=EroNica=

Чехов А. П.

Галчёнок

(Рассказ земского врача)

Часть 1. «Галчёнок».

Часть 2. «Галчёнок и Виктор».

Часть 3. «Виктор и Зина».

Часть 1. «Галчёнок».

Был отвратительный весенний вечер. Мелкая изморось неслышно туманила окна и крупными слезами скатывалась по стеклам. На дворе тоскливо завывал ветер и наводил хандру.

Но нас собралась большая компания, и мы не скучали. Мы сидели в мягких креслах перед пылающим камином, пили вино, курили и, конечно, говорили про женщин и любовь. Переговорено на эту тему было много. Каждый из нас рассказал какой-нибудь анекдот, конечно, пикантный, из своих любовных похождений. Хохот иногда заглушал завывания ветра.

Не хохотал только один земский врач, тоже участвовавший в компании. После каждого рассказанного анекдота он вскакивал с места, шагал по комнате и ворчал: «Нет, это что! Это все ерунда... Это все и незанятно…»

Наконец, это всем надоело, и мы пристали к доктору с просьбой рассказать "занятное".

– Извольте-с! – воскликнул доктор. – Только уж не взыщите. Рассказ мой будет, во-первых, из реального быта, а во-вторых, самого натуралистического свойства.

– И отлично! – подхватили мы.

Доктор как-то осклабился, облизал свои толстые губы, словно у него заранее слюнки потекли, и, вынув из кармана какую-то тетрадку, проговорил:

– Я вам прочту рассказ, записанный мною со слов одной девушки, с которой я состоял в интимных отношениях. Как именно я познакомился с этой персоной, конечно, вам неинтересно…

– Нет, напротив, – перебили мы его, – очень интересно!

Доктор захохотал.

– Будто интересно?

– Конечно!

– Хорошо-с, согласен и на это. Итак, сперва расскажу вам, как я сошёлся с этой особой, а потом и её рассказ прочту.

– И отлично!

Доктор опять облизнулся, потёр от удовольствия руки, выпил залпом стакан вина и начал:

«…Познакомился я с ней в городском саду, куда забрёл, повинуясь всемогущему случаю. Начало смеркаться. Забился я в самую глухую часть сада, сидел на скамейке и курил папиросу. Был я в самом отвратительном расположении духа, ибо только что перед этим умер один из моих пациентов, которого я надеялся поставить на ноги. Как он ухитрился помереть вопреки всем правилам науки, я до сих пор понять не могу. Смерть пациента просто бесила меня, я готов был на стенку лезть... Как вдруг слышу какой-то шорох, чьи-то лёгкие шаги и в то же время робкий, как будто заискивающий шепот. Подняв голову, я увидел перед собой совершенно юную девушку, бедно одетую, но зато с такими прелестными чёрными глазами и с такими пунцовыми пухлыми губами, что у меня даже сердце замерло.

– Господин, – шептала она чуть слышно, – дайте на хлеб. У меня сегодня во рту ничего не было. Христа ради...

«Ах, черт возьми, – я встрепенулся – какая прелесть! Вот если бы...» и, недолго думая, спросил:

– А может, поужинаем вместе?

Девушка пугливо взглянула на меня и опустила глазки. У меня даже дыхание перехватило.

– Ну, так как же? – замирающим голосом повторил я.

– Не знаю... – она опять взглянула на меня, но на этот раз так хорошо улыбнулась, что я совершенно потерял голову.

– Пойдем, – продолжал я. – Я один живу, совершенно один. Напою, накормлю...

Девушка медлила с ответом.

– Что ж, согласна?

Она что-то прошептала. Тут уж я не выдержал! Смерть богатенького пациента мигом выскочила из моей головы. Я, поймав девушку за руку, принялся шептать ей прямо в ухо: «Ну, так вот. Ступай по этой дорожке, у ворот сада – слышишь? – подожди меня. Я сейчас, на минуту... Смотри, у ворот подожди!»

– Хорошо, – прошептала она и пошла к воротам.

Не отрываясь смотрел я ей вслед, любуясь почти детской семенящей походкой. Ноги мои дрожали, словно меня била самая патентованная лихорадка.

Ещё издали увидел её, стоявшую у ворот сада, в ожидании дальнейшего. Заметив меня, она вышла из ворот, но тут же замедлила шаги.

– Иди за мной, – шепнул я углом рта и, сделав вид, что не обращаю на неё ни малейшего внимания, прошёл мимо.

Только очутившись в пустынном переулке, я остановился. Тем же семенящим шагом она приблизилась.

– Видишь тот белый дом? Там моя квартира, – проговорил я, указывая пальцем, – но ты погоди входить. Надо прежде кухарку спровадить куда-нибудь. Поняла?

– Я тут на тротуаре похожу, – прошептала она. – А когда я отворю дверь, ты войди.

– Хорошо.

И, проговорив это, я чуть не бегом направился к моей квартире. Кухарка открыла мне дверь, и я, не раздеваясь, тотчас же откомандировал её с поручениями купить сыру, колбасы, водки, пива. И в то же время строго-настрого запретил ей входить в мои апартаменты.

– Не смей, – говорю, – девочка у меня будет. Поняла?

– Не впервой, поди, – проговорила кухарка, – знаем уж ваши порядки-то...

Кухарка отправилась в лавку, а я сбросил с себя пальто, шляпу и осторожно открыл дверь. Девушка уже стояла на крыльце и, как только дверь приотворилась, тотчас же шмыгнула в прихожую... « Гут», – сказал я сам себе, прищелкнув пальцами.

Немного погодя мы были в столовой, и девушка сидела у меня на коленях. Но представьте моё изумление, когда при более тщательном исследовании я обнаружил, что девица моя представляла собой совершенно ещё незрелый фрукт! Грудь её только-только начала развиваться, а уж о волосах на лобке и речи не могло быть.

– Который же тебе год? – чуть не вскрикнул я.

– Четырнадцать скоро, – прошептала она и, вспыхнув, опять улыбнулась той хорошей улыбкой, которой улыбнулась в саду...

– И ты уже знаешься с мужчинами?

– Я недавно, – прошептала она. – Разиков пять, не более...

– Разиков пять?

– Ну да!..

– Да-а, – озадаченно протянул я.

У девицы был вид совершенного ребенка, ещё и не ведающего, что такое грех. Согласитесь, господа, кто из нас не мечтал об обладании созданием не испорченным нравственно, но успевшим вкусить сладости любви? О, я был наверху блаженства!

– А ночевать ты останешься у меня? – шептал я, лаская её чуть припухшую грудь.

– Угу-у...

– Ну вот, и отлично. Поужинаем, выпьем винца.

– Я не пью, – прошептала она.

– Ну, пива-то стаканчик можно.

Но она уже не слушала меня и с любопытством рассматривала комнату и всё, что в ней находилось.

Наконец, проговорила:

– Как у вас хорошо здесь!

– Очень рад, что тебе понравилось.

– Я ещё отродясь не видела таких хором...

И, указав на кровать, спросила:

– А это что-ли та постель, на которой мы будем... – она вдруг хихикнула: – На неё и лечь-то боязно!

– Почему?

– Уж больно чисто...

– Тем лучше.

– Пожалуй, испачкаем как-нибудь. В деревне у нас не спят так. В городе, конечно, другие порядки...

Как будто даже осуждение послышалось в её тоне.

– Зачем же ты в город приехала?

– Есть нечего.

– Разве у тебя родни нет?

– Нет никого...

– А как тебя зовут?

Девушка, вдруг спрятав лицо ко мне на плечо, засмеялась.

– Не поверишь, пожалуй, – проговорила она.

– Так как же?

– Галчёнок.

– Да, – говорю, – действительно, имечко птичье.

– Зовут меня по-настоящему Грушей, – подхватила она, подняв голову и взглянув мне в лицо. – Только никто меня по имени не звал, а все кликали Галчёнок. И вы меня зовите так же...

– Ладно...

В это время дверь в кухню заскрипела. Я догадался, что возвратилась кухарка, и поспешил к ней. Захватив с собою принесенную провизию, а также вино и пиво, я достал из комода скатерть, разыскал ножи и вилки, притащил все это в спальню и совершенно по-водевильному накрыл на стол.

Немного погодя мы с Галчёнком уже сидели за столом и преусердно вкушали от трактирных яств. От водки она отказалась, зато с жадностью ела колбасу, ветчину и сыр и даже выпила потом стакан пива. Не отставал и я от неё. Опрокинув несколько рюмок водки, почувствовал себя в самом прекрасном расположении духа. А выпитое затем пиво ещё больше возбудило мою плоть. Когда всё было съедено, Галчёнок вышла из-за стола, помолилась на образа, а затем, обратясь ко мне, проговорила:

– Спасибо за хлеб и соль.

– Сыта?

– Спасибо, – она, указав пальцем на остатки сыра, спросила: – Это что такое было?

– Сыр.

– Впервые вижу.

– Понравился?

– Ничего.

Встал и я.

– Ну, – проговорил я, обняв Галчёнка, – а теперь спать пойдем.

– Пойдемте...

Галчёнок отошла в тёмный угол и принялась раздеваться. По мере того, как она снимала с себя кофточку, затем платье, кровь у меня разгорелась, а сердце принялось колотиться сильнее. Наконец, она осталась в одной сорочке и торопливо побежала к кровати.

– А сорочку-то? – вскричал я, задыхаясь.

– Ну, зачем?.. не надо, – пролепетала она, боязливо поджимаясь.

– Снимай!

– Нехорошо, ей богу, нехорошо.

– Снимай, говорю!

Она сняла и, окончательно застыдившись, быстро вскочила на постель и спряталась под одеяло. Я улегся рядом, обнял её, прильнул губами к её губам.

– Огонь загасите, – прошептала она.

Но я уже ничего не слышал и слегка подтянул её к себе.

– Огонь-то загасите, – опять прошептала она.

А сама, почувствовав прикосновение моего тела к своему, положила на меня ногу. Я слегка повернул её на спину и, секунду спустя, был уже на ней. С великим трудом втиснул я свой член в её ещё детскую дырочку. От этого она съежилась, запрокинулась на подушки и вцепилась в меня обеими руками, не то вздохнув, не то застонав. Я сделал два-три движения, вдруг она вытянулась, стиснула зубы, закрыла глаза и одновременно с этим я почувствовал судорожное и учащенное движение и сжимание её влагалища. Меня словно обдало огнем. Я плотнее прижался к Галчёнку. Помнится, даже с места отодвинул её, потом прильнул губами к её влажному лбу и затрепетал всем телом...»

Доктор с таким упоением и так мастерски передал всю эту сцену, что мы дружно зааплодировали.

– Браво, браво! – кричали мы. – Превосходно!..

Доктор приложил руку к сердцу, как это делают актеры, и обведя нас глазами, расшаркался.

– Благодарю вас, – проговорил он. Затем, усевшись, прибавил: – А теперь выпьем по стаканчику вина, и я прочту вам рассказ Галчёнка.

Мы выпили.

– Только предупреждаю вас, – проговорил доктор, развертывая тетрадь, – рассказ мой записан со слов Галчёнка, а потому не относитесь строго к его литературным недостаткам.

– Читайте, читайте! – закричали все.

Доктор пододвинул к себе лампу и начал читать.

Рассказ Галчёнка

Отец мой помер, когда мне одиннадцатый год пошёл. Остались мы с матерью вдвоём и терпели горькую нужду. При отце ещё кое-как перебивались с хлеба на квас, а похоронили отца – и совсем обнищали.

Так промаялись мы всё лето, а к осени к матери присватался один мужичёк из соседней деревни. Мужичёк этот тоже был вдовый, но бездетный. Старик был зажиточный, лет пятидесяти с хвостиком, высокий такой, плечистый, дюжий. Жил он исправно, имел скотину, пчельник, и на работу был жадный-разжадный. Сложа руки сидеть не любил и всё делал сам.

Мать посоветовалась с родными, с соседями, и все порешили, что такого жениха днём с огнём не сыскать. Поплакала мать, что ей с родным селом расставаться приходится, сходила на кладбище, побыла на родных могилах, а потом повенчались. Мы переехали в дом вотчима. Избенку свою продали, а какая скотинка была, с собою взяли.

Я долго не могла привыкнуть к вотчиму. Мать приказывала, чтобы я его отцом называла, а у меня язык не поворачивался. Все ещё о своем родном батюшке тосковала. Только вотчим за это не серчал на меня.

– Не ругай, – говорил он матери, – привыкнет помаленьку, сразу-то нельзя...

Добрый он был страсть какой, ласкал меня, словно родную, и я, точно, помаленьку привыкать стала. Девчонка я из себя была немудрящая, маленькая и черноглазая, за то самое меня и прозвали Галчёнком. С матерью вотчим жил хорошо, согласно, прижил с ней ребенка, только этот ребенок прожил недолго, каких-нибудь месяца два, а потом помер. В то время мне тринадцатый год пошёл, и я начала матери пособлять. И корову, бывало, подою, и печку истоплю, и все такое по домашности. Однако вотчим меня работой не неволил.

– Что, – говорит, – с неё взыскать, пускай растёт себе.

Пришло лето. Как-то купалась я в реке, а речка-то как раз позади наших гумен протекала. Купалась, купалась. Зачала раков ловить. Ущупаю норку, засуну туда руку, да и вытащу рака. Наловила их почти ведро цельное. Смотрю: вотчим лошадь поить ведет. Подвёл лошадь к воде, а сам на берегу присел. Смотрит на меня и кричит:

– Никак раков ловишь?

– Раков, раков...

– А много наловила?

– А вот, говорю, покажу сейчас.

Выскочила я на берег и зачала раков из ведра высыпать. А вотчим хоть бы слово промолвил, ровно очумел. На раков-то и не взглянул даже, а только мне всё промеж ног смотрит. Уставился глазами, а сам красный сделался. Лошадь давным-давно напилась уже, а он всё глядит и глядит. Наконец, ровно проснулся, встал на ноги и засмеялся.

– И впрямь, – говорит, – ты Галчёнок, у тебя и тело-то чёрное.

А сам обнял меня, поводил по спине рукой, погладил и повёл лошадь домой.

С той самой поры он ещё пуще ласкать меня зачал. Мимо, бывало, не пройдёшь, чтобы не пощупал меня. То, бывало, за плечо легонько ущипнёт, то по голове погладит. При матери, бывало, редко ласкал, а уйдёт мать, ну и зачнёт, раз за пазуху залез, гладит рукой по голому телу, а сам шепчет: «Никак сисеньки-то у тебя припухать начинают...» А где там припухать: грудь-то, словно лопата, плоская была, и только два сосочка, как две землянички торчали.

А другой раз посадил меня к себе на колени и под подол рукой залез. А я сижу и думаю: чего это он меня меж ног щупает? Смотрю на него, а он словно задыхается. Словно его лихоманка бьёт. Так весь ходуном и ходит.

– С тобой, – говорит, – того и гляди, набедокуришь.

А я только дивлюсь: про какую он беду говорит, а пуще всего чудно было, чего он у меня пальцем-то копает?

