=EroNica=
Зеленый Пес
Авторский сборник
Бабуля (Вольный перевод с английского)
Густые сиреневые заросли окружали нас со всех сторон. Здесь на земле валялось множество старых окурков, затоптанных и потерявших свою первоначальную форму. Мама шепотом объяснила мне, что сюда частенько сбегали курильщики, пока их убежище не раскрыли и не стали ставить сюда одного из санитаров. Его мы, кстати, заметили, когда пробирались сюда – он сидел на скамейке неподалеку и листал какой-то журнал. Вся его поза, особенно вытянутые ноги, говорили о том, что сейчас ему на все наплевать, потому что осталось всего полчаса до обеда, а там уже будет не его смена.
Вспомнив о времени, мы тоже заторопились.
Я протянул маме серый матерчатый мешочек, куда я положил по ее просьбе все, что смог спрятать от отца, когда тот обыскивал квартиру. Пощупав мешочек, мама радостно заулыбалась и тут же стала запихивать его себе под юбку, оголяя похудевшие ноги до неприличной высоты. Я молчал, не напоминая ей об этом, потому что не хотел огорчать и, к тому же, мне нравились мамины ноги. Я смотрел на них до тех пор, пока не показалась знакомая родинка на бедре, а потом отвернулся. Пальцами раздвинув листочки сирени, я убедился, что санитар никуда не делся – он лишь заложил нога на ногу.
– Готово! – прошептала мама, и я посмотрел на нее.
Она так изменилась за эти полгода, пока нас к ней не допускали! Когда она показалась в конце длинного коридора, я все гадал – как много они оставили от той мамы, которую я знал так хорошо? Ее шаркающие звуки, глухо раздававшиеся под высокими потолками, были совсем непохожи на ту летящую походку, которой она обычно приходила с работы. А потом, когда я увидел ее лицо, то чуть не заплакал, потому что очень соскучился. Но я сдержался тогда.
– Саша! – мамин голос внезапно задрожал. – Сынок!.. Дай мне чуть-чуть прямо здесь!..
Я отрицательно покачал головой, кусая нижнюю губу. Доктор научил меня, что делать, если возникнет подобная ситуация. И я замычал внутри себя – громко, ровно, похожий на голодную корову; и все, что мне не полагалось слышать, проходило мимо ушей.
Но мама не могла упустить такую возможность, и от слов перешла прямо к делу. Ее проворные руки мгновенно нашли толстый ремень моих брюк и с голодной решимостью стали терзать пряжку. Я снова замотал головой и нащупал металлический свисток на шее, выданный мне при входе. Свистеть в случае чего – это теперь была моя прямая обязанность, которой я непременно воспользовался… Бы. Если бы не тот равнодушный вид санитара, который сидел в нескольких метрах от нас и которому было наплевать на все мои и мамины страдания. Я крепко сжал холодный металл свистка, и в тот же миг мама наконец-то добралась до моей промежности.
Сказать, что она очень обрадовалась, значит не сказать ничего. Она довольно заурчала и припала ртом к дерзко высунувшемуся фаллосу. Сосала она всегда умело и классно, и даже многомесячная терапия в этом заведении не смогла заставить забыть послушный язык и припухлые губы. По-шпионски тихо она делала мне фелляцию, и я по привычке начал "улетать". Но в теперяшней ситуации это было опасно, поэтому я ласково, но настойчиво оторвал маму от себя.
– Нас поймают, мама! – шепнул я, и она понимающе кивнула головой.
– Но я скоро вернусь! – тут же ободряюще пообещал я. – Или тебя уже к этому времени выпишут…
Она слабо улыбнулась и поднялась с колен. И пока она отряхивала прилипшие окурки и землю, я не отрываясь смотрел на глубокий вырез больничного халата, где большие, возбуждающие, красивые мамины груди были грубо скрыты за специальной рубашкой. Я хотел их поторогать и не посмел.
Мы вышли из кустов и направились к боковому входу, где нас уже нетерпеливо ждала медсестра со списком. Санитар уже исчез со скамейки, после него остались лишь плевки на асфальте. Гадливо поморщившись, я заботливо проводил маму к крыльцу, где ее тут же подхватил медперсонал и увлек внутрь мрачного беспросветного здания, на котором красовалась табличка: "Клиника Инцеста. 100% выздоровление".
В последний раз я увидел пышную шевелюру маминых волос и махнул рукой уже в пустое пространство, в закрывающуюся дверь. Тишина, навалившаяся на меня, заставила мои ладони сжаться в кулаки. Но тут сзади послышались шаги, и я обернулся.
Высокая, немного сутулая девушка вела под руку полную женщину лет сорока. Суровое лицо женщины было печально, и ступала она твердо, с решимостью приговоренного к смертной казни.
– Ну вот, мама, – сказала девушка, – вот мы и пришли!..
