приостановила движения пальца и потянула девочку к себе на коленку. – Садись, ноги шире! Закрой глаза… Динуля с растопыренными ногами умостилась на ноге у Ларочки и старательно зажмурилась. Ларочка снова чуть-чуть пососала палец и слегка коснулась маленькой голой щёлки Динули. Коленки девочки вздрогнули. Ларочка опустила палец чуть ниже и несильно вдавила внутрь. Вся первая фаланга с ноготком ушла в небольшую тесную дырочку-щелку. Динуля сидела, боясь шелохнуться. Пальчик медленно вылез обратно и стал бегать по щелке назад и вперёд. «Ну как, нравится?», на ухо, но внятным для всех, шёпотом спросила Ларочка. «Ага… Щекотно…», Динуля открыла глаза и попыталась заглянуть себе в письку, где хозяйничал Ларочкин палец. «Это не щекотно, балда! Это приятно…», Ларочка поцеловала Динулю в шейку и спустила с колена: «Всё, сама иди попробуй… Следующий!» На коленку ей тут же вскарабкалась сгорающая уже от любопытства Раечка. Ларочка стащила с неё совсем мешавшее ей платье и прижала голую Раечку спинкой к себе. «Вот здесь… Давай ладошку, вместе попробуем… Вот так…». – Ой… ооох… – раздался внезапно приглушённый Наташин стон и на полминуты всеобщее внимание ушло в её сторону: она сидела с задранными на сиденье своего стула коленками и вся дрожала от легко и как-то уж очень быстро в этот раз настигшего её оргазма – Наташа едва успела коснуться и немножко помять в пальчиках мягкие губки… «Вот видишь, как хорошо!», Ларочка поцеловала сидящую на ноге девочку в кончик ушка, «Ну, давай… Вот здесь пальчиком». Придерживая вместе кончики сложенных указательного и среднего пальцев Раечки, она стала осторожно пошевеливать ими крохотное пространство совсем маленькой щелки. Раечка тихо хихикала и тёрлась плечиком о тёплую грудь старшеклассницы. «Тобик, ты!», Ларочка соскользнула с табуретки и сама на коленях оказалась возле мышкой притихшей Таси Банкиной. Тася с готовностью пошире раздвинула ножки. Ларочка присела перед ней и сразу потрогала пальчиком так глубоко внутри мокрых горячих губок, что Тася ойкнула и глубоко вздохнула. «Вот так, Тошка!..», начала объяснять Ларочка, кончиком пальца пытаясь нащупать и поддёрнуть крохотный клитор. «Нет, не так…», Тася заглянула в глаза Ларочке и смущённо улыбнулось, «Ласька… я умею… сама…». «Да?», в глазах Ларочки были удивление и интерес, «Покажи!..». Тася сунула между ног ладошки и тесно сдвинула вместе коленки. Маленькая кисть руки стремительно завыкручивалась, и девочка блаженно вытянула ножки вперёд. Невольно Ларочка просунула руку между коленок к себе, не вставая с корточек и держась одной рукой за коленку сидящей рядом и всё с большим вкусом продолжающую “упражнение” Динули. С минуту они со вкусом дрочили все вместе одновременно, втроём. Ларочка первой не выдержала безумного возбуждения одолевавшего её на протяжении всего вечера. Она очень тихо и совершенно незаметно для всех, лишь стиснув губы и пристально глядя в глаза увлечённо мастурбирующей Таси, кончила, привычно прыснув себе в ладошку капельками горячей влаги… Вскоре Тася догнала её. Она состроила жалобную гримаску, замерла ручкой в тесноте ног и широко раскрыла беззвучно кричаще-умоляющий ротик, в который наблюдающей по-прежнему Ларочке её до невыносимого захотелось тут же поцеловать. Через полминуты безмолвных конвульсий девочка расслабилась сразу всем телом и коленки её, наконец, раздвинулись, выпуская на волю истисканные голые губки её пухлой письки… Динуля же кончила, впервые в своей жизни испытав лёгкую эйфорию, не заботясь совсем о сохранении тишины. «Ой, щекотно как! Мамочки! Ой… ёй… ёй!!! Щекотно… щекотно… Щекотно!!!». При этом об испытываемых ею чувствах свидетельствовала только снующая по письке