Прошёл месяц. Однажды как-то мать к родным собралась, а мы с вотчимом должны были дома остаться. Запряг он матери лошадь, соломки в телегу подбросил, полостью покрыл, чтобы спокойнее сидеть было, и честь честью проводил со двора: – Гуляй, – говорит, – весело.

Я всё время на крылечке стояла, а проводивши мать, пошла в чулан и завалилась спать. Долго ли, коротко ли спала – не помню. Только слышу: кто-то тихонько толкает. Я открыла глаза. Смотрю – вотчим. «Хочешь, – говорит, – в баню со мной?». «А баню-то истопил?», – спрашиваю. «Истопил», – говорит. «Что же, – говорю, – пойдем, пожалуй». «Так собирайся», – говорит.

Я собрала бельишко, и мы пошли. А вотчим идёт и всё на меня глазами косится, словно как не верит, что я следом за ним иду. Подошли мы к бане, он остановился и говорит: «Ступай передом». Я вошла, а следом и вотчим. «Лезь, – говорит, – на полок, я там помою тебя».

Залезли мы и сели рядом. «Давай, – говорит, – сперва попотеем». А сам обнял меня и зачал по телу гладить. Гладил, гладил и опять промеж ног полез. Мне инда щекотно стало, засмеялась я и скорее ноги вместе стиснула. А он задрожал весь, и слышу я, что он меня на спину гнёт. Положил на спину... лезет на меня и шепчет, чтобы я, значит, ноги раздвинула... Я раздвинула... а пот с него так градом и льёт. «Лежи, – говорит, – смирно». Я лежу и слышу, что он мне в сюку-то приставил что-то. Приставил, да вдруг вскочил с меня, словно как испугался чего, сел на полок и свесил ногу. «Нет, – говорит, – этак, того и гляди, в Сибирь угодишь!». Сидит так-то, промеж ног мне смотрит, а сам захлебывается инда.

«Давай, – говорит, – по-иному». Взял меня за руку, поднял, велел на ступеньку с полка спуститься и поставил меня супротив себя так, что его ноги промеж моих угодили. «Мой, – говорит, – мне шишку!». И шишку-то мне в руку суёт. «Ты, – говорит, – мне помой, а я тебе». Я взяла его шишку, а он, значит, пальцем мне сюку щекотать начал. Я стою, пошевеливаю рукой шишку-то и думаю; что-то странно мы моемся...

Сперва ничего, словно так и следует, а потом, маленько погодя, слышу, что по телу-то у меня словно дрожь пробежала. Сердце заныло как-то, в глазах помутилось, а промеж ног-то такой зуд пошёл, что я инда упала вотчиму на плечо и, сказать стыдно, уссалась вся...

А вотчим, словно как обрадовался этому и всё мне в руку шишку тычет. Тыкал-тыкал, да как вытянется вдруг, как задрожит, и слышу я: из рук у меня что-то потекло. Тут уж я не выдержала, упала на вотчима. А когда очнулась и говорю ему:

– А мы, должно быть, угорели с тобой.

Он засмеялся.

– Есть, – говорит, – немного.

Однако мы вымылись, как следует, попарились и зачали одеваться. Выходя из бани, вотчим и говорит мне:

– Ты, смотри, не сказывай, что мы с тобой в бане были, ни-ни. Скажешь – со света сживу, живую в землю закопаю! А смолчишь – любить буду, без калачика с базара не приду...

С той самой поры вотчим так полюбил меня, что редкий день гостинцами не дарил. То, бывало, медовых пряников купит, то орешков, а то так – яблоков принесёт. И про гостинцы тоже говорил: «Не сказывай, слышишь!». «Слышу». «Тихонько ешь, чтобы мать не видала». Я так и делала. Матери ничего не говорила и гостинцы ела тайком. А вотчим, бывало, так и следит за мной и ходит, словно как пришитый ко мне – куда я, туда и он. Чуть, бывало, увидит где, сейчас обнимать, целовать зачнёт. Уж целует, целует...

Однова как-то я на огороде поливала, день был жаркий, умаялась, таская воду. Так что после обеда забралась на сеновал, уткнулась в сено и уснула. Только чую спросонка, что по мне ветер гуляет. Открыла я глаза и вижу, что лежу заголённая, и что вотчим лежит у меня промеж ног и языком сюку лижет. Я, было, вскочить хотела, да мочи не было, – уж больно приятно показалось. Лежу и слышу, что по жилам-то у меня словно огонь переливается, по телу-то словно мурашки бегают. Щекотно. Но так сердце и замирает... Вдруг слышу, вотчим словно как задыхаться начал, заметался, засунул язык в сюку и притих. Я инда задрожала вся и развела ноги... Что было потом – не помню, память отшибло. Только я очнулась – вотчима на сеновале уже не было. И лежу я по-прежнему на спине всё ещё с разведёнными ногами, но только уже с опущенным подолом.

На другой день праздник какой-то был. Мать в село к обедне поехала. А мы с вотчимом остались дома. Зачала я печку топить... Только я чувствую, что он глазами-то словно съесть собирается. Вот ведь диковинка-то какая, словно у меня на затылке глаза торчат... Слышу, скрипнула дверь. Ну, думаю, идёт... И точно, подошёл ко мне сзади, обнял и шепчет: «А что, вчера на сеновале ты ничего во сне не видела?». «Ничего», – говорю. А сама застыдилась, рукавом глаза прикрыла. Вдруг, слышу, под подол лезет. «Пусти», – говорю. Да он словно оглох. Повернул меня к себе лицом, прижал к печке, и в руку мне шишку суёт... Стыдно мне стало. Так стыдно, что я даже отвернулась от него, а всё-таки шишку-то взяла и зачала её шевелить легонько. Полез он ко мне промеж ног. Лезет рукой-то, а ноги у меня словно сами собой раздвинулись. Зачали мы баловаться...

Вот диковинка-то. С той поры мы эдак-то почитай каждый день баловаться начали. Да это что... Сговариваться зачали, где бы сойтись так, чтобы никто не видел. И сходились, то на гумне, то на огороде. Я уже думала, что вотчим просто играет со мной, только не по-прежнему, а по-иному. Полюбилась я ему, думала я, ну вот он и играет. Я даже не знала ещё, как по-настоящему это делают. Однако немного погодя узнала. И вот как это было.

Однова ночью спала я на своей постели, а спали мы все вместе в одном сарае. Я на одной кровати, а вотчим с матерью на другой. Крыша была соломенная, худая, вся в дырах, а месяц светил как раз на ихнюю кровать. С вечеру-то я заснула крепко, а возле полуночи проснулась и слышу, скрип какой-то. Я открыла глаза и вижу, что вотчим на матери лежит и шишкой-то промеж ног ей тычет. Я притаилась, дышать даже перестала, а сама глаз с них не спускаю. Слышу, мать шепчет: «Как бы дочка не услыхала...». «Ну вот... где ей услыхать», – шепчет вотчим, а сам тычет. Тыкал он крепко... Тыкались-тыкались так-то, а потом перестали... Немного погодя смотрю, вотчим слез с матери, а мать вздохнула, опустила рубашку и повернулась на бок.

С этой поры начала я всё понимать. Увижу, бывало, петуха на курице и знаю, что это они не дерутся, как я думала прежде, а тыкаются. Увижу кобеля на суке – то же самое. Прежде внимания на всё это не обращала, а теперь остановлюсь, а у самой-то мысли самые скоромные. Раз как-то увидела я на выгоне, что на кобылицу сесть жеребец собирается. Забежала сбоку и смотрю. Тычет он ей под хвост, а куда надо – не попадает. Кобыла разгорелась вся, хвост подняла, пляшет, а он всё мимо. Досада меня взяла. Подбежала я к ним и поставила правильно. «Вот, – говорю, – куда надо! Теперь пихай!». И не успела я мигнуть, как жеребец задул свою шишку. Долго я смотрела на них и до того растревожилась, что подвернись мне в ту пору урод какой-нибудь, я бы и на него сама полезла.

Наконец, поспела рожь, и надо было семена готовить для посева. Молотили мы все: вотчим, мать и я – и к вечеру намолотили сколько требовалось. Осталось только перевеять. Когда солнышко начало садиться, мать пошла коров встречать, а мы с вотчимом остались на гумне ворох оправлять. Оправляли мы его долго, так что совсем стемнело и на небе звёзды загорелись. Гумно опустело, и только одни мы с вотчимом возились. Вотчим всё время молчал и словно думал какую-то думу. Таскает солому, ворох прикрывает, а сам на меня глазами-то косится. Наконец, прикрыли мы ворох, убрали мётлы, грабли и надо бы домой идти. А вотчим вместо того по соседним гумнам ходить начал. Я осталась одна.

Кругом всё затихло, словно как бы вымерло. На меня инда робость напала. Стою и думаю: «Зачем это вотчим по гумнам ходит?». Думала-думала и смекнула, что это он смотреть пошёл, не остался ли кто на гумне. Стою, а сама дрожью дрожу, зуб на зуб не попадает. Такой страх напал, что хотела бежать было домой. И диковинное дело: прежде только и думала о том, как бы перепихнуться с кем-нибудь. Однова даже во сне видела, как будто вотчим меня тыкает. Даже, признаться, зашлась... Наконец слышу, что шаги-то ближе и ближе раздаются, а немного погодя и сам вотчим показался. Шагал он не торопясь, прислушивался, а когда пришёл на своё гумно, остановился и зачал глазами-то меня искать. Я стою ни жива, ни мертва. Слышу, зачал легонько окликать меня: «Галчёнок, – говорит, – где ты?». Я не откликнулась, а только соломой зашуршала. Он услыхал и говорит: «Пойдем сюда...» А сам взял меня за руку и тащит к омету. Я молчу и иду за ним, словно к смерти меня приговорили, трясусь вся, ноги подкашиваются.

Подошли мы к омету. Он шепчет: «Ложись!». А я стою, пошевельнуться не смею. Видит он, что перепугалась и силою повалил на солому. «Пусти», – говорю. «Пущу», – говорит. А сам заголил мне подол, да на меня и навалился. Я, было, выскочить из-под него хотела, стиснула ноги. Он сильно раздвинул их и зачал мне в сюку втискивать свою шишку. Тычет, а шишка всё соскальзывает. То по животу шмыгнёт, то в задницу упрётся. И сам-то умаялся, и меня замучил. «Пусти, – говорю, – моченьки нету моей!». А он шепчет легонько: «Согни ноги крючком». Я согнула их в коленях и чую, что мне в сюку-то словно ножом пырнули. Я инда вскрикнула, а вотчим стащил у меня платок с головы, да платком-то рот мне заткнул. «Молчи, – говорит, – ситцу на сарафан куплю...» У меня инда глаза под лоб закатились. А он-то облапил мне шею и всё на меня налегает. Запустит шишку-то, прижмётся плотно-расплотно, а потом вытащит и опять запустит... Всю солому изъездили. Зачали у одного конца омета, а кончили у другого. Словно бешеные сделались. Он упрётся ногами-то в землю и так запустит, что инда с места сдвинет. Только соберусь подняться, а он опять опрокинет и опять задвинет. Крикнуть, было, хотела, а рот платком заткнут. Стиснула зубами платок этот и словно замерла. А он-то ещё чаще ширять начал. Ширяет, а сам зубами скрипит, раза два инда за плечо укусил. Ширял, ширял – вдруг, слышу, плотно прижался ко мне, задрожал, и в сюке шишка-то подёргиваться начала... Подёрнется и плеснёт, подёрнется и плеснёт... «Ну, – думаю себе, – кончилось!».

И то, полежал он так на мне, плеснул ещё разика два, а потом прильнул губами к моей голове. Посидели мы немножко, а когда отдохнули, пошли домой... Мать встретила нас на крыльце. «А я уже, – говорит, – идти к вам собралась. Чего это вы там копались?». Вотчим что-то сказал ей в ответ, а у меня даже смелости не хватило взглянуть на неё...

Поужинали, я спать легла. Спала я в те поры в чулане, а вотчим с матерью – в сарае. Разделась и легла, а заснуть не могу, уж очень больно мне было, словно ножом мою сюку резали. Слышала я, как первые петухи пропели, как вторые, а заснуть всё не могла. Вдруг слышу, что в сенях дверь скрипнула. Я прислушалась. Слышу, кто-то по сеням крадётся. Ощупал чуланную дверь и легонько отворил её... «Кто тут?», – спрашиваю. «Молчи, – шепчет вотчим, – это я...». А сам прильнул мне к уху и суёт в руку какую-то склянку и шепчет. «Маслица я тебе из лампадки принес. Помажь, – говорит, – полегче будет». И тем же следом вышел из чулана. Я помазала, и точно, маленько как будто полегче стало, и я заснула.

Дня три я не могла ходить, как следует. Мать заметила это и спрашивает: «Что это ты раскорякой ходишь?». «Не знаю», – говорю. «Пощупай-ка, – говорит, – намедни молотили, так, может, колос не запихнут-ли? Бывает это с нашей сестрой. Сбегай-ка на речку, хорошенько промой...». Однако, дней пять спустя всё зажило, и никакой боли я уже не чувствовала. Только вот беда: не могла я матери в глаза посмотреть. Взгляну, бывало, и сейчас же глаза опущу. Всё-то хорошенько я не понимала ещё, а как-то чувствовала, что словно как в чём-то провинилась перед ней.

Думала я об этом день и ночь, и до того дошло, что под конец начала представлять, что мать догадывается, и что неспроста спросила нас, чего мы так долго в те поры на гумне копались?.. Раз как-то вотчим пришёл ко мне ночью, хотел было полежать со мной, так я его прогнала. «Ступай, – говорю, – ступай от меня!». Тот, было, ломаться зачал, а я вскочила с постели и вытолкала его вон из чулана. «И не моги, – говорю, – ходить ко мне». А наутро вотчим спрашивает: «Это, – говорит, – что же такое ты делаешь со мной?». «А то и делаю, – говорю, – что не смей ходить ко мне». «Как так? – спрашивает, – По какому такому праву?». «А потому, – говорю, – что матери боюсь. Узнает, беда будет...». Вотчим рассмеялся даже. «И только-то?», – говорит. «Боюсь, страсть, как боюсь». «Не бойся, – говорит, – она ничего не узнает». А потом обнял и шепчет: «Я к тебе сегодня ночью приду». И точно, приходил он, а я опять прогнала его. Силою, было, хотел, а я вырвалась и выбежала на двор. Вотчим обозлился и пригрозил побить меня. «Изуродую, – говорит, – со света сживу». Однако, всё-таки ушёл.

Недели полторы я так-то упрямилась. Наконец, изловил он меня на огороде. Подобрался так, что я не заметила, облапил и, не говоря ни слова, повалил на землю. Я вскочить хотела, но не тут-то было... Задул он мне свою шишку и давай натягивать! Я, было, кричать, а голос-то словно у меня отнялся. Сердце заныло, в глазах помутилось и помню я, что мне так хорошо стало, что я даже ноги развела и обвила руками шею вотчима. Сделали мы так-то разик, отдохнули маленько, а потом в другой раз зачали. Тут уж я не ломалась. Сама легла на спину, сама заголила подол и даже сама вставила шишку...