Она налетела на меня, словно курца, охваченная безумием.
– Это как называется? Ты что, охренел? Ты знаешь, что тебе за это будет?.. Ты хоть подумал о нас, о своей семье? Или у тебя только лишь твои гребаные компьютеры на уме?..
Я уныло помешвал чай в стакане тусклой нечищенной ложечкой и тщетно старался услышать за этим гамом дробный перестук ноябрьского дождя. Почему-то во время семейных неприятностей меня особенно сильно тянуло к природе, к живому и чистому небу, которое, как и мой разум, то бывало безоблачно ясным, то сумрачно серым.
Когда о слов наконец дошло до первых ощутимых тычков в плечо, я оторвался от созерцания окна и негромко произнес:
– Дай мне блюдце…
Татьяна задохнулась от моей наглости, и последние слова застряли у нее в горле. Она хрипло булькнула, вытащила из шкафа блюдце и с силой хлопнула им об пол. Ухо резанул короткий треск, и веер осколков радостно разлетелся по полу. Краем глаза отметив пор себя, что теперь придется двигать холодильник, чтобы достать из-под него мусор, я прихлебнул чай из стакана и коротко сказал:
– Дура…
Татьяна снова крякнула и тяжело задышала. Но первый заряд у нее уже прошел, и она ни секунды не медля приступила ко второму – плюхнулась на табуретку, уткнулась в свои ладони и глухо зарыдала. Ее плечи тряслись, как под током, но мне было абсолютно ее не жалко. Не то, чтобы я не любил свою жену…
Я потянулся и точным жестом вынул из кармана ее халата злополучные фотографии. Она вздрогнула и оторвала лицо от ладоней.
– Ты чего?..
– Ничего, – слабо улыбнулся я, пряча фотки под книгу на столе. – Это фотомонтаж!
– Как?.. – недоверчиво переспросила Татьяна и выражение ее глаз поменялось. Нет, она еще не отступала, но мысленно назад уже оглянулась.
– Фотомонтаж, – повторил я, снова прихлебывая чай. – Это когда берешь одно лицо и подставляешь его к другому телу…
Она сжала губы, подумала, а потом агрессивно произнесла:
– Ну и для чего тебе надо было подставлять наши лица к такой… пакости?..
– А для того, чтобы посмотреть на то, что в реальной жизни не произойдет, – пояснил я, слегка краснея.
Татьяна коротко вслипнула, загоняя слезы и сопли обратно, и уже более спокойно сказала:
– Ясно…
– Что тебе ясно?
– Что ты мудак, каких поискать!..
Я отставил пустую чашку и посмотрел на ее припухшие глаза:
– Что это я мудак-то?
Татьяна опять помолчала, кривая улыбка судорожно исказила ее лицо, и тут же она хмуро пробурчала что-то себе под нос.
– Что? – требовательно, словно в школе, спросил я.
– А я думала, что ты заснял меня по-настоящему… испугалась…
– А-а… – протянул я и поднялся с табуретки.
И тут же сел обратно.
– Что… Что ты сказала? – мой разгоряченный разум потребовал подтверждения услышанному.
Татьяна эффектно, словно в театре, выдержала паузу и медленно отчеканила:
– Я трахаюсь с сыном уже полгода…
Она была права – я немедленно почувствовал себя мудаком. Да еще таким, каких поискать. Я сидел с глупым выражением на лице, мой разгоряченный разум получил свои подтверждения и теперь разрывался от желания помчаться по двум направлениям. Либо прямиком в штаны, в трусы и дальше без остановок, либо в накачанную правую руку – сжать увесистый кулачок, коим я гордился, и со всего размаху сочно врезать любимой женщине по морде. Как это в жизни и бывает, я получил половинчатый результат и там, и там. А именно, мои руки непроизвольно сжались в кулаки и товарищ в штанах активно зашевелился.
– Т-твою мать… – невольно вырвалось у меня, и я замолчал.
Татьяна снова жалобно улыбнулась, взяла мою чашку и пошла к плите. Я тупо наблюдал за тем, как она наливает себе чай, и мой взгляд постоянно скатывался на ее зад, обтянутый цветастым халатом. Мне представлялось, что я буквально вижу, как в кухню входит наш Валерка, нежно обнимает Татьяну за бедра и прижимается к ней. Она так же тоскливо улыбается ему, не отрываясь от плиты, а он своими еще детскими ручонками лезет ей под халат, нащупывает тугую резинку трусов мамы и немного неловко лезет под них…
Я почавкал губами, загоняя внутрь нелепые фразы о смысле жизни, морали и "что же с нами будет", и неожиданно для себя спросил:
– Ну и как… с ним?
Жена на мгновение замерла, а потом, подхватив чашку и хрустя осколками на полу, села на табуретку рядом со столом.