пальчиком ладошка, детское тело было неподвижно, а лицо, и вовсе, казалось готово было рассмеяться. Будь Динуля немного постарше и похитрей – и Ларочка вполне могла бы заподозрить её в том, что она притворяется за компанию. Но Динуля не притворялась. Едва отдышавшись, она тут же пристала к Ларочке вновь: «Лась, а давай ещё!». – Хватит! – строго пресекла порыв неуёмного вожделения Ларочка. – Вон, Раечка уже засыпает! Раечка действительно дремала, уютно устроившись у Наташи на коленках: Наташа слишком ласково и убаюкивающе поглаживала её по животику, спинке и плечикам. Динуля хмыкнула, куснула Ларочку за голую коленку и бросилась на четвереньках к своей кровати. Но Ларочка не поддалась на провокацию, объявила отбой и через пять минут уже желала всем по очереди «Спокойной ночи!»… …прекрасны, покойны и безмятежны предутренние часы, когда ночь охватывающая покровом своим целый мир отступает только тихо шелестящими подобно волнам о прибрежный песок последними баюкащими порывами… когда где-то, неведомо где, занимается ещё недосягаемое лучами утро… когда больше всего на свете хочется, чтобы прекрасные едва уловимые сны длились вечность… «Славься Отечество наше свободное! Дружбы народов надёжный оплот! Партия Ленина, сила народная, нас к торжеству коммунизма ведёт!!!» – Б..блин!!! – тёплая со сна рука Ларочки Моховой шарила по стене в изголовье в поисках вилки; после нескольких неудачных попыток громогласные звуки гимна обратились в прежнюю тишину в полутьме. – Это ж какая мелкая зараза включила приёмник?! В кроватях рядом послышалось сдавливаемое хихиканье сразу нескольких «мелких зараз». Через несколько минут на мелодию всесоюзной побудки заглянул разбуженный ни свет ни заря Матвей Изольдович в одних кальсонах: – Доброе утро, девочки! На зарядку становись! Нам не страшен снег и лёд – наш отряд идёт вперёд! – Матвей Изольдович, да вы что! Там же минус пятнадцать! – жалобный стон исторгся из нежной девичьей груди Ларочки, но круглая голова воспитателя уже исчезла за дверью. – Динка, ты? – Ларочка укуталась в одеяло с головой. – Или Раечка? В голосе Ларочки звучало столько серьёзно обиженных ноток сразу, что соседние кровати почти одновременно ответили двумя почти искренними «Нет!». Впрочем, Матвей Изольдович сам вскоре обнаружил, что слегка погорячился со смелостью своего наспех поэтизированного отряда: попытавшись приоткрыть дверь на улицу, он сумел сдвинуть её лишь на несколько сантиметров – за ночь детский дом порядком приукутало свежим снежком. И одно дело – весело расчищать снежные заносы солнечным утром после завтрака, а совсем другое – пытаться выбраться в окружающей темноте, утопая по колени в холодном сковывающем движения пухе. – Девочки, отбой! – смешная лысая голова вновь показалась в дверном проёме. – Зарядка переносится на потом. Ларочка, поможешь Зинаиде Поликарповне с завтраком? – Ой, Матвей Изольдович, я знаю… Вы спать мне мешаете! – Ларочка вела теперь все диалоги исключительно из-под одеяла. И на ближайшие полчаса в спальне девочек вновь воцарилось мирное предутреннее равновесие. Но уснуть Ларочке Моховой не удавалось. За окном начинало сереть рассветное небо, а покоя никак не давали прерванные литаврами гимна сны едва уловимого, но очень будоражащего содержания… Ларочка неоднократно пыталась вспомнить, о чём, собственно, был хотя бы последний из снов, но тепло-тревожные образы исчезали, лишь начав проявляться. После ряда бесплодных попыток и получасового ворочанья в постели Ларочка обнаружила, что лежит на спине с чуть подрагивающими коленками, а под исходящимся теплом животом нестерпимо и размеренно, тихо зудит её писька. Она потянулась к ней пальцами и пошире раздвинула коленки