С той поры вотчим, почитай, каждую ночь ко мне приходил, и я так полюбила его, что, бывало, жду не дождусь. Полюбил и он меня страсть как! Зачнёт, бывало, пихать, а сам шепчет: «Такой, – говорит, – у меня аппетит на тебя, что умереть на тебе могу». И у меня аппетит был к нему. Даром что старик, а так, бывало, проберёт, что ничком-то насилу отдышишься. Разденемся, бывало, накроемся одеялом и зачнём. Сделаем разик, полежим маленько и опять сызнова... Точно ошалели мы с ним!

Только недолго мы прожили так. Какие-нибудь месяца два-три, а потом такая беда стряслась, что инда вспомнить страшно. А во всём виноват был вотчим. Уж больно он расхрабрился. Словно забыл, что у него законная жена есть. Прежде, бывало, гостинцы тайком мне возил, а тут дошёл до того, что бояться перестал. Однова привёз ситцу сразу на два сарафана, а другой раз платок шелковый, потом серёжки, бусы. Да так при матери и отдавал. «На, – говорит, – Галчёнок, носи на доброе здоровье!». Сперва-то мать ничего, а потом словно серчать стала. «Уж больно много ты что-то даришь...», – заворчала она как-то и таково-то подозрительно посмотрела на меня, я-то инда перепугалась.

И начала я с той поры примечать, что мать словно как поглядывает на нас. Я говорю вотчиму: «Ты ко мне погоди ходить». «А что?», – спрашивает. «Так, – говорю, – погоди». «Да что такое?». «А то, что мать следит за нами». «Пустое», – говорит. Однако ходить перестал.

Так прошло три дня. Истомились мы с ним за это время. Взглянем друг на друга и вздохнём оба... Вдруг мать на ярмарку отправилась, и мы словно как ожили. До ярмарки было далеко – вёрст сорок и обернуться в один день никак нельзя было... Мать поехала и говорит вотчиму: «Я и переночую там...». «Знамо, – говорит, – переночуй». Мать уехала, а мы с вотчимом остались одни. «Ну, – говорит, – Галчёнок, теперь ночь наша!». Сходил он в лавочку, принёс сластей разных, водочки, и мы зачали пировать. Я водки-то не пила, а он выпил порядком. Вечером напились мы чаю, поужинали и пошли в чулан. Я уж не знаю, что с нами было тогда. Наголодались, что ли мы с ним, или уж больно обрадовались, что мать уехала, только он до самой полуночи не слезал с меня. Сделает и лежит. Даже шишку из меня не вытаскивал. Так с засунутой шишкой и лежит. Лежу я под ним и хоть бы пошевелилась! Лежу себе и жду, когда шишка опять распухать начнёт. А как только почую, что она словно шевелиться начнёт, так сейчас же прижмусь к нему. Прижмусь и готово... И опять за дело! «Ну, Галчёнок, – говорит он, – мы с тобой словно ошалели!». А я знай себе, лежу да всё крепче и крепче прижимаю его к себе. Наконец, уже после шестого раза, он слез с меня. «Довольно, – говорит, – кажись, досыта!». И точно, что досыта. «Давай, – говорит, – спать теперь». Мы сходили оправиться, укрылись одеялом и заснули. Вдруг ночью слышу: кто-то хлопает дверью. Я хотела было вскочить с кровати, и вдруг вижу мать с лампой на пороге, а вотчим стоит возле неё в одной рубахе. И слова вымолвить не может. Я обомлела. Пальцем пошевелить не могу. А потом... что тут было! До сих пор трясёт меня, как вспомню, как ругала мать вотчима, а заодно и меня... Не знаю, как я нашла силы одеться-то и как мне удалось выбраться из дому.

Ещё не зачало рассветать, а я уже бежала, куда глаза глядят. Бежала, как очумелая, а потом вышла на дорогу в город. Кто-то меня подвёз, дал краюху хлеба, и уже, почитай, как две недели я тут. Намаялась, страсть, а работы подходящей не нашла. Мать, слыхала, разошлась с вотчимом, а как теперь живут-то они – не знаю...

***

На этом доктор кончил своё чтение и, сложив тетрадку, спрятал её. Мы были крайне заинтересованы и взволнованы услышанным.

– Ну, а какова дальнейшая история Галчёнка? – спросил кто-то из нас после минутного молчания.

– А дальше, что ж... я долго жил с нею. И полюбил, вероятно, не меньше... отчима. Одевал, обувал. Оставил у себя в качестве горничной. Уговорил кухарку обучать её всяким делам по-хозяйству: прибирать, стряпать. Пристроил её в вечернюю школу. Через пару месяцев она уже привыкла вполне к новому образу жизни, поправилась, стала ещё краше... Удалось кое-как наладить доброжелательное покровительство над нею кухарки. Последняя сперва заметно дулась, относилась к Галчёнку свысока, все ожидала, когда я её прогоню. Но постепенно привыкла к девушке и даже подружилась с ней. Со своей стороны я всячески содействовал этому. Какого-либо открытого проявления своих чувств к Галчёнку я, однако, старательно избегал. А при кухарке, гостях и знакомых даже подчеркивал своё полное равнодушие к молоденькой прислуге. В отсутствие кухарки я тщательно и с удовольствием инструктировал Галчёнка: как и что следует делать, как себя вести и что говорить. Постепенно забота о порядке и чистоте в комнатах перешла к Галчёнку, а кухарка целиком переключилась на готовку. Это давало возможность Галчёнку часто находиться в комнатах. А потом и её столик для приготовления уроков я передвинул поближе к моему кабинету. Одна беда – наша кухарка привыкла заходить в комнаты, когда ей заблагорассудится. О том же, кто у меня будет дома, я обычно её заранее предупреждал. Но не мог же я делать такое же предупреждение по отношению к Галчёнку! Я понимаю, что вы ждете «подробностей»... Ну, что ж, кое-что расскажу...

Прошло ещё два-три дня, а удобного случая остаться наедине с Галчёнком всё не представлялось. Кухарка, то и дело, шастала по комнатам. Куда бы это отослать её, ну, хотя бы на час, на полчаса? Помнится, я стоял у окна в раздумье. Ничего подходящего не пришло в голову. Я вышел на крыльцо. Луна ещё не взошла и было очень темно. Предстояла долгая и душная летняя ночь. Вдруг дверь тихо скрипнула и отворилась. Появилась Галчёнок с пустым ведром в руке. «Ты куда?», – прошептал я, нежно обняв её за талию.

– Сами видите, по воду. Пустите, а то кухарка ждет.

– Хочешь? – Я взял её руку и положил себе между ног.

Галчёнок слегка сжала пальчиками мой напряжённый член и тихо вздохнула: – Боюсь...

– Бояться нечего. Когда кухарка крепко уснёт, я тихонько разбужу тебя. Ты встанешь и выйдешь в коридорчик, как будто на двор, за нуждой. Будем в коридоре слушать – если кухарка проснется – сразу воротишься. Ладно?

– Не знаю... – ответила она, отняла руку от моего члена, как бы с сожалением, и побежала.

Собрались чай пить.

– Ну что ж, Прокофьевна, – обратился я к кухарке, – не попить ли нам чайку с коньячком, а?

– А с чего бы это? И праздника-то как будто нету...

– Праздник, положим, может и будет, – покосился я в сторону Галчёнка и наполнил добрую треть стакана кухарки коньяком, к которому, как я знал, она имела сильное пристрастие.

Старуха с видимым удовольствием опрокинула спиртное и мигом осоловела. Спустя два часа все улеглись спать... Выждав ещё некоторое время, я принялся действовать. Быстро натянул носки и в одной нижней рубашке прокрался на кухню. Из-за закрытой двери доносился ровный, тихий храп кухарки. После ужина с коньяком она видела, вероятно, уже не первый сон. Потянув на себя дверь, я быстро скользнул к кушетке и слегка прикоснулся к ноге Галчёнка.

После минутного колебания она поднялась, и ещё через минуту мы были в коридоре, за плотно закрытой дверью. Босиком, в одной сорочке, Галчёнок слегка поёживалась не то от прохлады, не то от волнения. Я встал у притолоки двери и обнял девушку за плечи. Затаив дыхание, мы прислушивались, стараясь определить, крепко ли спит кухарка. Её горячие ручонки несмело обвивали мою поясницу, а я, прерывисто дыша, жадно гладил её по спине.

Так молча стояли мы, наслаждаясь внезапной близостью и предвкушая ещё большее наслаждение. Я поглаживал ягодицы Галчёнка, вздрагивающие под моими пальцами, и слегка прижимался к маленьким грудям. Потом, сняв руку Галчёнка со своей поясницы, я спустил её вниз, прямо на мошонку. Прикосновение её робких пальчиков снизу было так бесстыдно и так невыразимо сладостно, что я чуть не застонал... Захотелось большего, и я принялся водить её ручку вокруг яиц, то прижимая, то слегка отодвигая, то вращая вокруг. Вскоре мне показалось, что ещё несколько минут такой близости, и я спущу ей на пупок... В кухне послышался скрип кровати. Мы замерли. Кухарка, видимо, перевернулась на другой бок и сейчас же раздался прежний её тихий храп... Я хотел было потащить Галчёнка к себе в комнату, но кухарка могла каждую минуту проснуться, хватиться Галчёнка, и наша тайна могла быть открыта...

Я размышлял, каким образом совершить желаемое. Сделать это стоя было бы почти невозможно, так как пришлось бы стоять с низко согнутыми коленями. Никакой лежанки или кресла поблизости не было. Однако рядом с вешалкой находился небольшой туалетный столик, покрытый бархатной скатертью. На нем стояло зеркало. Шепнув Галчёнку «подожди», я тихонько принёс подушку, снял со столика зеркало, бросил подушку на столик, а поверх подушки вниз животом расположил Галчёнка. Пальцами ног она касалась пола... Осторожно приподняв её ноги и придерживая их руками в полусогнутом положении, я, стоя между её ногами, медленно ввел свой член во влагалище. Затем присел и поднялся, поднялся и присел... Минуты две, не больше, я как бы танцевал таким странным образом сзади Галчёнка, сгибая и разгибая колени. При этом я приподымал и опускал членом всю задницу Галчёнка, вызывая тем сильное и своеобразное трение члена во влагалище. Делал я это осторожно, так как и при этих движениях слышался хлюпающий и сосущий звук, особенно при перемене направления движения, хотя и не такой громкий, как при движении вперёд и назад. Головка моего члена ни на секунду не отрывалась от её матки, прижимая её всё с большим и большим тщанием. Вскоре тело Галчёнка вновь напряглось, вытянулось, дыхание её стало порывистым, как всегда бывает при оргазме. Я медлил, продлевая наслаждение... Но задница Галчёнка жадно тянулась за членом, опускаясь и приподымаясь, вульва вновь начала сокращаться, судорожно сдавливая мой член. У неё вновь наступал оргазм... На этот раз спускала она медленнее, полнее, дольше, вся изогнувшись, изгибаясь, напрягаясь...

Я снял с себя рубаху, тщательно вытер ею Галчёнка, с величайшей нежностью поцеловал её, и она бесшумно скользнула в комнату, где ничего не подозревавшая кухарка досматривала свой десятый сон. Уснул и я в ту ночь крепко, и, наверное, с блаженной улыбкой на губах.

Прошла неделя. Мы всё-таки ухитрялись кое-как, второпях, наспех, сближаться, но полного удовлетворения это не давало.

Так один раз кухарка задержалась с соседкой у калитки. Я заметил это, схватил за руку Галчёнка, подвел её к окну с занавеской, и, наклонив вперёд, торопливо овладел ею. Голова над головой, мы оба смотрели на кухарку через занавеску, понимая, что в нашем распоряжении считанные минуты, а быть может, даже секунды. Комната сразу же наполнилась сосущими бесстыдными звуками... Вдруг кухарка, перекинувшись последними словами с соседкой, направилась в дом. Галчёнок вздрогнула и как была в наклоненной позе, не разгибаясь, двинулась медленно к дверям... Разогнуться мешал ей мой член и моя грудь, давившая ей на спину. Не вынимая, я двинулся за ней. Мы оба дрожали, но никак не могли расцепиться... Двигаясь за ней, придерживая её под животом, путаясь в брюках, сползших почти до пола, я, наконец, прижал членом её матку... Она вскрикнула и тут же спустила, облив головку моего члена. Затем рванулась и выбежала вон из комнаты. Мой член при этом выскользнул из вульвы и брызнул спермой вслед беглянке...

Тотчас я запер дверь, вытер тряпкой пол, привёл себя в порядок и лишь после этого осторожно вышел. Пройдя мимо кухни, я заметил Галчёнка, что-то энергично делавшую у стола, повернувшись спиной к кухарке. Видимо, она пыталась скрыть своё пламенеющее лицо. Я позвал кухарку в комнату, чтобы помочь Галчёнку прийти в себя.

Да, всё это было мило, сладко, страстно! Но полного удовлетворения – увы! – не давало. Хотелось обладания продолжительного, не стеснённого никакими рамками. Условия для такого благодатного супружеского соития предоставил нам всемогущий случай. Кухарка собралась в дальнюю деревню к родственникам. Таким образом, мы остались с Галчёнком вдвоём на целую ночь. Весь день, пока кухарка собиралась в дорогу, я чувствовал невероятное возбуждение. Член всё время находился в полуэрегированном состоянии, яйца надувались, отяжелели как-то. В конце концов томительные минуты ожидания остались позади, и после наскоро состряпанного ужина мы с Галчёнком очутились в постели...

– Ну что же, – после минутной паузы продолжил доктор, – о дальнейшем расскажу после, уже скоро рассвет...

– Что вы, что вы! Продолжайте! – воскликнул кто-то из нас, устремив блестящие глаза на доктора.

– Нет уж, Дмитрий Павлович, увольте, как-нибудь в другой раз.

– Ну, ладно, давайте завтра в девять вечера соберёмся здесь же. Идёт? – сказал Николай Васильевич, точно и тщательно записывающий рассказ доктора.

– А то вот уже и рука приустала, – добавил он, складывая толстую тетрадь в портфель. – А рассказ стоит того, чтобы не пропустить ни одного слова...

На том и порешили. Все торопливо распрощались друг с другом. Было очевидно, что, возбуждённые слышанным, все спешили удовлетворить свою страсть в объятиях жён, женщин, девушек... Вместе с доктором нас было пятеро и, значит, пятеро женщин и девушек через полчаса будут разбужены от сладкого сна... Да, быть может, после рассказа доктора каждый из нас согласится вспомнить и поделиться с нами воспоминаниями о том, как и с кем он провёл остаток этой ночи...

Часть 2. «Галчёнок и Виктор».

Ещё не было девяти часов, как уже все собрались и с нетерпением ждали продолжения рассказа доктора.

Николай Васильевич раскрыл свою толстую тетрадь, разложил остро отточенные карандаши и приготовился записывать.