– Как? – вздернув бровь, повторил я свой вопрос.
Татьяна хлебнула из чашки и уверенно сказала:
– Мне нравится… Хотя, что ты имеешь ввиду?
– Я все имею ввиду.
– Все и нравится! – она неопределнно пожала плечами, чем немедленно возбудила во мне свирепый и неконтролируемый гнев.
Мне захотелось буквально вынуть из нее сердце и бросить его под ноги, на это битое блюдце, на пол, по которому она еще так недавно прошлась… Я тряхнул головой и злобно выдавил:
– Как он тебя трахает?
Она взглянула не меня непонятным взглядом и ответила:
– Что, неприятно, когда ты представляешь такие вещи?..
Черт бы ее побрал, эту актрису с ее дурацкими театральными замашками! Она ловко поймала меня на своей женской ножке, и я теперь вовек не узнаю – было ли у нее что с нашим сыном или нет. Мне только теперь и остается, как гадать на кофейной гуще.
И молиться непонятно чему.
То ли тому, чтобы все это так и осталось дурацким розыгрышем.
То ли тому, чтобы я все-таки когда-нибудь их застукал… Резко вошел бы в комнату (или где они там?), вдоволь насмотрелся бы на испуганные лица… Уверенным жестом остановил бы бросившегося было ко мне ребенка, и тем же жестом приказал бы им продолжать… И когда они бы продолжили, то присоединился бы к ним… И мы бы с сыном вдвоем как следует отымели бы нашу дерзкую мамашу во все имеющиеся у нее дырки… А потом, в виде наказания, я от души засадил бы Валерке в зад свой жаждущий, трепещущий в предвкушении член…
Мы с женой пили чай и молча смотрели друг на друга.
А за окном тихонько падал в темноте холодный ноябрьский дождь.
А-ск, июль 2000г.
... Большие, немного обвислые груди тихонько покачивались прямо перед моим лицом. Толстые сморщенные соски вызывающе торчали в разные стороны, окруженные коричневыми кругами. От них пахло духами и хорошим женским бельем. Маленькая родинка на левой груди была похожа на комара.
Я осторожно лизнул ближайший ко мне сосок, и женщина порывисто вздохнула. Ей явно не терпелось более конкретных ласк. Я снова лизнул левую грудь и...
...дядька с толстым животом занял ее место. Женщина немного неуклюже спустилась с автобусных ступенек и исчезла в полуденном городе.
Недовольно посмотрев на дядьку, я обнаружил, что тот был еще и кавказцем. Громадный орлиный нос, густые усы и брови – короче, полный генацвале. Только жирный. Ему, вероятно, было жарко в пиджаке, он постоянно вытирал свой потный лоб красивым платком, но маленькие капельки все равно изредка падали...
...на мой живот. Ноги немного затекли, в спину впился какой-то крючок, но это даже было кстати. Далекие голоса за закрытой дверью добавляли острых ощущений. Окно мне загораживал целый стеллаж с театральными костюмами, сквозь которые как-то сумел пробиться тонкий лучик света.
Гиви наконец-то снял свою мушкетерскую шляпу и швырнул ее на пол. Меня обдало струей теплого воздуха, а в солнечном луче опять затанцевала пыль. Гиви крепче сжал мои бедра и придвинулся поближе, шатая старый столик, на который он меня уложил.
Глухие шлепки раздавались в запертой костюмерной, не прерываясь даже тогда, когда по коридору кто-то проходил. Потому что это тоже добавляло возбуждения.
Толстый, как Гиви, и короткий, как антракт в спектакле, мужской половой член активно вторгался в мой задний проход, яростно содомируя молодого человека, то есть меня. Как я на это согласился – понятия не имею, но уже лежа на спине перед этим монстром, я так явно ощущал себя шлюхой, что...
...перед тем как сесть, они задели мою ногу, ничуть не извинились и продолжали трепаться.
Кавказца я потерял в толчее перед остановкой у метро. Словно могучий ледокол, он раздвинул своим животом толпу у входа и пропал, даже не издав последнего гудка.
А эти две дамы, явные бухгалтерши или продавщицы в каком-нибудь книжном или обувном...
... немного стыдливо коснулась тети Светиной кофты на груди. Я, затаив дыхание наблюдал за тем, как моя мама сначала робко, а потом все смелее обнажала прелести соседки. Тетя Света не сопротивлялась, только изредка негромко вставляла "ну, что ты!" или "да ладно, хватит!". Но все же она позволила вытащить свою большую левую грудь с громадным соском, к которому моя мама тут же припала, словно страдающий жаждой к роднику.
– Как это здорово! – услышал я и, более не в силах сдерживаться, полез в свои трусы и принялся аккуратно онанировать, наблюдая за тем, как моя мама и соседка все более откровенно ласкают друг друга, шепча всякие теплые слова и отпуская сомнительные комплименты по части...