под одеялом. От первых же прикосновений стало легко и чудесно во всём теле. Туго натянувшийся покров одеяла едва заметно задрожал… Ларочка прикрыла глаза и перед глазами её вновь почему-то оказались все эти принцы и принцессы вчерашнего вечера упоённо целующиеся без трусов… Посторонняя горячая ладошка осторожно погладила её по бедру, по напряжённой кисти руки и почти сразу нырнула ей под ладошку в мягкие вспотевшие губки. Ларочка тут же открыла глаза, сжала пятью пальцами чужую ладошку и приподнялась: «Наташ, ты чего?». «Ничего… Спи…», лежавшая рядом на соседней кровати Наташа сама казалась спящей, и только ручка её была протянута из-под её одеяла в Ларочкину постель. Ларочкины пальцы разжались, и Наташина ладошка быстро заскользила по мокрым губкам, пожимая, поглаживая и теребя. Ларочка прерывисто вздохнула и расслабленно откинулась на подушку. В письке стало совсем хорошо. Она уже не представляла себе ничего, а просто чувствовала, как смешно и щекотно становится во всём будто согревающемся с каждым мгновением теле. В один миг Наташа оказалась в постели рядом с Ларочкой и тесно прижалась своим голым телом в одних трусиках к теплу Ларочкиной ночной рубашки. Губы Наташи потерялись где-то у Ларочки на холмиках грудей, а Ларочка только сильней прижала Наташину спинку к себе. Но Наташа проворным ужом, не задерживаясь в горячем прижатии, всем телом осторожно соскальзывала по Ларочке вниз. Писька у Ларочки еле слышно всхлюпывала от участившихся в ней плесканий Наташиной ладошки. Ларочка была куда больше встревожена этими нечаянными звуками, чем движениями Наташи, и заметила Наташину голову у себя между ног лишь тогда, когда губы девочки щекотнули ей мех лобка. «Наташк… Ты балда… Что ты делаешь?», Ларочка, похоже, и в самом деле никогда не встречалась с подобным, а лишь слышала об этом что-то неясное и невероятное. Но Наташа уже тихонько мычала вместо ответа своим ротиком на Ларочкиных мягких покрытых редкими волосками губках. Ларочка сильно зажмурилась и в приливе чувств потянула себя за широко раздвинутые коленки. Одна коленка выскочила острым уголком из-под одеяла и матово-глянцево засветилась в наполняющих уже комнату утренних сумерках. Со второй коленки одеяло приподняла невесть откуда взявшаяся возле кровати Динуля. С приоткрытым в изумлении ртом она смотрела на влизывающуюся в Ларочкино лоно Наташу. Ларочка широко раскрыла глаза и попыталась ещё что-то произнести, но так и замерла с расспахнутым ротиком. Перехваченное дыхание остановилось внутри, сердце бешенно заколотилось, а большие пальчики ног чуть коснулись Наташиных плечиков и сильно вжались в них: подведённые к потолку глаза Ларочки блуждали где-то в небе от испытываемой невероятной и захватывающей эйфории… – Ойй-ёй! – непроизвольный вздох, наконец, вырвался из Ларочкиной груди, всё тело расслабилось, и она автоматически попыталась прикрыть голую письку ночнушкой. Но под натянутым подолом что-то стремительно забарахталось, и оттуда показалась смеющаяся Наташина голова. – Класс! – Наташа даже облизнулась своим розовым язычком от удовольствия и прижала стоявшую рядом Динулю за попку к себе. Ларочка вылезла из-под них и уселась на подушку, задрав ночную рубашку и рассматривая свои алеющие излизанные Наташей губки. Соседние кровати вновь откликнулись похихикиванием, и, обернувшись, Ларочка обнаружила, что никто уже в спальне давно не спит. – Ага! – внимание Ларочки, казалось, вернулось к её мокрой встревоженной письке. – Вот сейчас и выясним, раз не спится, кто это у нас устроил сегодня День Радио! Раечка – прыг ко мне! Это ты, лапочка, так влюблена в утреннюю зарядку на свежем воздухе? – А я тоже, может быть, зарядку люблю! – произнесла