Доктор же точно так же, как и в первый раз, просматривал свой дневник, записную книжку, какие-то заметки, записки, готовясь к продолжению увлекательного рассказа, а вернее, повести, и при этом такой повести, которую вряд ли кому доводилось слышать.

Доктор приводил в порядок свои заметки. Повесть его была ведь основана на правдивых событиях, записанных самим и с такими особенностями, которых ни в каком романе не прочтешь.

Терпеливо в полном молчании мы ожидали продолжения повести.

– Ну как? Слушать будете? – спросил доктор, оторвавшись на минуту от своих бумаг.

– Вы что же? Издеваетесь над нами? – сказал Дмитрий Павлович.

– Ну, слушайте.

И доктор начал:

– Как уже я говорил, после того, как кухарка уехала на ночь в деревню, мы остались с Галчёнком в квартире вдвоем. и вечером улеглись в кровать...

Мы лежали обнаженные под одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Я лежал на левом боку, левой же рукой обвил Галчёнка за шею и плечо, а правой поглаживал её ягодицы. Было упоительно сладко. Я положил головку члена на её лобок – венерин холмик – и продолжал гладить её теплую задницу. Мне не хотелось спешить, хотя я чувствовал, что она томится желанием, что она хочет меня.

– Помнишь, – спросил я её, – ты говорила, что знаешься с мужчинами недавно? В городе после отчима ты была близка с кем-нибудь?

Она, уткнувшись личиком мне в грудь, тихо прошептала:

– Да…

– Расскажи, как это было.

– Нет, вы будете серчать на меня.

– Ну что ты! Я же знал, что ты имела сношения с отчимом, и не сержусь. Мне будет только приятно знать и услышать от тебя все...

– А что знать?

– Ну, с кем и как ты имела сношение в городе?

– Стыдно вспомнить...

– Ничего. Расскажи. Когда первый раз было?

– На четвертый, кажись, день, как я пришла в город. Было темно уже и я шла в ночлежку. Возле парка меня нагнал какой-то гимназистик, молоденький. «Девочка, – говорит, – хочешь полтинник?» А сам озирается вокруг и весь красный, стыдился... А я говорю: «Давай», – а сама смеюсь. «А дашь?» – спрашивает. «А что ты хочешь?» – говорю. Он ещё пуще покраснел. «Идем, – говорит, – вон туда, в кусты...». «Идем», – говорю. Пошли. А он все озирается по сторонам. Зашли в кусты. Он обнял меня и поцеловал... зачали тыкаться... Вот и все.

– Легли на травку? – спросил я, сжимая Галчёнка.

– Нет, трава мокрая была. Мы стояли...

– Неудобно было?

– Знамо, что не на кровати. Попервоначалу он совершенно не попадал-то.

– А высокого росту?

– Чуть пониже меня, полненький такой, приятный...

– Он тебе ещё нравится?

– Не знаю...

– Платье он на тебе сам поднял? Или ты ему помогала?

– Сам. Сперва он стал гладить меня рукой поверх платья по животу и промеж ног. А потом забрался под платье. Расстегнул себе штаны и сразу шишкой своей мне в сюку начал тыкать...

– У него большая шишка? Трогала ты её рукой? – спросил я, целуя взасос шею Галчёнка.

– Трогала... шишка у него тонкая, но длинная.

– Такая, как у меня?

– Нет... много тонче и покороче... но-таки длинная.

– Пробрала тебя? – спросил я, теснее прижимая её к себе.

– Не знаю...

– Но все-таки ты спустила?

– Не знаю... – а затем чуть слышно добавила: – Да...

Я лег промеж ног Галчёнка и вдвинул головку члена в её влагалище, которое тотчас же сжало её... Изогнувшись, я поцеловал её возле ушка и спросил:

– А он сразу задул тебе шишку?

– Нет, сперва тыкал как попало – в живот, в ноги, и все быстро, быстро... Потом присел немного, а потом-таки задвинул.

– И долго он тебя?

– Долго... но часто переставал.

– Как так?

– А так. С пяток минут он так быстро-быстро подвигает, а потом оторвется и шепчет: «Погоди... я погляжу, нет ли кого...» – и пойдет походит кругом кустов, озираясь во все стороны.

– А что ты делала?

– А я стояла и ждала.

– И хотела...?

– Раз начали уж...

– Ну, а потом? – спросил я, чуть глубже вводя член в её уже совсем мокрое влагалище.

– Потом подбежит ко мне, присядет немного и сразу засадит... и опять как кобель быстро-быстро... А потом опять оторвется и за кусты, ну озираться... И так разов пять накидывался на меня...

– Ну, и спускал?

– Нет... Один раз только, в конце. Охватил меня руками сильно-пресильно... Слышу, дышит часто и задыхается, и задвигает все сильнее, а сам инда всхлипывает, и, когда зачал спускать, чуть мы оба не повалились на траву, еле удержались...

– Ну, а ты... спускала? – спросил я и прижал головкой члена её матку.

– О-го-гоо, – тихо застонала она и согнула слегка колени.

– Спускала? – повторил я.

– Да-а-а... два раза...

– Скажи... он... он достал шишкой твою матку в сюке?

– Нне... знаю... ой, ой, больно глубоко вы тыкаете... Он тоже, но не так...

– А как?

– Тот раз, первый раз, я не примечала, чтобы доставал, а другой раз было...

– Так он тебя и другой раз употреблял? Скажи, сколько раз он тебя употреблял?

– Разиков три... не больше.

– Что? Употреблял?

– Да-а...

– Скажи... употреблял!

– Стыдно... не могу...

– Ну скажи, – просил я, начав медленно двигать член в её влагалище.

– Скажу...

– Ну!..

– У... У... Употреблял, – прошептала она, задыхаясь и приподнимая задницу мне навстречу.

– Как его зовут?

– Виктор.

– А яйца ты его трогала?

– Трогала... – прошептала она и я почувствовал, что её влагалище стало ещё влажнее.

В комнате уже раздавался сильный сосущий звук от движения члена во влагалище... Перенося тяжесть моего тела на девушку, я приподнял правой рукой одну ножку Галчёнка, стараясь придать её вульве такое положение, при котором этот сладостный звук был бы особенно сильным. Мне это удалось, и я с невыразимым наслаждением упивался этим звуком, медленно протягивая член во всей длине влагалища.

Галчёнок порывисто дышала подо мной, и, видимо, она так же возбуждалась этим бесстыдным звуком...

– Слышишь? – спросил я, сладостно вдвигая член.

– Слы-ы-ы-шу...

– А с Виктором это было?

– Не помню-ю...

– Не стыдись... говори...

– Было...

– Стоя?

– Немного... а больше... когда лежа...

– Когда он употреблял тебя лежа?

– Да-а-а... ой, ой, – застонала она от слишком сильного трения головки о матку.

– Скажи, а с отчимом у тебя тоже было такое?

– Тоже...

– А у Виктора большие яйца?

– Ой, большие... ой-ой-ой-а-а-... – задергалась она, ощутив сильное вздрагивание члена.

– Скажи... – начал я, но почувствовал, что все её тело напряглось, натянулось, её ручонки судорожно сжали мою шею, из её ротика вырвалось прерывистое дыхание, переходившее во всхлипывающие звуки, вся она содрогнулась, изгибалась...

Несколько секунд я надавливал на её матку, и когда она спустила, я выдернул член и с наслаждением, весь дрожа, облил ей животик.

Я вытер её полотенцем, обнял и, усталые, но довольные, мы заснули на несколько часов... Поздно ночью я вновь оказался на своей девочке... Но на этот раз положил её вниз животом, под который засунул подушку так, что её задница оказалась приподнятой... Мысль совершить с ней противоестественный акт у меня тогда даже не возникала...

Я просто поместил член между её приподнятыми ягодицами, немножко прижал его, лег грудью на спину Галчёнка, поддерживая себя на локтях и целуя её головку... И продолжал расспрашивать её.

– Ты говорила, что второй раз Виктор употребил тебя лежа... где это было?

– Тоже там, в парке... Поздно ночью.

– И сразу легли?

– Нет... немного тыкались стоя.

– А потом?

– А потом он вынул, обошел кусты и сказал: «Никого нет, давай ляжем». Я говорю. «Давай». И легли... и зачали...

– А ты ноги согнула? Или обнимала ногами Виктора? Расскажи...

– Не помню... Кажись, сперва немного согнула... а после он рукой поднял мне ногу одну вверх и поддел её плечом...

– Положил её себе на плечо?...

– Да... а потом...

– Что потом?

– Стыдно... – прошептала она и уткнулась в подушку, вздрогнула...

– Ну, скажи... Что потом? – шептал я, целуя её в затылок и придвигая член к её половой щели.

– Потом и другую ногу мою запрокинул на плечи себе...

– Сладко было?

– Не знаю... немного болело...

– Отчего? – спросил я и ввел головку члена в её уже сильно влажные срамные губы...

– У него длинный... – чуть слышно прошептала она.

– Достал до матки?

– ...

– Ну?

– Да...

– А ты говорила ему, что тебе больно?

– Говорила. «Пусти, – говорю, – больно так». А он не слушает... и туда... глубоко... и весь дрожит... и шепчет: «Подожди, потерпи немножечко, чуть-чуть»... и опять как задует, у меня инда глаза закатывались...

– А сладко было?

– Было... и болело очень... и стыдно было, так стыдно...

– Отчего?

– Что ноги мои так подняты... у него на плечах-то...

Я впился губами в её затылок и медленно вводил член в её вздрагивающее влагалище, изогнувшись над её маленькой спинкой.

– Он опять соскакивал с тебя?

– Да... раза три обходил кусты.

– А потом ноги на плечи?

– Ну да...

– А ты... чувствовала задницей его яйца?

– Не помню...

– Задница у тебя была голая?

– Ну... голая...

– Чу-у-вствовала... ты его... его голые яйца? – спросил я её, задыхаясь, и прижал её матку членом...

– Ой... ой... ааа...

– Значит, чувствовала?

– Да...

– Когда Виктор тебя употреблял, ты обнимала, целовала его?

– Нет... я его держала за руки... а целовал он меня сам, когда наклонился...

– В губы?

– Да...

– Сосал губы?

– Да-а...

– Тебе было сладко'?

– Да-а-а... – шептала она, и её влагалище, уже совсем мокрое, теснее сжало мой член.

– Сколько раз Виктор употреблял тебя?

– Три... всего...

– А ты хотела, чтобы он тебя употреблял?

– Не знаю... Не-е-е знаю-ю...

– Признавайся...

– Хо-те-ла...

Я всадил ей чуть не по самые яйца.

– О-о-о! – застонала она.

– Чего... ты?

– Бо-о-льно...

– А под Виктором было... больно?

– Да, ой-ой!

– Лежи, я хочу тебя... употреблять...

Я ритмично делал движения членом, вызывая такой знакомый, сладчайший, сосущий звук между нашими ногами...

– Скажи... Ты хочешь, чтобы Виктор ещё раз тебя употребил?

– Не-е-знаю...

– Ну... скажи... хочешь, чтобы он тебе задул свой длинный и сосал тебе губы?

– Хо-ч-чу, – лепетала она, охваченная похотью.

– Знаешь, – шептал я, – я хочу, чтобы Виктор ещё раз тебя употребил... ты пригласи его к нам домой... разгорячи его...

– О-о-о... – стонала она подо мной, делая задницей стыдные движения.

– Пусть он тебя употребит так, как я сейчас... сзади... как кобель суку...

– Ой, не могу... – всхлипывала она, извиваясь на животе.

– Как кобель суку хочешь? Хочешь? – шептал я.

– Хочу...

– Скажи: хочу, чтобы Виктор меня употреблял... как кобель суку, – задыхаясь, прошептал я, ускоряя движения...

– Ой... хочу... Витенька... Витя меня, чтобы... у-употребил... как сукууу, – с трудом докончила она, судорожно вздрагивая всем телом, обильно увлажняя кончик моего члена.

Спускала она в этот раз дольше... сильнее, слаще. И я едва удержался, чтобы не облить её матку... С большим трудом я извлек член из влагалища и тут же обрызгал её задницу.

В ту ночь я совершил с Галчёнком ещё один акт совокупления. Это было уже на рассвете. Просыпаясь, я почувствовал приятную эрекцию моего пениса, который прижался к теплому животику Галчёнка. Мы спали живот к животу. Едва пробудившись, я коленом раздвинул ножки спящей подружки, нежно перевалил её на спину, и, осторожно нагнувшись над ней, ввел член во влагалище.

Галчёнок ещё спала, но срамная щель её была влажной и большие половые губы слегка припухли.

Не двигаясь, я несколько минут лежал на ней, наслаждаясь вздрагиванием моего пениса в её теле... Затем я вынул его, лег возле неё вновь, повернул на бок к себе. Я хотел дать ей выспаться и отдалить наслаждение. Полежав так несколько минут, я вскоре убедился, что сон мой как рукой сняло, и мой орган напрягся ещё больше.

Тогда я с большими предосторожностями повернул свою девочку на левый бок, оставаясь позади неё и с наслаждением начал водить твердым пенисом между её ягодицами... Она спала... Я подогнул её ножку вперед так, что её задница выпятилась навстречу моему пенису. Откинувшись немного назад, я взял правой рукой свой член и начал головкой медленно и осторожно поглаживать между её влажными срамными губами... слегка надавливая на них... Спустя несколько минут, в течение которых яйца отвердели и заныли от сладости, головка члена соскользнула с края внутрь влагалища. Я снял с пениса руку, обнял девочку за талию и медленно, небольшими толчками, начал вводить пенис в её тело...

Отброшенное одеяло прикрывало только наши бедра. Спина Галчёнка была совершенно обнаженной. Я не отрывал взора от её кругленьких ягодиц, между которыми выделялся мой толстый пенис. Не скрою, я любовался этим зрелищем, которое усиливало сладострастие. Она спала... Но когда я чуть коснулся головкой пениса её матки, она слегка потянулась, изогнула поясницу, отчего её задница плотнее прижалась к моему животу, а матка к члену. Она застонала сквозь сон… И опять я несколько минут лежал неподвижно, наслаждаясь сладостными соприкосновениями головки члена и матки, как вдруг почувствовал членом похотливые спазмы её влагалища... Она ещё больше вытянулась, выгнула поясницу и стала просыпаться охваченная животной страстью.

– Хочешь? – шепнул я.

– Хочу...

– Ну, лежи так.

– Лежу.

Я снял руки с её поясницы, немного отодвинул свои ноги и теперь мы с ней соприкасались только половыми органами. Может быть поэтому обострились ощущения очень большого напряжения их. Мой пенис стал твердым, как бревно. Её срамные губы надулись, увеличились, напряглись и плотно охватили пенис...

Откинувшись назад, я начал коитальные движения, сгибая и разгибая свою поясницу, стараясь не касаться её тела ничем, кроме пениса. Комната сразу наполнилась бесстыдными звуками, особенно сильными при вытягивании члена.

Правой рукой я поднял её правую ногу вверх, почти вертикально. Хлюпающие, сосущие звуки усилились. Её личико залилось краской.

– Слышишь?

– Слышу-у...

– Тебе сладко?