... девочку звали Маша. Ее осторожно усадила на сиденье возле окна бабушка, которая заняла место рядом.
А эти две женщины направились к разным дверям, и я чуть глаза себе не разорвал, пытаясь уследить за обеими. Последнее, что я успел заметить, это подпрыгнувшая грудь одной и четко отпечатавшаяся резинка трусов на юбке другой.
Со вздохом сожаления я вернулся к девочке Маше и ее бабушке...
Наверное, я болен.
Мне необходимо как можно скорее посетить врача. Вернее, врачиху. Не обязательно красивую, но точно с большим задом и безумным желанием в глазах. Ту самую врачиху, которую я смогу бесцеремонно и осторожно (чтобы никто не заметил!) облапить сзади за груди, больше похожие на две дыни и со сладкой судорогой внизу живота ощущать эту восхитительную мягкую тяжесть, так сочно прощупывающуюся сквозь белую ткань халата. И чтобы я сидел у нее под столом, когда она будет принимать очередного пациента, и чтобы я смог лизать ее трусики, легонько их покусывая в области клитора. А потом, заперев кабинет, яростно засадить ей в анус, разорвать колготки и насиловать, насиловать, насиловать...
Мой автобус подъезжал к последней остановке.
Там, где почти все пассажиры выходят.
Там, где некоторые остаются, чтобы потом отправится в свой очередной круг, обратно в город.
Когда Светка пришла есть, то ее лицо было все заплакано. Слез не было, но набухшие красные веки говорили сами за себя. Она шмыгнула носом и уселась на табуретку.
– Ты чего? – спросила ее мама.
– Ничего – хмуро буркнула Светка и схватилась за ложку.
– Света, – решительно начала мама, – ты уже не в первый раз являешься из школы в слезах. В чем дело? Ты мне можешь рассказать – ведь я твоя мама. Ты же никогда от меня ничего не скрывала, я тебе и про месячные рассказала, и про отношения между мальчиками и девочками. Между нами ж не было секретов
Светка молча ела суп, глядя прямо перед собой.
– Или… – тут мама даже задохнулась от собственного предположения. – Или тебя изнасиловали, да? Нет?
Светка сердито посмотрела на мать и скривила губы.
– Нет, – глухо пробормотала она, – не изнасиловали
– Тогда – начала было мама, но дочь ее прервала:
– Меня дразнят, мама, почти каждый день, если не забывают. Знаешь, как они меня называют?.. Доска – два соска! Вот как!.. У всех девчонок в классе уже есть хотя бы маленькие сиськи.
– Груди, – машинально поправила ее мама.
– Г-груди. А у меня все осталось, как в детском саду
– Ну, это неправда! – решительно возразила мама. – Уж что-что, а грудь твоя совсем не такая. И потом, ты ведь все-таки еще не совсем взрослая, у тебя еще вырастут эти…
– Ага! – агрессивно ощерилась Светка. – Вон у Таньки Каманиной они в лифчик не помещаются. И на уроках физкультуры я стою в самом конце не потому, что маленькая по росту, а потому…
– Знаю, знаю, – перебила ее мама. – Но у тебя еще есть время, и потом – ты разве видела груди Каманиной?
Светка удивленно воззрилась на мать.
– Конечно, нет!.. У нас не принято показывать друг другу сиськи!..
– Ну, вот видишь! Напихай туда ваты и тоже говори, что у тебя сис… груди, как у дойной коровы, а сама никому их не показывай!.. Ведь у вас так не принято – ехидно закончила мама.
– Ну, не знаю… – задумчиво протянула Светка, и снова принялась за свой суп.
– А что тут знать? – пожала плечами мама. – Я бы на твоем месте так бы и сделала.
Она встала из-за стола и потянулась к холодильнику.
– Мама – тихо сказала Светка. – А это правда, что у меня тоже такие же будут, как у тебя?
Женщина посмотрела на свой халат и слегка покраснела.
– Ну конечно, – неуверенно ответила она, наливая в стакан молоко.– Правда, может быть, не такой же формы, соски там…
– А покажи свою грудь, – все так же тихо попросила дочь.
Мама совсем смутилась, ее глаза растерянно забегали по сторонам, а руки невольно прикрыли воротник халата. Необычная просьба дочери застала ее врасплох, хотя она давно уже готовилась к подобного рода разговорам.
– Конечно, почему нет, – решилась наконец мама. – Ведь когда-нибудь ты все равно увидишь их.
С наигранным равнодушием женщина распахнула верхнюю часть халата, обнажив прекрасные плечи и перетягивающий их белоснежный лифчик. Отогнув одну из чашек бюстгальтера, мама вытащила довольно увесистую грудь. Женщина выглядела так, словно собиралась накормить молоком свое неразумное дитя.