сидящая в ногах Ларочкиной постели Наташа, и начавшая было путешествие на четвереньках через кровати Раечка замерла на месте. – Особенно на морозе… закаляться полезно… – Но ты же ведь не могла этого сделать, Наташенька? – в голосе Ларочки Моховой звучали лишь лёгкие нотки сомнения. – Не могла! – согласилась Наташа. – Но сделала… – Понятно! – нотки сомнения исчезли полностью: Ларочке гораздо больше верилось в способность Наташи прикрыть нашкодившую малышню, чем в то, что она станет ночью, пописяв, крутить ручку спящего радио в поисках пионерской зорьки. – Раечка, солнышко моё, где ты там потерялась? Раечка всё так же на четвереньках пробилась через разбросанные простыни и одеяла и предстала перед сидящей на подушке Ларочкой. – Рассказывай… – вздохнула Ларочка. – Чего? – хихикнула Раечка, глядя на широко раскрытую письку Ларочки. – «Чего-чего»! – передразнила её Ларочка. – Когда человеком станешь, вот чего! Радио ты включала? В глаза смотри! – Радио? – Раечка честно попыталась взглянуть в глаза, но взгляд её тут же опять соскользнул вниз, и она вновь хихикнула: – Ласька, у тебя писька мокрая! – Да? – Ларочка с деланным удивлением заглянула к себе под живот, растягивая в стороны пальцами пушистые губки; но тут же вернулась к вопросу: – Ты не про письку мне, а про радио! Ты? Ну чего ты хихикаешь? – А чего ты с писькой голой сидишь! Я, может, так не могу признаваться! – Раечка теперь сама сделала вид, что дует губки и лишь искоса взглядывала на разверстую вульву. – Ларочка, а можно я… – неожиданно вмешалась стоявшая рядом с Наташей Динуля. – Что – ты? Признаешься, наконец? – Нет… Ларочка... Можно я… как Наташа… тебе… полижу?.. – Нет! – строго произнесла Ларочка и сдвинула коленки, но они не сошлись вместе, а упёрлись в стоящую перед ней Раечку. – Мала ещё… – И я… тоже… – заново захихикала зажатая между ног Раечка. – И я… – послышался голос совсем притихшей под ритмично вздрагивающим одеялом Таси-Тобика. – Всё! Кыш все! Надоели… – Ларочка выставила Раечку из своих коленок и шлёпнула по попе. – Все по кроватям и спят или одеваются, а то я сама вам тут утреннюю зарядку устрою! Динуля и Раечка сразу воспользовались случаем и устроили перегонки на четвереньках по взбаламошенным утренним постелям к своим местам. А Ларочка потянулась тепло на своей мягкой подушке, с самостоятельно разбегающимися в стороны коленками, и полумурлыкнула полупроизнесла: «Ну ладно уж… Так и быть…». Она стянула через голову ночную рубашку и оказалась возле кровати Динули. «Давайте… Только по очереди… И быстро – мне в столовую надо успеть…». …На следующее утро Ларочка Мохова проснулась от мысли, что до возвращения всего детского дома из поездки в Москву, по словам Вероники, осталось всего три дня. Она села на постели, нашаривая ногами тапочки под кроватью и невольно улыбнулась, глядя на мирно посапывающих в лучах занимающегося рассвета девочек на соседних кроватях. – Тобик, давай! – произнесла она полушёпотом, тронула Тасю Банкину за пылающую во сне щёчку и поудобней поставила одну ногу на перило кровати, подняв до живота ночнушку. Тася раскрыла глаза, увидела Ларочку и потянулась лицом к ней между ножек. Ещё полусонная, обворожительно пахнущая писька Ларочки разошлась в стороны под напором маленького язычка и встретилась с целующими её губками девочки. Рядом тут же послышалось шевеление, и пара блеснувших глаз уставились на Ларочкин обнажённый животик из-под одеяла Динули. Становилось тепло и хорошо всё вокруг, и Ларочка прижала увлекающуюся всё больше Тобика ладошками за голову под свой живот… «И мне… И мне…», возбуждённый шёпот выбирающейся из-под одеяла Динули приостановил поток согревающих чувств Ларочки. «И