– Сладко-о-о...

– Я хочу тебя как кобель суку... Хочешь? Хочешь стать на коленки... а я тебя сзади... как суку... – шептал я ей, задыхаясь, и сильно нажал на матку.

– Ой-ой-о-х!

– Хочешь???

– Хо-о-чу...

– Становись, как сучка.

Я извлек из её трепещущего тела пенис и помог встать на четвереньки на кровать. Вернее, она сама стала на коленки и локтями прижалась к подушкам так, что её зад сильно выгнулся, а её мокрая вульва выпятилась меж её ножек.

Я наклонился и впился губами в её вульву. От неожиданности она вздрогнула, но позы не меняла. Я нащупал языком её толстенький и уже очень твердый клитор... До боли изогнув шею, я охватил губами её клитор и принялся жадно сосать его...

– А-а-а, – услышал я приглушенный стон и по сжатию бедер почувствовал, что у неё приближается оргазм... Я оторвал губы от вульвы и вложил член, стоя на коленях сзади неё.

– Спускать захотела?

– Да-а-а...

– Подожди ещё... я не... ещё не хочу.

– Не могу...

– Подожди... побью... если спустишь...

– Не могу... ой... ой...

Я сам уже чувствовал, что не могу... прижал пенисом её матку, ожидая конца её оргазма. Она вся напряглась, ягодицы раскрылись ещё больше, обнажив красивый, стыдный, коричневый кружок её заднего прохода, а под ним плотно сжатые, охватившие кольцом мой пенис, её большие срамные губы... Её бедра, вся её задница как-будто всасывали меня...

Со стоном извиваясь и выгибаясь, она спускала, сильно увлажняя мой пенис. Затем опустилась, обессилев, на живот и я облил её ягодицы сильной, горячей струей...

Утром вернулась кухарка из деревни. Я уже чинно, с безразличным видом, сидел за столом, а Галчёнок, как свежая роза, умытая и причесанная, довольная, разливала чай... Только её щечки, немного более обычного пунцовые, напоминали о недавнем прошедшем...

Прошло ещё недели две. Две недели... сколько наслаждения. Раза два-три нам удавалось остаться наедине с нею. И это время мы не теряли даром... По-прежнему много времени я посвящал также образованию Галчёнка, доставал ей книжки, учебники, журналы...

Незаметно прошли ещё недели три. Наступила прохладная осень. Солнечные дни сменились длинными, темными вечерами. Потом пошли дожди. Становилось ещё холоднее. Но тем уютнее казалась комната в моей квартире с натопленными печами...

Галчёнок уже посещала вечернюю школу и была занята с утра до вечера. После возвращения из школы мы пили чай, а потом в течение одного или двух часов я помогал ей готовить уроки. Кухарка убирала со стола и укладывалась спать.

Мы прислушивались к её последним приготовлениям ко сну и, услышав за дверью легкий скрип кровати, свидетельствовавший о том, что кухарка улеглась, наконец, спать, облегченно вздыхали. Галчёнок переходила со стула ко мне на колени, и мы ещё некоторое время, тесно обнявшись, занимались её уроками, а затем, обнявшись, и убедившись, что кухарка уже крепко спит, проводили ещё полчаса во взаимных объятиях, которые почти всегда оканчивались оргазмом.

Частенько, вложив член в её узенькое влагалище, я расспрашивал её с переживаниями об ощущениях при совокуплении с Виктором. Эти разговоры всегда усиливали и ускоряли наш оргазм. Во время этих бесед я предлагал ей устроить свидание с Виктором у меня в кабинете. Во время сладострастных спазм она соглашалась... На другой день отказывалась, а потом, спуская подо мной, опять соглашалась и даже, краснея, просила об этом.

В это время нам удавалось раза два-три в неделю на час, а то и больше, как я уже сказал, остаться вдвоем. Обычный акт совокупления я растягивал как можно дольше и заканчивал его сильным оргазмом. У моей же маленькой партнерши это вызывало два, а иной раз и три оргазма в течение одного или двух часов.

Излюбленной нашей позой вскоре стало положение, при котором она поворачивалась ко мне спиной...

Иногда она встречала на улице Виктора, особенно близ парка, и всякий раз Виктор, глядя на неё с восхищением, просил её о свидании. Она отказывалась, ссылаясь, как она об этом мне говорила, на то, что по вечерам она не может выходить из дома...

Наконец, когда кухарка объявила о своем желании в ближайшую субботу отправиться в деревню на ночь, я решил ускорить события, окончательно смирившаяся Галчёнок была уже согласна встретиться дома...

Я посоветовал ей погулять вблизи школы в момент окончания занятий там, и, встретив Виктора, согласиться на свидание, и если согласится, предложить ему прийти к нам в дом в семь часов вечера в субботу. При этом, следовательно, нужно было сказать Виктору, что у нас никого дома не будет до десяти часов и что в случае, если я приду часов в 10 и увижу его там, то, мол, ничего не будет и я не рассержусь. Виктор знал наш дом, несколько раз провожал Галчёнка до калитки, встречал также и меня, и кухарку несколько раз. Обнимая и целуя Галчёнка, я шептал ей, что она может не стесняться и чувствовать себя хозяйкой, что она может запереться с Виктором в кабинете и спокойно наслаждаться.

– Знаешь что, – проговорил я, поглаживая её твердый клитор.

– Что?

– Ты сделай так, чтобы он тебя употребил сзади, как я...

– Он не умеет.

– А ты научи его. Он будет прижимать тебя к себе, а ты поворачивайся к нему спиной... задницей... он догадается. А ты мне потом расскажешь, да?

– Да... я хочу... – добавила она, покраснев и опустив головку.

В доме в это время никого не было, и я решил поставить Галчёнка на диван на колени, к себе задницей...

Желая усилить наслаждение, я взял большое зеркало и поместил его перед личиком Галчёнка.

– Смотри в зеркало, – сказал я, медленно вдвигая пенис в её горячее влагалище.

– Зачем? – спросила она, торопливо взглянув в зеркало и, встретившись в зеркале с моим страстным взглядом, опустила голову.

– Я хочу видеть тебя...

– Мне стыдно...

– Смотри...

Она подняла головку и вновь встретилась в зеркале с моим взглядом.

– Смотри...

– Смотрю...

Я, не отрываясь, глядел на её красивое личико и делал медленные движения, задевая пенисом матку.

Иногда она отводила в сторону головку от зеркала. Иногда опускала или закрывала глаза, но всякий раз я требовал:

– Смотри в зеркало!

Когда комната наполнилась привычными и громкими сосущими звуками, производимыми движениями пениса во влагалище, упругом и влажном, она перестала отворачиваться.

Сладкая животная боль и похоть все больше отражались на её лице – глазки полузакрылись, ротик полуоткрылся, дыхание становилось труднее. Я почувствовал, что её горячие ножки и тело начинают напрягаться... Она уже не отводила своего взгляда от моего. Я невольно ускорил движения. Она ещё больше приподняла задницу и покраснела, заметив в зеркале, что я впился глазами в её заднепроходное отверстие... под которым обрабатывал её вульву мой пенис.

Она вздрогнула, напряглась и тихо застонала.

Спускала она долго, страстно, обильно. Мускулы её вульвы толчками сжимали и разжимали мой член.

Я весь сжался, чтобы выдержать до конца её оргазм, а затем вынул член из влагалища и, прижав к её заднему проходу, несколько раз брызнул в него. При этом кончик головки члена скользнул внутрь её задницы, вызвав у неё протяжный тихий стон.

Оставшиеся до приглашения Виктора дни я использовал для подготовки моего пункта наблюдения. За стеной моего кабинета была расположена комната, отведенная под кладовую. В ней была нагромождена различная мебель и прочий хлам. Стена была деревянная, однако настолько прочная, что мне пришлось порядочно повозиться, чтобы проделать в ней маленькое отверстие и тщательно замаскировать его с обеих сторон. В конце концов все удалось как нельзя лучше. Отверстие давало мне возможность видеть почти весь кабинет, особенно диван и почти всю кровать. Наконец, настал желанный вечер. Галчёнок сообщила, что Виктора она видела два раза и условилась с ним, что сегодня ровно в семь он придет к нам, а Галчёнок его уверила, что я вернусь не раньше десяти часов вечера.

В половине седьмого я собрался уходить.

– Да, вот что, – сказал я. – Возьми вот деньги и купи побыстрее к ужину себе и Виктору, да и мне, когда вернусь, конфет, пряников и ещё чего-нибудь. Ещё время есть.

– Хорошо, я побегу.

– А я сейчас уйду, мне надо спешить, а часов в десять, не раньше, я вернусь.

Я крепко поцеловал её, и тотчас же оторвался, так как почувствовал напряжение пениса, а мне не хотелось испортить вожделенного зрелища, к которому я так тщательно готовился. Мы вышли на улицу, Галчёнок отправилась в магазин, а я повернул в другую сторону, зашел за угол и сейчас же, внимательно озираясь по сторонам, вернулся домой, запер за собой дверь, забрался в кладовую, приоткрыл слегка своё замаскированное отверстие и принялся ожидать, перелистывая захваченную с собой книжечку.

Минут через десять услышав возвращение Галчёнка, я прильнул к отверстию. Через несколько минут она вошла в кабинет и, стоя перед зеркалом, стала поправлять на себе платье и волосы. Затем подбежала к окну и некоторое время из-за занавески выглядывала на улицу. Затем вновь подбежала к зеркалу, поглядела в него и кокетливо улыбнулась.

Раздался звонок. Опрометью Галчёнок побежала открывать дверь. Прошло несколько минут. Смутно слышались голоса. Похоже, о чем-то спорили. Голоса приближались. Внезапно я увидел Галчёнка, которая тянула за руку Виктора. Виктор улыбался, внимательно оглядываясь вокруг.

Теперь оба стояли передо мной и держали друг друга за руки, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Виктор был стройный парнишка, на полголовы выше Галчёнка, красивый.

Оба казались смущенными.

– А я боялась, что ты не придешь, – сказала Галчёнок.

– Что ты! Я с утра собирался. Целый день глядел на часы. Только...

– Что только?

– А вдруг придет... Николай Александрович?

– Да говорю же тебе, нет...

Галчёнок схватила его руками за шею и поцеловала в щеку. Виктор вспыхнул, оглянулся и привлек её к себе, жадно целуя в губы. Правой рукой он поглаживал её спину и поясницу. Обняв её затем чуть пониже поясницы, он все теснее привлекал её к себе и стремился просунуть колени между её ног. Слегка сопротивляясь, она все же уступила и раздвинула ноги. Виктор, задыхаясь, шептал:

– Я хочу, очень хочу... а ты?

– Не знаю...

Виктор осторожно опрокинул её, уже переставшую сопротивляться, на мой широкий диван и лег на неё, продолжая жадно целовать её в губы. Она вновь немного сопротивлялась, хватая его за руку, мешала.

– Нельзя... пусти... что ты хочешь?!

– Лежи... я хочу немножко... – бессвязно лепетал он и продолжал сладкую возню.

Показались гибкие, нервные оголенные ножки Галчёнка... Рука Виктора их поглаживала, сжимала, раздвинула, заставляла их вздрагивать, изгибаться...

Виктор расстегнул пояс брюк и, приподняв немного свои ягодицы, пытался опустить брюки, не отрываясь от губ Галчёнка. Это ему не удалось. Тогда он поднялся, подошел к окну, поглядел на улицу сквозь занавески и затем, быстро подбежав к дивану, опустил брюки до колен.

Признаюсь, я с наслаждением смотрел на его длинный, тонкий, с заголенной головой орган, в то время как он снова поднимал платье Галчёнка и ложился между её ног.

Во время этих приготовлений длинный член Виктора вздрагивал, вытягивался, его красная обнаженная головка напрягалась.

Виктор осторожно направил свой член во влагалище Галчёнка. Она лежала со слегка согнутыми, обнаженными ногами, с покрасневшим личиком и со стыдливой улыбкой на губах поглядывая на торопливые приготовления Виктора. Виктор, по-видимому, вложил член во влагалище, так как все тело Галчёнка вытянулось в сладкой истоме, она ещё больше раздвинула ножки, закрыла глаза и охватила его шею. Красивые оголенные ягодицы Виктора быстро и ритмично поднимались и опускались. Движения он все ускорял и не замедлял. Когда он приподнимал задницу, ягодицы округлялись, а когда опускал, на них образовывались ямочки от сильного напряжения мускулов.

Прижавшись щекой к личику Галчёнка, с полуоткрытыми глазами и ртом, Виктор коитировал мою девочку со статью молодого кобеля, овладевшего молоденькой сукой. Все его тело было в движении. Его поясница прогибалась вниз, прижимая живот к животу девчонки, в то время как его ягодицы и плечи приподнимались, а в следующий момент поясница его вытянулась, поднимаясь, и вместе с тем его плечи и задница опускались, и ягодицы почти исчезли в бедрах Галчёнка. Лицо Виктора пылало, щеки вздрагивали, дыхание становилось прерывистым, порой он как-то всхлипывал, порой сквозь сжатые губы у него вырывался приглушенный стон. Сильная животная похоть овладела им и, видимо, он уже ничего не сознавал, весь отдавшись ощущениям вульвы Галчёнка.

Незаметно для меня моё дыхание также участилось, и я почувствовал очень сильное напряжение моего члена. Поглаживать его я перестал, так как при этом зрелище мог бы вызвать преждевременную эякуляцию. А мне не хотелось делать этого в самом начале упоительной сцены. Состояние сильного полового возбуждения обострилось чувством ревности к моей девчонке и неясным вожделением к извивающемуся в похоти телу Виктора.

Чуть согнутые колени Галчёнка в такт движениям Виктора раздвигались и сдвигались. Её лицо было скрыто от меня головой Виктора, но за его шеей были видны её носик и открытый рот. Своими руками она обнимала Виктора за спину, а затем её руки скользнули и схватили его за голую поясницу. Вдруг я заметил знакомое напряжение в её ногах. Бедра изогнулись сильнее, ягодицы её заметно сжались и приподнялись, и на них стали появляться ямочки, затем они опять округлились. Очевидно было, что они сжимались и разжимались. В этот момент я услышал знакомый сосущий звук... Галчёнок внезапно подняла ноги и пятками уперлась в ягодицы Виктора... все тело вздрогнуло, изогнулось и она громко застонала.

– Витя... Ви... тенька... что ты... делаешь...

Она спускала бесстыдно и сладостно, спускала в трепете и изнеможении.

Я почувствовал, что ещё немного и я так же спущу. Осторожно я расстегнул брюки и освободил член. Стало немного легче.

Виктор же продолжал свои быстрые движения. Когда Галчёнок подняла ноги, я видел часть члена Виктора, быстро появляющегося и тут же исчезающего в вульве девочки. Сосущий звук резко усиливался в момент оргазма Виктора и Галчёнка, затем ослаб несколько.

Галчёнок сняла руки с ягодиц Виктора, вытянула их, раскинула по сторонам и несколько минут лежала неподвижно под ним.

Вскоре она опять согнула колени, её рука вновь обняла его вибрирующую поясницу.