Светка, тоже слегка смущенная, внимательно осмотрела показанную ей часть женского тела, а потом осторожно пальчиком дотронулась до выпуклого соска в центре огромного темно-коричневого кружка неправильной формы.
– Большая! – проговорила Светка, исследуя грудь матери.
– А у тебя? – негромко спросила женщина, внезапно возбужденная этой сценой.
Светка погрустнела и недовольным жестом расстегнула блузку и задрала майку. Взору мамы открылись два безупречно круглых холмика с острыми розовыми окончаниями на месте сосков. Груди дочери и в самом деле оказались небольшими, особенно по сравнению с ее собственными, которые муж иногда ласково называл вымечко.
– Ваты напихай, – повторила мама свой совет и запахнула халат.
– Угу, – ответствовала Светка, тоже опуская майку. – Попробую.
После обеда Светка сделала уроки, пропуская трудные задания и оставляя на вечер нудную географию, а потом побежала гулять с девчонками. Ольга Григорьевна, Светкина мама, услышав, как хлопнула входная дверь, наскоро вытерла руки кухонным полотенцем, подмела пол и села рядом с телефоном. Поговорив минуту в трубку, Ольга Григорьевна криво улыбнулась и отправилась в комнату переодеться.
Рваный на спине лифчик женщина заменила на тугой кружевной нежно-розового цвета. Он был немного неудобен, зато красив до безумия. Светкина мама мечтала найти для него пару – такие же шикарные трусики; в каталоге они выглядели умопомрачительно, но, правда, стоили… Поэтому Ольга Григорьевна ограничилась белыми, с тоненькими лямочками на бедрах. Проститутскими тряпками обозвал как-то ее трусики муж, но тем не менее очень любил, когда на ночь жена одевала именно эту одежду. Ибо она его очень возбуждала.
Ольга Григорьевна подумала, стоит ли одевать колготки, ведь идти всего-навсего в соседний подъезд, и решила не одевать. Небрежно подмазавшись косметикой, она написала короткую записку домашним и выпорхнула из квартиры в предвкушении новой встречи.
***
В тот день дул сильный ветер.
Взяв на работе отгул, Ольга Григорьевна как следует занялась делами домашними, уборкой и прочее, и прочее. Когда неожиданно пришла Наташка Трефилова со своим Джеком, то Светкина мама была в самой что ни на есть запарке.
– Разувайся! – требовательно сказала Ольга Григорьевна подруге, указывая на тапочки. – И зверюге своей лапы вымой.
Трефилова недовольно было скривила губы, но хозяйка квартиры деловито проговорила: "Быстренько, быстренько!" – и выпроводила их в ванную. Прислушиваясь к звукам льющейся воды, Ольга Григорьевна тщательно перетирала хрустальную посуду в шкафу. Ей почему-то особенно нравился именно этот процесс. Она глубоко дышала на тонкое стекло и с легким писком стирала со стенок посуды все радужные разводы специальной тряпочкой.
Толстый нос ротвейлера неожиданно ткнулся Ольге Григорьевне в правое бедро, и она едва не выронила бокал.
– Тьфу на тебя, псина! – вполголоса выругалась женщина и поставила бокал на полку. – Пошел отсюда!.. Тебе лапы вымыли?..
Джек не обратил на ее возглас никакого внимания и снова уткнулся своим мокрым носом в другое бедро. Его большие глаза скользили то вверх, то вниз. Собака словно оценивала женщину.
– Чего тебе? – нетерпеливо спросила Светкина мама и сделала шаг в сторону кухни.
Ротвейлер как по ниточке последовал вслед за ней, и, когда Ольга Григорьевна наклонилась, чтобы подобрать веник с пола, собака с аккуратным напором всунула свою морду точно между ног женщины.
– Ай!.. – непроизвольно взвизгнула хозяйка квартиры, выпрямляясь. – Ты что – сдурел, что ли?!.. Наташа! Наташка!..
На ее крик из ванной выскочила подруга с мокрыми волосами и в ее банном халате.
– Я у тебя тут голову вымыла, ничего?! А то у нас воды... Ты чего кричала?
С трудом переводя дух, Ольга Григорьевна посмотрела на Джека. Кобель лукаво глядел своими черными, словно спелые вишни, глазами на обеих женщин по очереди.
– Тебя Джек, что ли, напугал? – спросила Наташка, яростно растирая волосы большим полотенцем. – Джек! У, сука такая, я тебя!!..
– Да нет, – торопливо сказала Ольга Григорьевна. – Он ничего Я просто от неожиданности тут…
– А, это он может, – заметила Трефилова и рывком убрала волосы назад. – Дай фен, ладно!
Светкина мама указала на ящик в шкафу, где хранились фен, специальная расческа и электрощипцы. Наташка взяла все ей необходимое и опять ушла в ванную, оставив свою собаку наедине с хозяйкой квартиры. Они поглядели друг на друга, и Ольга Григорьевна строго сказала:
– Чтобы больше никаких! А то я твоей хозяйке скажу!