тебе!», прошептала она в ответ и задрала ногу уже над соседними перилами. Динуля высунула кончик розового языка и потянулась к промоченной уже Тобиком дырочке. Ларочкина писька под её неумелым, но старательным напором влажно захлюпала. «Да тише ты!», Ларочка гладила Динулю по ушкам и волосам, «Только щекотишься!..». Динуля чуть поумерила пыл, и Ларочку снова закачало на волнах легкокрылого удовольствия. Рядом пристроилась и гладила её по задранной коленке проснувшаяся окончательно Тобик, а по другую сторону Ларочкиной кровати начинала просыпаться Наташа. Ларочка уже тихо постанывала и начинала легонько дрожать в коленках, когда с Наташиной стороны донёсся громкий шёпот: «А Раечке?!». Ларочка с трудом оторвала от низа живота распалённые щёчки Динули и на цыпочках подошла к Раечкиной постели. Маленькая Раечка ещё спала и Ларочка осторожно поцеловала её в носик. Девочка улыбнулась и открыла глаза, а Ларочка уже мягко присаживалась над ней своей раскрытой писькой, сжав ступнями босых ног простыни рядом с маленькими плечиками. Раечка обратно зажмурилась в сон и приникла лицом к горячему влажному лону. Ларочка обхватила крошку-Раечку за головку и стала мягко покачивать её под своим животиком. Раечка жмурилась и хваталась губами то за нежные лепестки маленьких губок, то за чавкающую дырочку, то за скользкий сильно вздувшийся клитор. Тобик и Динуля с интересом заглядывали Ларочке под лобок и гладили её по рукам, коленкам и попе, а Наташа подошла и потянулась к Ларочке через перила. Их губы встретились, и Ларочкина попа задрожала над лицом Раечки. Стремительный весёлый оргазм прокатился по всему телу сидящей на корточках Ларочки Моховой, сжимая ей пресс и заставляя до предела разъехаться коленки. Ларочка завертела головой и застонала у Наташи на губах в порыве чувств безумного прилива всё охватывающей радости… Наташа со всех ног мчалась по усеянным жёлто-красной листвой весёлым осенним лужам. Ошеломляющая новость несла её на лёгких крыльях в кабинет Вероники Сергеевны: её лучшего друга Колю, большого и до глупого доброго Николая Гарина, усыновляют! – Вероника… Сергеевна… Это правда? – Наташа ворвалась к Веронике с трудом переводя дыхание от стремительного бега. Ответ был не нужен. «Правда» стояла рядом с диванчиком у стола Вероники и в четыре руки сжимала Колю за плечи. Мужчина в лётной форме и симпатичная молодая женщина с голубыми глазами. – Ага… – только и вымолвилось Наташе, и она строго посмотрела на новоприёмных Колиных родителей. Вероника рассмеялась и встала из-за стола: – Проходи, Наташенька, знакомься! Это Илья Палыч и Маргарита Александровна. Они любят Колю, а Коля любит их. Твои предложения? – Может быть – испытательный срок? – мужчина чувствовал себя слегка неуютно под пристальным Наташиным взглядом, смущался и немного краснел. – Не поможет… – вздохнула Наташа, глядя на смеющиеся лучики в глазах Коли. – Он же уже любит вас… – Понимаю… – так же точно вздохнул и мужчина. – Я так спросил… по привычке… Лётчик-испытатель! Он протянул Наташе огромную “лопатой” руку. – Наташа! – протянула в ответ растопыренную лапку Наташа и, подумав, добавила: – У вас жена красивая… – Знаю, – легко согласился лётчик. – Но даже это не главное… Наташа смотрела теперь сразу на три улыбки соединённые вместе, улыбалась тихонько и старалась не заплакать от нахлынувшего вдруг на неё какого-то непонятно-слезоточивого счастья… «Самой что ли усыновиться к кому-нибудь?», пришла спасительно-весёлая мысль, и Наташа тут же стёрла улыбку с лица, обернулась серьёзно и потянула Веронику за рукав белого платья-халата: – Вероника Сергеевна, а когда вы уже, наконец, удочерите меня?..
|
||||
|
Версия 1.0 1992 - 2008 |
||||