Вдруг Виктор встрепенулся, тяжело поднялся, и в этот момент мои глаза и глаза Галчёнка, которая приподняла голову, впились в его длинный, влажный член. Курчавые волосы на лобке также были заметно увлажнены девчонкой...

Виктор встал на ноги, подтянул брюки, не закрывая члена, и подбежал к окну. Внимательно взглянув из-за занавески на улицу, он скользнул в другую комнату, прислушавшись, и затем вновь набросился на девчонку.

Последняя тем временем опустила платье, сжала ноги, немного полежала, а затем неожиданно перевернулась, легла на живот и спрятала лицо в подушку.

Виктор, поддерживая брюки, остановился в недоумении.

– Повернись скорее... – прошептал он, но ответа не было.

– Ну же... прошу тебя, не мучь!

Галчёнок слегка повернула голову, с вызывающей улыбкой взглянула на него и, чуть улыбнувшись, приподняла задницу, раздвинула ноги, причем правая нога соскользнула на пол.

– Ты так хочешь? – сказал Виктор и, не ожидая ответа, поднял платье сзади и лег на неё.

Некоторое время длилась неловкая возня, Виктор видимо не мог вдвинуть член под ягодицы Галчёнка, несмотря на её помощь. Наконец, обе ноги девочки свесились с дивана на пол.

– Подожди... на минутку подожди... -сказала она запыхавшемуся Виктору, схватила диванную подушку и легла на неё животом.

Её головка почти вплотную приблизилась к спинке моего широкого дивана, поперек которого она расположилась с поднятой вверх задницей. Виктор снял мешавшие ему брюки, наклонился над её спиной и на этот раз легко ввел член во влагалище. Стоя над её спиной, упираясь в верхний край дивана, он с ещё большим пылом принялся её коитировать.

Диван был не очень высоким, и ноги Виктора оказались сильно наклоненными. Упираясь ногами в ковер, он с каждым движением отодвигал её назад. Непокрытый пол показался менее скользкой опорой для его ног и движения стали более уверенными и сильными.

Коленями резко раздвинув её ножки и изогнувшись над ней дугой, он напоминал сладострастного кобеля. Широко раздвинув в похоти ноги, согнутые в коленях, он дал мне возможность видеть под ягодицами свои круглые яйца, видимо, тоже в высшей степени напряженные.

Тотчас же я ощутил и мои напряженные яйца... Я чувствовал, что долго не смогу созерцать ягодицы Виктора, так похотливо танцевавшие перед моими глазами.

Виктор изогнулся ещё больше, наклонил голову и видно было, что он любуется голым задом девочки, ни на минуту не прерывая свои движения. Быть может, и девчонка почувствовала его похотливые взгляды, так как мускулы её бедер вновь заиграли. Теперь мне были видны только её бедра и икры, красиво изогнутые и расположенные по обем сторонам бедер Виктора, но они давали возможность угадывать и движения её поясницы. По-видимому, она отвечала Виктору, приподнимая и опуская задницу. Я почти почувствовал взгляд Виктора на её прелестном заднем проходе, мелькавшем перед моими глазами. Виктор ещё больше изогнулся дугой над ней, любуясь, очевидно, движениями своего пениса в её вульве и упиваясь сосущими звуками, вызываемыми зтими движениями.

Вдруг бедра Галчёнка сжали ноги Виктора, вздрогнули, напряглись, затем ослабели и с новой силой напружинились, опять ослабели и тут вновь натянулись... Я услышал знакомый приглушенный стон. Она опять спускала. На этот раз, видимо, ещё сильнее и слаже. Я чувствовал, что мои яйца напряглись, отяжелели и ещё выше приподнял вздрагивающий член. Пытаясь облегчить напряжение, я раздвинул ноги. Я знал, что если сожму их, то этого будет достаточно для того, чтобы эякулировать, не прикасаясь к пенису.

Оргазм Галчёнка на этот раз вызвал бурный оргазм у Виктора. Широко расставив ноги, он коитировал с жаром и пылом молодого жеребца, все тело его трепетало. Ягодицы с силой сжимались и разжимались. Колени его разгибались и сгибались, бедра то сближались, то отдалялись друг от друга. Локти его рук то сдавливали бока девчонки, то отпускали их. Вдруг, ещё больше изогнувшись другой, он прижал грудью спинку Галчёнка, ягодицы его сильно сжались, вытянулись ещё больше между бедер девчонки так сильно, что ноги её неестественно широко раздвинулись и приподнялись, повиснув беспомощно в воздухе. Было очевидно, что в этот момент головка пениса Виктора с силой прижала её матку. Галчёнок застонала, но Виктор сжал локтями её поясницу, с силой прижал к себе, не давая возможности отодвинуться. Его ягодицы ещё сильнее втиснулись между её бедер. В этом положении, не отодвигая своего обнаженного живота от ягодиц Галчёнка, он начал короткими вибрирующими движениями своих ягодиц коитировать. Эти движения были мне мучительно знакомы, головка пениса Виктора жадно натирала матку девчонки. А её ножки, подпрыгивая на его обнаженных бедрах, свисали по обе стороны Виктора, объятого похотью.

Мой пенис вздрогнул особенно сильно и я почувствовал, что больше не могу... я схватил его у корня, у самых яиц и сжал. Этого было достаточно – семя обрызгало стену передо мной, затем рванулось вверх ещё и ещё. Колени у меня подкосились, и я уже смутно слыхал глубокие и сдавленные стоны Виктора, обливающего матку Галчёнка…

Что ещё сказать? Через час после ухода Виктора я сидел с ней на диване. Оба, по-разному насытившиеся и истощенные, мы молчали. Мне было приятно обнимать её разгоряченное тело, только что пережившее оргазм. Утомленная, она не противилась, когда я молча целовал её пылающие щеки. Обняв её за поясницу, я нежно ощупывал её бедра, ягодицы... и все казалось каким-то новым, незнакомым, ещё более привлекательным.

Мне хотелось погладить её срамные губки, из которых только что выскользнул половой орган другого мужчины... На какое-то мгновение у меня шевельнулось чувство ревности, и я прижал к себе её тело. Галчёнок приоткрыла глаза и взглянула на меня, пытаясь, видимо, понять моё состояние. Она опасалась, что ей, ослабевшей и удовлетворенной, предстоял ещё бурный коитус со мной. Она не знала, как сладко было глядеть, как вздрагивали её бедра под Виктором.

– Хочешь спать? – спросил я.

– Да... – неуверенно ответила она.

Через пять минут, голые, мы были в кровати, и вскоре, прижавшись друг к другу, заснули. Спали мы крепко и долго. Утром, ещё окончательно не проснувшись, я почувствовал сильную эрекцию пениса, который упирался в задницу Галчёнка. Она тоже, казалось, спала, но её тело чуть заметно прижалось ко мне. Я протянул руку к её заду и ощупал её вульву. Она была мокрая...

Сильный электрический ток пробежал по моему телу. Я припал губами к её затылку и начал жадно целовать. И, согнувшись дугой, я ввел головку пениса в её влагалище. Она же, поджав колени, выгнула свою задницу навстречу мне и судорожно прижала её к моему животу, втянув мой член в своё горячее тело.

У неё вырвался стон. Я не двигался, наслаждаясь вздрагиванием напряженного до боли пениса в тугом влагалище. Она опять застонала и попыталась делать своей поясницей коитальные движения. Я, однако, силой моих рук и ног принуждал её лежать неподвижно.

– Не двигайся... – шептал я.

– Почему?

– Так лежи...

Она приостановила свои попытки изгибать поясницу и бедра, но я почувствовал членом ещё большее увлажнение её вульвы. Её влагалище как-то напряглось, вытянулось, плотнее охватило мой пенис и вскоре я почувствовал, как она начинает ритмично сжиматься. В унисон этим движениям влагалища мой член также ритмично вздрагивал. Вскоре Галчёнок широко открытым ротиком выдавила глухие стоны. В них было что-то новое, сладостное, бесстыдное.

Я весь сжался и такой же похотливый стон вырвался и у меня.

Вскоре я и она почувствовали, что если мы начнем двигаться, то излияние произойдет медленно. Сжатие влагалища участилось, и мы понимали, что приближается оргазм без всякого участия бедер и поясницы.

Она первая не выдержала. Лёжа на левом боку, она быстрым движением приподняла свою правую ногу, одновременно изогнула до предела поясницу, прижав головку матки к моему пенису, и громко, протяжно вскрикнув, спустила...

Быть может, только неожиданность этого судорожного её движения дала мне возможность выдержать её оргазм, не облив одновременно матку. Но она ещё не вполне кончила, когда я навалился на её спину и со стоном начал обливать её ягодицы…

Придя в себя и успокоившись, мы обменивались радостными поцелуями, ещё долго лежа в постели. Когда к обеду вернулась кухарка, все в доме, включая Галчёнка, выглядело скромно и чинно, как всегда.

Прошло довольно много времени. Я успел познакомиться и сблизиться с Виктором. Он учился в восьмом классе, учился очень хорошо. Был он действительно красивым, немного застенчивым и даже несколько женственным юношей. Не знаю, это ли, или то, что он был близок к Галчёнку, либо что-нибудь другое, но я, будем говорить откровенно, чувствовал к нему определенное половое влечение. Виктор стал частым гостем у нас. Обычно втроем мы проводили вечера за занятиями, беседами – то серьезными, то легкомысленными, то различными играми.

Иногда, соприкасаясь с Виктором, я чувствовал напряжение моего члена. Другой раз я подмечал не меньшую напряженность члена моего собеседника в присутствии Галчёнка. О подобных случаях после его ухода мы беседовали с Галчёнком и намечали следующий день для полового сношения с Виктором. Она сообщила мне, что тоже замечала, что у него сильно стоял, и что когда я пошел в столовую, Виктор подбежал к ней, взял её руки и прижал её к своим брюкам, и что у него стал ещё длинней, чем раньше.

Половые сношения Галчёнка с Виктором стали почти регулярными и происходили два-три раза в месяц. Это стало возможно по той причине, что в течение нескольких месяцев мы настолько сблизились, что вели с Виктором откровенные беседы на половые темы, стали интимными друзьями и я откровенно объяснил, что знаю его влечение к Галчёнку, одобряю его, понимаю, что иной раз хочется и поцеловать её, и что для этого несколько месяцев он может оставаться в моем доме на часок, при этом Виктор краснел.

В такие часы я оставлял их одних в кабинете, давал самые различные поручения кухарке, и, когда она уходила, надевал пальто и тоже демонстративно уходил из дому. Вслед за этим незаметно пробирался в свой наблюдательный пункт и наслаждался зрелищем торопливого удовлетворения похоти Галчёнка и Виктора. При этом они никогда не раздевались. Правда, перед этим Галчёнок всегда заранее снимала свои штанишки и прятала под подушку. Виктор же обыкновенно опускал брюки ниже колен. При совокуплении они все чаще принимали положение, при котором Галчёнок ложилась на диванную подушку, свесив ноги на пол, а Виктор, изогнувшись, как кобель над своей жертвой, быстро употреблял её, целуя в затылок, или, изогнувшись ещё больше, наблюдал движения своего пениса между ягодицами.

Зрелище это всегда было чарующим, невыразимо привлекательным для меня. Всегда оно сопровождалось новыми деталями, новыми позами. Позы были те же, но в них всегда было что-то новое, то колени Галчёнка были как-то по-новому согнуты, то её бедра вздрагивали быстрее и сильнее, то ягодицы Виктора сильно раскрывались. Иногда при этом зрелище мне удавалось избежать оргазма и вскоре после ухода Виктора я просил Галчёнка немного полежать со мной. Опустив брюки, я располагался на спине и, не трогая её утомленного влагалища, прижимался членом между ягодицами, слегка смазывая их перед этим вазелином, и после нескольких движений с предельным наслаждением спускал. Галчёнок чувствовала, что я сильно возбуждаюсь, представляя себе её половые сношения с Виктором, и всегда охотно ложилась под меня после ухода Виктора, чтобы дать выход и облегчить мою плоть. Но она не знала, что во время совокупления её с Виктором я наблюдаю за нею...

Вскоре я настолько сблизился с Виктором, что разговаривал с ним о самых сокровенных вещах. Рассказывал ему частенько о своих похождениях, вспоминая самые интимные подробности половых сношений с девушками, особенно в бытность мою в старших классах гимназии.

Когда мы сидели с ним рядом на диване, облокотившись на его мягкую спинку, я всегда замечал во время этих бесед эрекцию его члена, которую он пытался скрыть, то перекладывая одну ногу на другую, то нагибаясь вперед, а то просто набрасывая, как бы играя, диванную подушку себе на выпуклость брюк.

Однажды я описал ему состояние моего члена во время полового неполного совокупления с одной маленькой гимназисткой у калитки её дома. При этом когда-то моя маленькая 14-летняя девочка, небольшого роста, приподнялась на цыпочки, не позволила снять с себя штанишки, а только спустила их. Это позволило уже не только натирать своим членом её маленький клитор.

Рассказывая это, я заметил, что эрекция моего члена, вызванная этими воспоминаниями, привлекла Виктора, который уже положил подушечку на свои брюки.

«Было очень неудобно», рассказывал я. «Мы стояли у калитки, в тени забора, к которому она прижалась спиной. Я был намного выше её ростом и принужден был сильно согнуться в коленях. Колени мои дрожали. Одной рукой я прижал её зад к себе, а другой держал член и вдвигал его между ножек, стараясь их раздвинуть пошире, но штанишки не позволяли этого сделать...

Я вставил член между её мокрыми срамными губами и почувствовал её очень твердый клитор. Я начал тереть его головку членом, поддерживая его снизу пальцами, Женя, так звали мою юную пассию, меня не отталкивала больше, приподнялась на цыпочки и выгнулась навстречу мне... Тотчас же головка члена соскользнула дальше, в отверстие её вульвы... Я задрожал от наслаждения, но вдвинуть его во влагалище все же не мог...

Но теперь я мог напирать на клитор, и на всю вупьву, на всю её срамную щель. Наслаждение увеличилось... Член стал заметно вздрагивать... Я продолжал его поддерживать снизу, ощупывая по всей длине, что ещё больше увеличило наслаждение.

– Женя... Женечка... – шептал я, – позволь штанишки... с тебя... снять...

– Не... е... ет… – порывисто дыша, отвечала она, а затем чуть слышно добавила: – Делай... так...

Помню, что я чуть не задохнулся от сладости... и я… делал…

На счастье, нам никто не мешал, было тихо и темно.

Я почувствовал, как её ножки, животик, ручки напряглись и вдруг заметил, что она делает своей маленькой задницей ответное движение... сперва еле заметное, робкое, а затем... и бедрами…

Меня бросило в жар, внезапно я ощутил что-то, и сразу стало очень мокро. Напряжение всего тела сразу ослабло, она сильно вздохнула, и я понял, что она... кончила... В ту же минуту я с трудом отодвинулся от неё и, сжав влажный член рукой, отвернул его от неё в сторону и спустил... на траву...