Пес глубоко зевнул, обнажая большие клыки, как бы говоря, что чихать он хотел на свою хозяйку. И почему-то Светкиной маме стало неуютно от этого собачьего жеста, поэтому она с наигранным равнодушием пробормотала: "Нувотпоразауборку" и снова наклонилась – на этот раз за совком. Она снова ожидала внезапных тычков грубого животного, но Джек за ее спиной хранил молчание, словно бы его там и не было. Всем сердцем желая, чтобы так оно и было, чтобы эта псина провалилась поскорее вместе с Наташкой из ее, Ольги Григорьевны, квартиры, женщина выпрямилась и беспрепятственно дошла до кухни. И только уже у дверей она обернулась, чтобы удостовериться в том, что Джек не грызет что-либо неположенного и не гадит на только что свежеубранном ковре.
Джек не гадил и ничего не грыз. Он лежал на свежеубранном ковре на спине и, вывалив свой длинный розовый язык, коротко и часто дышал. Его могучий черный бок ритмично поднимался и опадал, мускулистые задние ноги были раздвинуты, а между ними аккуратно лежал увесистой сосиской красный собачий член. Член слегка подергивался, как морской червяк, вытащенный на сушу и уже почти задохшийся без воды. Джек поднял голову и снова лукаво посмотрел на Ольгу Григорьевну.
Женщине на миг показалось, что собака всем своим видом говорила, мол, подойди, я тебя не съем. Подойди и потрогай эту упругую плоть. Попробуй, какая она на ощупь, какая она увесистая, какая вкусная. Ольга Григорьевна очумело тряхнула головой и посмотрела в сторону ванной. Там вовсю заливался высокий Наташкин голос, поющей новую песню Пугачевой, и весело жужжал фен, как бы подыгрывая в такт.
– Чушь какая-то… – растерянно пробормотала Светкина мама. – Я вовсе не такая. Я и не собираюсь…
Она сделала шаг в кухню, а собака театрально уронила голову на ковер с глухим стуком, комично дернув лапами, как от предсмертного вздоха. "Конечно, – всем своим видом говорил пес, – конечно, ты не такая. Ты другая, но все-таки… Где ты еще встретишься с таким симпатичным, породистым, чистоплотным псом!.. А тут такой шанс!"
Ольга Григорьевна поставила веник с совком в угол к холодильнику и, со словами: "Это просто так – ради эксперимента!" нерешительно приблизилась к Джеку и присела перед ним на корточки. Пес ласково лизнул ей руку и демонстративно повернул голову, как бы не смотря на… Дотронувшись до гладкого бока ротвейлера, женщина все так же боязливо погладила теплую шерсть. Собака никак на это не отреагировала, и только член зашевелился чуть более активно. Ольга Григорьевна протянула руку к этому лысому сгустку кожи с тонкой сеткой красных и синих сосудиков и указательным пальцем провела по его краешку. Член Джека оказался очень теплым и бархатистым на ощупь, и буквально просился в руки.
– Да что я, дура, что ли! – вдруг возмущенно произнесла женщина и резко поднялась.
Джек быстро взглянул на нее, и в его глазах блеснули недобрые огоньки. Ольга Григорьевна немного брезгливо вытерла руку и встретилась взглядом с Наташкой. Трефилова стояла, облокотившись на дверной косяк, и молча наблюдала за этой сценой. В ванной все так же заливался фен.
– Собачкой моей интересуешься? – бархатным голоском произнесла Наташка, покачивая проводом электрощипцов.
– Нужна мне была твоя собачка! – выдохнула Светкина мама. – Такая же больная, как и…
Она запнулась на полуслове и направилась в кухню.
– Да нет, – мягко ответила Трефилова, ничуть не обидевшись. – Просто ты не умеешь с ней обращаться.
– Что? – Ольга Григорьевна выглянула из-за холодильника.
– Джека мой ласку любит, – протянула Наташка, подойдя к собаке. – Вот так он любит у нас, вот так да, Джека?
С этими словами она ласково гладила собачий член, который прямо на глазах увеличивался в размере. Джек задышал чаще, и его задние лапы начали подрагивать. Судя по тому, как уверенно женщина управлялась с интимной частью ротвейлера, Светкина мама с некоторым стыдом и внутренним "Ах!" предположила, что Трефилова давно уже занимается любовью со своей псиной?! Она снова отбросила веник и вышла в комнату.
– Ты что же это… – растерянно начала Ольга Григорьевна. – Это же так…
– Приятно, Оля, приятно, – наставительным тоном произнесла подруга. – Только ханжи и старики, кто никогда не пробовали и не знают, что это такое, могут утверждать подобные вещи!.. И, пожалуйста, Оля, не говори так о моей собаке – она вовсе не больная.
Светкина мама пожевала губами, издавая невнятные звуки, которые должны были быть словами, но так и не родились. А потом этот аборт монолога и вовсе иссяк, а мысли Ольги Григорьевны понеслись со все нарастающей скоростью. Ибо Наташка, эта тридцатилетняя с хвостиком женщина улеглась на ковер и осторожно принялась облизывать гениталии своей собаки. Джек пробормотал что-то довольное, и Наташка аккуратно взяла кончик его члена в рот. Ольга Григорьевна сначала встала на цыпочки, а потом тихо подошла поближе, чтобы видеть все происходящее, так сказать, из первого ряда.
Ее школьная подруга, такая милая в прошлом девочка, примерная жена хорошего мужа, богатого и неглупого; эта самая Наташка Трефилова, которая в пятом классе до крови расквасила коленку и ей пришлось накладывать швы – вон они виднеются синим рубцом из-под коротких шорт, эта милая и добрая женщина сидела сейчас на коленях рядом с Ольгой Григорьевной, подружкой Олькой, и увлеченно делала минет своей мускулистой собаке. Тихие хлюпы изредка доносились изо рта Трефиловой, и тогда тонкая ниточка слюны оставалась на толстом стволе собачьего члена. Ярко накрашенные губки плотно обнимали эти переплетения сосудиков, чуть пачкая их помадой, которая тут же стиралась новым движением. Двумя пальчиками с тупо подстриженными ноготочками женщина держала гениталии Джека у самого корня и легонько массировала тугую плоть. Всем своим видом Наташка напоминала невесту с мужем в первую брачную ночь.
"А я, выходит, свечку над ними держу!" – мысленно нервно рассмеялась Ольга Григорьевна и, не удержавшись, прыснула вслух.
Джек и Наташка вместе посмотрели на нее, а потом подруга слегка отстранилась и, облизнувшись, негромко предложила:
– Ты попробуй, Оля, попробуй!..
И тут воля Светкиной мамы дала трещину. Потому что, если бы ей это все было глубоко противно, то она давным-давно бы уже выгнала непрошенных гостей, предварительно с ними поссорившись. И поскольку, она этого не сделала, значит, ей было не все равно?.. Значит, в этом неожиданном визите оказался любопытный сюрприз?.. И разве не умело Джек тыкался в ноги и между ними, да причем так, что женщина вскрикнула не от испуга за свою жизнь, а от испуга быть замеченной в том, что ей это приятно? Приятно, черт возьми!?
Руки Ольги Григорьевны мелко-мелко затряслись, а ладони вспотели. Женщина оглянулась невидящим взором на часы в серванте, потом на дверь в прихожую и снова на гостей. Те терпеливо ждали, хотя Джек уже опустил заднюю ногу, по-видимому, от усталости.
Наташка со снисходительным видом поднялась и настойчиво повлекла подругу на ковер. Светкина мама безропотно подчинилась, а потом, сказав слабым голосом: "Дурдом какой-то!", высунула язык и, зажмурившись, лизнула горячую собачью плоть. В первое мгновение она ничего не почувствовала кроме приятного запаха Наташкиных духов, которым пропиталась шерсть в паху у Джека. С бьющимся сердцем она лизнула второй раз, потом третий, и вдруг вкус животной плоти, одуряющий и возбуждающий, обрушился на девственные сенсоры домохозяйки. Она, мать почти взрослой дочери, занималась сексом с кобелем
Как настоящая сучка!
Будучи весьма опытной по части орального секса со своим мужем, водителем-дальнобойщиком, Ольга Григорьевна начала было активно ласкать языком собачий член, но Джек внезапно коротко заворчал.
– Потише, Олька, поаккуратней! – инструкторским тоном сказала Наташка.
Она сидела рядом и внимательно наблюдала за сценой. Светкина мама сказала "Угу" и снова принялась лизать гениталии Джека, но уже в другом ритме.
– Вот. Вот так, – время от времени вставляла Трефилова, поглаживая собаку по боку и поправляя прядки длинных волос на лбу подруги. – Джек у нас так любит. Любит.
Когда рот Ольги Григорьевны немного устал, а член ротвейлера весь покрылся скользкой смазкой, Наташка снова удивила подругу.
– А теперь Джек пусть немного поработает!
С этими словами она отошла к дивану и, сняв свои шорты вместе с трусами, широко развела ноги в стороны. Взору Ольги Григорьевны открылась чрезвычайно волосатая женская половая щель, с выглядывающими бугорками розовых губок. Эта щель уже слегка блестела, потому что Наташка определенно возбудилась. Мысленно кинувшись взором к своей промежности, Ольга Григорьевна с легким стыдом поняла, что ее широкие бабские трусы намокли в самой интимной их части. Ничто человеческое ей оказалось не чуждо.