Много позже она призналась, что это было её первое совокупление, хотя и неполное, и что она впервые спускала от прикосновения мужского члена…»

– Мне было только 16 лет, – закончил я рассказ, наблюдая, как Виктор вытягивает ноги в сладостной истоме, и спросил его: – А тебе сколько?

– Мне? Мне скоро будет шестнадцать.

– Значит, у меня тогда член был такой же, как у тебя сейчас... Дай посмотреть...

И прежде, чем Виктор ответил, я протянул руку к его брюкам и ощупал его напряженный член.

Виктор, охваченный смятением и похотью, растерянно смотрел на мои дрожащие пальцы, неловко и лихорадочно расстегивающие его брюки. Когда я обнажил его половой орган и взял его пальцами у самых яиц, так, что он оказался в вертикальном положении, Виктор повернул ко мне своё растерянное, залитое краской лицо и одновременно вытянулся на диване, отчего его член ещё больше удлинился.

Вдруг послышался скрип кухонной двери. Это возвращался Галчёнок.

Мгновенно я отдернул руку, прикрыл подушкой член Виктора и поднялся навстречу вбежавшей девочке. Галчёнок остановилась на пороге и, заметив крайнее смущение Виктора, вопросительно взглянула на меня.

– А мы все ожидаем тебя, – сказал я не совсем уверенным голосом, опасаясь того, что быстрые глаза девочки могут заметить необычайную выпуклость моих брюк.

– Поди, узнай, скоро ли будет чай, и помоги поставить на стол.

Под этим благовидным предлогом мне удалось услать Галчёнка, чтобы дать время Виктору застегнуть брюки и прийти в себя.

Позже, когда Виктор ушел, я заметил на диванной подушке большое пятно…

Выходит, что в тот момент, когда я отдернул руку, Виктор уже начал спускать.

Спустя три недели я уже запросто во время интимных бесед с Виктором ощупывал его половые органы. С заметным удовольствием, краснея, он поглаживал мой член.

Были иной раз и более нескромные притязания, особенно с моей стороны, от которых Виктор всегда заливался краской и которые всегда заканчивались у него сильным оргазмом. В период сближения с Виктором я очень интересовался его любовной историей и постепенно узнал подробности его половой жизни до знакомства с Галчёнком.

Часть 3. «Виктор и Зина».

Я был изумлен, узнав после долгих расспросов, что половое чувство он испытал впервые к своей младшей сестре Зине. Когда ему было 11, а ей 9 лет, он с удовольствием прижимался своими половыми органами к бедрам, животу, ягодицам Зины, всякий раз, когда тому представлялся удобный случай. Он спал в одной комнате с Зиной и под различными предлогами делал попытки перебраться к ней в кровать или перетянуть её к себе, в свою. В этих случаях, беседуя с ней, старался обнять, прижать её к себе и все чаще в этих случаях Зина спрашивала у него:

– Что это у тебя там твердое?

– Да так... ничего... – смущенно отвечал он, отодвигаясь от сестрёнки.

В беседах со сверстниками Виктору уже тогда приходилось слышать, что некоторые мальчики пытались вводить свои половые органы в задний проход других сверстников. Более того, с полгода до описываемых событий, то есть когда ему было 10 с лишним лет, его двоюродный брат, ученик 6-го класса реального училища, несколько раз пытался ввести свой член в задний проход Виктора. Эти попытки были особенно частыми во время летних каникул. Полного успеха они не имели. Виктор чувствовал при этом боль, ввиду значительных размеров пениса у своего кузена, и не допускал полного введения его. Однако, несмотря на боль, правда, незначительную, Виктор все же позволял вводить головку пениса, хотя и неглубоко, в свой задний проход и чувствовал на своей спине горячее дыхание брата. И сам приходил в состояние сильного возбуждения.

Во время этих сношений он ощущал стремление к активной роли. Пассивная его не удовлетворяла. И вот теперь он робко, незаметно, осторожно удовлетворял свои желания с сестрёнкой.

Зина была хорошо развитая, веселая девочка, с кругленькой задницей, стройными ножками, черноволосая, но, разумеется, её венерин холмик был ещё совсем голый, гладенький и пушок на нем не появлялся.

Однажды, когда после невинной игры в её постели Зина заснула, Виктор осторожно двинулся к ней сзади, задыхаясь и дрожа, приподнял её рубашку и придвинулся вплотную к её ягодицам. Полежав несколько минут, чтобы успокоиться, Виктор схватил пальцами член и осторожно начал поглаживать его головкой задний проход сестрёнки. Его маленький, но довольно гибкий член напрягся необыкновенно. Виктор дрожал, охваченный пробудившейся похотью. Вдруг он вспомнил, что его кузен во время возни с ним смачивал слюной свой член. Виктор поднес палец ко рту, но изо рта у него вырвалось лишь горячее дыхание. С большим трудом удалось ему, наконец, увлажнить палец слюной и смазать пенис и отверстие задницы у Зины. Осторожно, чуть дыша, он приставил головку члена к маленькой упругой дырочке и слегка нажал... затем ещё... Член скользнул вдоль ягодиц. Виктор поправил его, вновь нажал и почувствовал, что член уперся в тугое отверстие у входа в него. От сладострастного ощущения он весь задрожал. Успокоившись немного, вновь осторожно нажал его, теперь он почувствовал, что головка пениса входит, хотя и с трудом, в тугую задницу сестрёнки.

Вдруг Зина зашевелилась, отодвинулась от него и схватила руками свои ягодицы, коснувшись при этом пальцами его пениса. Виктор в испуге даже отодвинулся от неё, затаив дыхание, но его сестрёнка спала... Через некоторое время Виктор вновь прижал увлажненный член к тому же месту и, не пытаясь на этот раз вводить его внутрь, начал едва заметное движение своими ягодицами, отчего головка члена прижалась слегка, нежно натирая края отверстия заднего прохода Зины. Эти скользящие и ритмичные движения, казалось, даже успокаивали сестру, убаюкивали её... Сладостное чувство вскоре сделалось невыносимым, движения все более смелыми, но от сильного позыва вдвинуть в желанное отверстие свой покрасневший от натуги член он все же удержался, боясь разбудить её.

Эти движения он продолжал довольно долго, пока сестра вновь не заворочалась во сне и не повернулась на другой бок. Он также почувствовал усталость, и удовлетворенный первым достижением, вскоре уснул.

С тех пор он уже ясно понимал, что он хочет. Ложась с Зиной под одеяло, он все чаще с тех пор поглаживал её колени, бедра, ягодицы. А когда Зина засыпала, он старался прижаться к её спине и осторожно натирал головкой члена края её заднего прохода.

– И она не просыпалась? – спрашивал я у Виктора.

«По-разному бывало... Но я был очень осторожен и никогда не хотел сделать ей больно».

– Ну, а оргазм тебе не приходилось переживать? Ты спускал?

«Нет, нет. Я чувствовал потом просто приятное утомление и засыпал подле неё. Днём было как-то стыдно того, что происходит ночью, а вечерами снова происходило то же...».

– Каждый вечер так?

«Да, бывало, каждый вечер, но бывали и перерывы и даже долгие перерывы, тогда, когда сестра с мамой и тетей уезжала в гости».

– Ну, и как же ты – онанировал?

«Я чувствовал себя неспокойно».

– Стоял у тебя?

«Конечно... Каждый вечер и часто днём».

– И не спускал?

«Когда мне было одиннадцать лет или чуть побольше, то помню хорошо, что это уже было... Когда Зины не было дома, а мне хотелось, то я брал её штанишки или рубашку и ложился на них в постель. Ну... и...»

– Витя, это же и есть онанизм!

«Может быть, но рукой я не онанировал...»

– Ну, а в попке сестрёнки спускал?

«Да, когда ей было одиннадцать, а мне тринадцать... Тогда мне уже удавалось незаметно вводить в её задницу всю головку моего...»

– Она не просыпалась?

«После того, как я очень осторожно спускал, сестрёнка часто вздыхала, не то во сне, не то, просыпаясь, переворачивалась на другой бок и крепко вновь засыпала. Иногда днём, во время игры, мы убегали в спальню и рассматривали друг у друга половые органы. Но никогда не совокуплялись и не пытались этого делать. Я ведь её очень любил и люблю и ничего плохого сделать ей не хочу!.

– Позволь, а в задницу?

«Ну, это уже другое дело...»

– А она не замечала?

«Не знаю... Но когда, помнится, она собиралась уезжать на лето в деревню, ей тогда пошел двенадцатый год, я особенно часто с ней играл... и долго... и она лежала, не двигаясь.. Тогда я не знал, спит она или притворяется.

Однажды ночью, когда я довольно долго делал это, как мне показалось, она прижала свою задницу ко мне так, что мой член соскользнул туда до половины... Стало так сладко, что я сейчас же спустил. На другую ночь потом ещё я заметил, что под конец она незаметно изгибается навстречу мне, как будто немного так двигается. Но в этом я не был убежден, так как во время этого...»

– Совокупления?

«Да, во время совокупления я в то время почему-то уже мало опасался, что она проснется, и двигался за её спиной очень сильно, и, быть может, мои движения незаметно вызывали ответные движения её тела. Но она как будто сама выгибалась навстречу мне... Кроме того, после бесед в кровати, после того, как она говорила "Ну, давай спать!", она как-то сразу поворачивалась ко мне спиной, очень удобно для моих намерений, и как-будто очень скоро засыпала... и коленки подгибала очень сильно себе к животу. Я сразу начинал и делал очень сильно... и был уверен, что до конца она не проснется, да об этом я уже и думать перестал.

Потом я не видел сестру целое лето, и когда к концу лета она с мамой, наконец, вернулась, то при встрече с ней я сразу почувствовал, что у меня стоит, и очень сильно стоит...

Ей было тогда двенадцать лет, она стала больше, ещё красивее, и под платьем у неё уже были очень сильно заметны кругленькие грудки... Увидев меня, она только немножко покраснела, особенно когда заметила мой взгляд, устремленный на её задницу... Днём при всех я подчеркивал полное равнодушие к возвращению сестры и с большим нетерпением ждал вечера.

Когда, наконец, мы очутились поздно вечером в своей спальне, я сказал:

– Зиночка, а ведь мы с тобой и не поздоровались как следует!

– Как так? – смущенно сказала она.

– Давай поцелуемся...

– Ну вот ещё...

Я все же обнял её и поцеловал в щеку. Затем потянулся к её губам. Она ответила на данный мой далеко не братский поцелуй и, почувствовав у своего живота... мой вставший колом член, быстро вырвалась из моих объятий.

– Давай спать, поздно уже!

– Давай!

– Погаси лампу! – она уже, видимо, стеснялась раздеваться при мне.

Когда легли каждый в свою постель, я прошептал:

– Зиночка, можно к тебе?

Молчание...

– Зиночка, можно?

– Зачем?

– Ну, так, поговорим...

– Не знаю...

Но я уже был подле неё.

– Я спать хочу... – сказала она.

– Ну давай спать, спи...

Она легла на левый бок, подтянув к себе колени... Прошло не больше двух минут, как я осторожно приподнял ей сзади рубашку, сильно смочил слюной член и вдвинул головку его в её задницу... Она не двигалась. Но теперь я уже знал, что она не спит и позволяет мне...

Вдруг я услышал, как кто-то подошел к закрытой на защелку двери и слегка постучал в неё.

– Витя, Зина, вы спите? – это был голос мамы...

На мгновение я замер, но головку члена из задницы сестры вынуть не мог. Секунду помедлив, я ответил сонным голосом:

– А? Кто там? Ты, мама?

– Вы спите уже? И Зина?

– Да, мама, Зина спит, может, разбудить её? – сказал я, вдвигая глубже член в задний проход сестрёнки.

– Да нет, не нужно. Пусть спит с дороги. Портниха принесла платье ей, но примерит завтра... Спите...

– Хо-хо... Хорошо... Хорошо... Мамочка, – почти простонал я, чувствуя, как Зина выгибает задницу навстречу мне...

За дверью послышался смешок.

– Э, да ты совсем сонный, Витя! И даже языком не в состоянии ворочать. Ну, спи, маленький, спи...

За дверьми, наконец, всё стихло. Я прижался губами к спине Зины и начал, задыхаясь, сосать, целовать, покусывать её... А член, казалось, сам двигался у неё в заднице…»

– Витя, – прервал я его, – ты весь член вдвинул ей тогда?

«Да, то было в первый раз, когда я засунул его весь, до самых яиц. Но было так сладко, что я скоро спустил, но ночью проснулся и опять сделал это...»

– И она спала? – спросил я.

«Нет. Когда, проснувшись, я начал её целовать и обнимать, она отвечала мне тем же. И все это делала молча. А потом, только когда я опрокинул её на живот, лег ей на спину и начал слюной смачивать её задницу и свой член, она сказала:

– Витя, мне стыдно...

– Зиночка, миленькая, – отвечал я, – полежи так... я совсем немножко...

Потом я ей задвинул. Она отвечала мне, немного приподнимая задницу... Раза два-три я вынимал, чтобы лучше слюной смазывать член. Тогда становилось слаже. На этот раз мы очень долго делали так. Спустил я так сладко, как никогда до того...»

– А она? – спросил я.

«Тогда я не знал. А много позже она мне призналась, что ещё весной, когда она притворялась спящей, чувствовала, что кончает... Во время совокупления в задний проход у неё набухали половые органы, они становились мокрыми. Клитор напрягался, выдвигался вперед и сильно вздрагивал. Эти вздрагивания, толчки становились все сильнее, и потом после особенно сильного сближения, спазмы всей её... Ну вся её...»

– Пиздёнка, – подсказал я.

«Ну да... да, пиздёнка... обливалась... она спускала. Она говорила, что ей тогда весной очень хотелось двигать задницей, но она стеснялась и притворялась спящей. Но зато она своими бедрами сильно сжимала половые губы...

На другой день после возвращения, после этой первой ночи мы встали поздно, радостно, веселые и весь день гуляли, бегали вместе. О происшедшем не говорили. Когда же поздно вечером мы отправились в нашу комнату, торопливо раздевшись, улеглись у неё на кровати, Зина пролепетала: "Витя, встань и возьми в моей сумочке баночку с вазелином..."

Я понял и весь задрожал от страсти. На этот раз она легла на спину, сильно подтянув к себе бедра. Когда я лег на неё, она касалась своими пятками моей спины. Тогда я первый раз её...»

– Употребил, – подсказал я опять.

«Да, в такой позе... Я обильно смазал член вазелином и легко вдвинул его в задний проход. Лежа на ней, я поднял себе и ей рубашки до самого горла и своей грудью касался её горячих маленьких грудей... Помню, что от этого мой член становился все длиннее. Зина немного опустила ноги, но держала их все время согнутыми. В таком положении, лежа у неё на животе, оказалось ещё слаже делать это... целовались взасос... спустили ещё сильнее, чем раньше...

Ну, вот все... С тех пор уже почти три года мы с ней делаем это...»

– И всегда в задницу?

«Конечно! Я ведь очень люблю сестрёнку и лишать её невинности я бы никогда не решился. Да и зачем? Мне и так сладко».

– И никто не догадался? Никто не замечал?

«Почти что... нет... Мы осторожны... Правда, были разные случаи... И нас могли заметить, но все в общем сходило благополучно».

– Ну, например, расскажи!

«Да всякое бывало. Вот в начале лета были мы в гостях в деревне у дяди. Гостили там несколько дней. Как-то вечером отец и мать с дядей и тетей долго засиделись в гостиной за картами, а мы с Зиной вышли на веранду. На веранде было темно, уютно. Мы стояли и я гладил её ягодицы. Оба мы чувствовали сильное желание. Несколько дней перед этим мы не имели случая соединиться. Я попросил у неё. Она испуганно взглянула на меня:

– Что ты! Увидать могут!

Я её горячо убеждал, и она понемногу уступила, поддалась. Мы стали у перил веранды, в тени, боком к двери стен, чтобы видеть эту дверь и дорожки возле веранды, она немного наклонилась вперед над перилами, я поднял ей сзади платье и опустил штанишки. По тому её движению, как она сильно выдвинула задницу, я чувствовал, как она хочет... Я увлажнил слюной свой член и с трудом ввел его в задний проход. У неё даже ножки задрожали, а у меня закружилась голова. С минуту мы не двигались, наслаждаясь соединением. Ну, и не заметили, как к веранде подошла горничная Маша.

– Ой, кто там? – воскликнула она, всматриваясь в темноту. – Это вы, барышня? – продолжала она, узнав Зину.

Сестра сразу приподнялась с перил, стала почти прямо, но с ещё больше выгнутой ко мне задницей. При этом края её заднего прохода как-то ещё туже охватили мой член.

– Да, Маша, это мы с братом любуемся вечером.

– Ах, и Виктор с вами? А я и не заметила, – говорила Маша, внимательно всматриваясь в мой силуэт, выглядывавший из-за плеча Зины.

Перила веранды доходили до пояса нам, а головка Маши находилась чуть ниже уровня перил, поэтому она не могла видеть нашего соединения. Я же, как только мог, отклонялся от спины Зины в сторону, охватив её левой рукой за бедра, а локоть правой положил на перила.

– Да... в гостиной душно, – сказал я.

– Пойдемте в сад, – предложила Маша.

– Ой, нет. Тут так хорошо… – протянула Зина, ощущая вздрагивание головки моего члена в своей заднице.

– Да нет же! Там над речкой сейчас так хорошо!

– Ма-а-ша, что-то не хо-че-тся... Ты... иди-иди..., а мы за то-бо-й!

– Так я вас вытащу с веранды, – решительно сказала Маша и двинулась было к ступенькам, но Зина сильно наклонилась над перилами, схватила её за шею и притянула к себе; при этом движении член мой выдвинулся из её зада до самой головки, но я тотчас же вогнал его опять по самые яйца.

– Какая ты упрямая, Ма-ша..ша… – говорила Зина, обнимая её за шею и поднимая свой зад ко мне.

– Вот я вас вытащу, всю лень из вас вытряхну! – шутила Маша, схватив Зину руками и дергая её к себе.

– Ну, попробуй... Я Зину в обиду не дам... – сказал я и, делая вид, что хочу её удержать, стал удобнее сзади Зины и схватил её бедра обеими руками.

Маша шаловливо тащила Зину к себе, а Зина, нервно смеясь, обнимала её за шею и пыталась укусить её за щеку...

У меня от удовольствия дрожали ноги и я, не удержавшись, начал двигать поясницей. Все тело сестрёнки вскоре, начало ритмично двигаться взад и вперед.

Маша, видимо, почувствовала эти движения и, может быть, поняла их причину. Зина то прижималась, то отталкивалась от Маши, пыталась скрыть от неё то, что делалось сзади между её ножками, но, теряя силы, уже не столько смеялась, сколько всхлипывала на плече у Маши.

А Маша же, удивленная сначала, вскоре уже несомненно поняла причину её жаркого дыхания, сладостного подергивания её тела… И, стараясь облегчить достижение оргазма, она поудобнее схватила Зину за плечи и, поддерживая её, искала своими губами раскрытый ротик сестрёнки. И тут я понял, что Маша уже знает, что я делаю, хотя и не знает, что я делаю это так стыдно… в задницу... И я уже отчетливо представлял себе, как в эту минуту красивая Маша, стоя, сжимает бедрами свои толстые, мокрые, срамные губы, чувствуя приближение оргазма у сестрёнки…

Зина, кажется, поняла, что Маша догадывается, что делается у неё сзади... Никогда я не чувствовал такой сладости. Теперь я уже боялся, как бы Маша не ушла. Вдруг скрипнула дверь из гостиной и широко распахнулась, сноп света брызнул на веранду и на пороге показалась тётя. Последним усилием воли я извлек свой член и быстро опустил платье Зины, а сам, повернувшись к перилам, торопливо запихивал мокрый член себе в брюки.

Не знаю, но кажется, тётя ничего не заметила, выйдя на веранду со света. Она заметила, видимо, лишь наши неестественные возгласы и деланный смех, которым мы старались прикрыть наше смущение. Помогло и то, что с нами находилась Маша. Все сошло благополучно. Поговорив с нами несколько минут, тетка ушла, пригласив нас с собой в гостиную. Однако мы дружно заявили, что хотим ещё чуть-чуть побыть на веранде.

Все мы были возбуждены, хотя и по-разному. У меня было только одно желание, но оно было непреодолимо: как можно скорее добраться до задницы сестрёнки... Вероятно, её желание отвечало моему, так как она без сопротивления позволила Маше оттащить нас дальше от дома, в беседку... Охваченный страстью, я не думал тогда над поступками Маши, которая торопливо повела нас в беседку и, заявив, что ей очень некогда, оставила нас вдвоем. Мне казалось, что все это так и должно быть.

Не успела Маша сделать и несколько шагов, уходя от нас, как я очутился сзади сестры и, упираясь грудью в её спину, наклонил её вперед так, что грудью она легла на деревянный столик, стоящий в углу беседки. У меня ещё хватило терпения снять с неё штанишки, против чего она не возражала. Затем, прижавшись к её спинке, я жадно задул ей в задницу, обильно смочив слюной... Помнится, от сладости я лишь схватил её зубами за плечо. Когда первый порыв страсти чуть прошел, и я начал немного спокойнее её… я оглянулся по сторонам и замер: я заметил в нескольких шагах от беседки... Машу! Она стояла, слегка согнувшись за деревом, и смотрела... Краска бросилась мне в лицо... Стало как-то стыдно и я на мгновение замер на спине Зины. И тотчас же я почувствовал, что мой член стал ещё больше и что... под взглядом Маши мне становилось стыднее и слаже... И я задул Зине так, что она только охнула... Я искоса, почти не поворачивая головы, смотрел в сторону Маши. Было очень плохо видно, но все же я заметил что-то белое. Маша была в темном платье, значит, то была видна её нежная нога или белые штанишки... значит, её рука была между ножек... Невозможно передать, с каким наслаждением я, изгибаясь на спине Зины под взглядом Маши, чувствовал, как моя страсть передается им обеим...

Позже Зина призналась мне, что давно так сладко не спускала, так как чувствовала особенно острое моё наслаждение. Мою руку, которую я держал спереди у неё между ножек, она обмочила так, как никогда раньше... Её клитор так напрягся, что мне казалось, она могла бы им и Машу... удовлетворить.

Когда я спускал, Маши уже не было... Вот какой был случай. Но кончилось всё благополучно. Тётя, видимо, так ни о чём и не догадалась, а Маша, конечно, никому ни слова не сказала».

– А с Машей ты имел сношения?

«И да, и нет... Несколько раз трогали друг друга под одеждой... всегда это делали второпях, при случайных встречах. То в коридоре, то на кухне, то в садике...»

– Ну, и кончали?

«Я раза два кончил ей в руку... Иногда так приятно было. Один раз, стоя возле калитки вечером, а другой раз утром в спальне, куда Маша забежала прибрать постель. Как раз бежала из дома в садик... Мы стояли у окна за занавеской и я делал ей в руку».

– А она?

«Она всегда успевала кончить... моя рука всегда была мокрая... А когда мы не слишком торопились, то она делала мои руки два раза подряд мокрыми...»

– А волосики у неё большие?

«Конечно! Кажется, ей почти 16 лет было... У неё были такие густые, мягкие... ну... и... сзади у неё волосики...»

– Вокруг заднего прохода?

«Да... но она не разрешала туда... А пальчиками разрешала... О, когда я ласкал её пальцем, так она мне делала рукой очень сладко... мне до сих пор хочется повторить это ощущение. Может быть, этим летом и удастся».

– Витя, я тебя перебил. И ты ещё, кажется, собирался рассказать мне тот случай, когда вас с Зиной чуть не застали?

«Да... был случай похуже того, что был на веранде. И мы чуть не попались... Это было у нас дома, в конце прошлого лета, вскоре после того, как мы вернулись из деревни.

Это было в воскресенье после обеда. Все ушли из дому и наша горничная Поля тоже... О Поле скажу заранее, что с ней я не имел ничего общего. Она взрослая, ей восемнадцать лет. К ней ходит жених. Два раза я видел, как они стояли у калитки».

– Совокуплялись?

«Да... Он прижал её к калитке, согнулся в коленях и делал это... а она целовала его в голову. И очень долго... Во второй раз я разбудил Зину... И показал ей в окно. Калитка как раз напротив окна нашей комнаты. Через минуту Зина сама попросила... и мы, стоя у окна, успели кончить немного раньше, чем Поля с женихом.

– Ну так вот. В то воскресенье, когда все ушли, мы с Зиной долго дурачились, возились, смеялись, ну, и, наконец,соединились... Но нам пришло в голову пошалить...

Она немного наклонилась вперед, я, стоя сзади неё, вдвинул ей в задницу свой член, смазав член и её задний проход вазелином. Затем она чуть приподнялась и вместе со мной, прильнувшим к её спинке, начала ходить по спальне... Мы старались ступать одновременно правой и левой ногой. Она шла почти прямо с сильно выгнутым ко мне задом, я слегка согнул ноги в коленях, стараясь держать член как можно глубже в её горячей заднице. Обычных движений, как при совокуплении, мы не делали, но передвижение наше по комнате сопровождалось непроизвольным трением члена в её заднице и наслаждение было очень сильно... Мы были одеты... я только расстегнул брюки, а она спустила штанишки и приподняла платье по пояс... Я схватил её одной рукой за грудь, а другой за животик и подталкивал к зеркалу. Она краснела, смеялась, упиралась, тянула в другую сторону.

Мы медленно двигались по комнате, дрожа от наслаждения... Возле открытой двери в гостиную мы остановились на минуту, я поглубже задвинул ей член и толкнул её к столу, стоявшему у двери... Я хотел, чтобы она легла на него животом, вдруг, когда она уже прижалась грудью к столу, противоположная дверь в гостиную от прихожей открылась и на пороге показалась мама. Увлекшись, мы не слышали, как она открывала парадную дверь... Правда, ей были видны только наши головы... моя и под ней Зинина... и то лишь на одно мгновение. Менее, чем в один миг, я выдернул член из задницы сестрёнки, она выпрямилась, платье упало вниз и закрыло её голый зад. Вероятно, инстинктивно Зина бросилась вперед: "Мамочка! Ты уже вернулась! Что это у тебя за сверток в руках? Покажи!"

А мама в ответ: "Что это ты так раскраснелась? Что это вы тут делаете? А Виктор куда это убежал?"

Я же, как только извлёк член из задницы Зины, бросился в глубь комнаты, чтобы торопливо застегнуть себе брюки... Вслед за этим я поспешил на помощь Зине, не зная, что сделать и что сказать...

– А я не убегал, – пробормотал я, входя в гостиную и сразу садясь за стол, чтобы незаметно было, что мой член оттопыривал брюки. – Я хотел Зину побить или запереть в кладовую, так как она затащила куда-то мой ранец...

– Ну, не дурите, – сказала мама, – а ты, Зина, возврати ему ранец.

– Верну-верну! Подумаешь, важность какая! – поддержала мою уловку Зина.

Ну, и на этот раз кое-как выкрутились. Но потом стали осторожнее. Но в тот раз, когда минут через десять мама опять ушла из дому, мы не в состоянии долго были ждать и нам было не до шалости... Мы устроились в прихожей, возле вешалки, чтобы сразу слышать, если кто-нибудь войдет... из параллельной двери... Делали мы стоя... Наши ноги дрожали... Она захотела лечь, и мы тут же на ковре улеглись... живот к животу... Помню, я ей запустил по самые яйца и спустил, и в тот момент почувствовал, что её задний проход то сжимается, то разжимается... и когда её задний проход сжался, и я кончил, то даже укусил её от сладости за плечо... Она тоже очень сильно спустила...»

***

На этом доктор остановился.

– Ну, вот всё, что мне рассказал Виктор... Конечно, следует заметить, что во время рассказа я много раз его прерывал, выясняя детали, и сейчас же после его ухода торопливо всё записывал.

– Ну, это и так видно – сказал Дмитрий Павлович, – без записей все подробности в голове не удержишь... Но ведь это не конец! Очень просим вас продолжать!

– О, батеньки... уже день... А у меня, как видите, ещё столько записок... Вот ещё целый дневник Зины! Вот ещё записки Галчёнка! Правда, это мои записки, но с её слов, они относятся к её предбрачной и брачной жизни... Тут хватит рассказывать ещё добрую целую ночь... А сейчас по домам, так?

– Хорошо, – сказал Николай Васильевич, – пусть так. Я тоже уже исписал всю свою тетрадь. Но давайте сойдемтесь на маленьком компромиссе – только в двух словах расскажите о дальнейшей судьбе действующих лиц... Идёт?

– Ладно, но буквально в двух словах, – согласился доктор. – С того памятного лета, ну и зимы, прошло уже пять лет... Виктор с отличием закончил реальное училище и сейчас заканчивает Политехнический институт. Ему теперь двадцать один. В прошлом году после некоторых сцен с родителями он женился на Галчёнке. С родителями вскоре помирился. Галчёнок закончила вечернюю школу, занимается на Высших женских курсах. Она уже с полгода как беременна... Живут они с Виктором очень хорошо, счастливо. Кстати, родители её, то есть мать и отчим, вновь сошлись и оба были у неё на свадьбе. Галчёнку сейчас девятнадцать. Она с мужем часто бывает у меня...

У Зины, её ровесницы, своя история. Я ведь с ней тоже сблизился и не знаю, кто из них прекраснее, она или Галчёнок... Но Зина тоже скоро выходит замуж. Вот с Зиной-то я и познал впервые сладость совокупления сзади... Да вот, кажется, и всё. А теперь нам пора. Как-нибудь в другой раз я прочту вам дневник Зины и другие свои записки.

На этом большая и оригинальная повесть нашего земского врача прервалась. Уходили мы под сильным впечатлением от услышанного. Все были очень возбуждены. И вновь нашим девушкам и женам предстояло, на этот раз уже днём, удовлетворить наше вожделение, доведенное до предела...