Джек довольно рыкнул, глухо гавкнул и бросился к хозяйке, уже одним взглядом определив, чего она хочет. Однако, они слегка не поняли друг друга, ибо собака было взгромоздилась на женщину сверху, хищно подрагивая ляжками, а Трефилова быстро спихнула кобеля и торопливо сказала:
– Нет, Джек, не это. Лизать! Лизать!..
Она похлопала себя по лобку, и Джек мгновенно сменил позу. Своим длинным языком он начал ласкать промежность своей хозяйки, а Наташка помогала ему, двигая бедрами в такт. Диван заскрипел под их тяжестью, и подруга скрылась из виду Ольги Григорьевны, закрытая широкой собачьей спиной. Чувствуя неловкость от того, что на ней в данный момент оказалось такое некрасивое нижнее белье, да еще с дыркой на заднице, да еще и без бюстгальтера, Светкина мама быстренько стянула трусы под халатом и бросила их в угол так, чтобы гости этого не заметили.
Но гостям было и не до этого. Наташка уже вовсю разошлась, так что скрип дивана сменился на более высокую ноту, а ротвейлер собрал ковер под своими лапами в крупные волны. Прерывистые, восторженные вздохи и ахи женщины разбавлялись довольным глухим собачьим ворчанием. Куцый хвостик псины трясся, словно под током, и Ольга Григорьевна, уже совсем ничего более не стесняясь, подошла к дивану и от души добавила скрипу, повалившись на него. Она распахнула халат, и в это время Наташка взвизгнула.
– Джжееек!.. – Ее голос захлебнулся в потоке сладострастных возгласов. – Джееек, сука ты такая, кобель неисправимый, хрен ты собачий!
Она оттолкнула пса и рукой принялась массировать свой лобок, пальчиками залезая внутрь, в мокрую от собачьей слюны и собственных выделений дырку.
Ольга Григорьевна с робкой радостью обратилась к ротвейлеру:
– Джек! Лизать!
И похлопала себя по лобку.
Собаку не надо было долго упрашивать. Прямо перед ним маячили две волосатые мокрые женские промежности, от которых исходил такой чарующий и возбуждающий аромат, что Джек скульнул от нетерпения и уткнулся мордой во влагалище Светкиной мамы.
***
– Та-ак! – довольно протянула Танька Каманина, оглянувшись на остальных. – Чудненько!
С этими словами она нарочито медленно вытащила пушистый клок ваты из тряпочного лифчика Светки. Тонкие волокна остались на пластмассовых квадратиках белья, и одна грудь тут же стала почти на номер меньше.
– А то-то я смотрю – за месяц такие сиськи отрастила, что прямо хоть на ферму посылай! – добавила Ленка Хохлова, вытаскивая вторую порцию ваты.
Если бы не внезапно вошедшая учительница по физкультуре, Александра Петровна, то неизвестно, чем бы кончилось это расследование, которое учинили девчонки Светке в школьной раздевалке в спортзале.
– Девочки! – резким голосом произнесла физручка. – Почему вы не в зале? Вам что, отдельное приглашение надо?!
– Да нет, – на удивление мягким голосом ответствовала Каманина. – Мы уже почти все…
Она подтянула спортивные штаны и вышла из раздевалки, бросив клок ваты на пол. За ней потянулись и остальные девчонки, стараясь не смотреть в Светкину сторону.
– Комарова! – окликнула Александра Петровна. – Ты что, глухая?
Светка опустила голову и сделала было шаг к двери, но потом резко остановилась и дрожащим голосом сказала:
– Я не пойду!
– Что? – злые черные глаза учительницы округлились от удивления.
За семь с половиной лет работы в этой школе ей отваживались грубить всего трижды, да и те были отъявленными отбросами. А эта тихая, робкая на вид ученица, которая всегда чуть втягивала голову в плечи, когда слышала резкий оклик физручки, оказалась неожиданной занозой в самое неподходящее время.
Скривив тонкие губы, Александра Петровна отчеканила приказным тоном:
– Если ты сейчас же не выйдешь на занятия, то твой дневник станет предметом тщательного изучения сначала директора, а потом родителей!.. Ну-ка, быстро в зал!
– Я не пойду! – упрямо пробормотала Светка и отвернулась к стене. – Делайте, что хотите.
За дверями послышался гомон и многоголосый шум шаркающих и топающих ног – класс отправился на улицу, на школьный стадион, к своим занятиям. Громкий голос физрука, жирного и усатого Гоги, лениво подгонял нерадивых и отстающих. Потом голоса переместились в коридор, и удаляющееся эхо вскоре стихло.
– Ладно, – пожала плечами Александра Петровна, – ты сама напросилась. Давай дневник!
Светка безропотно протянула толстую тетрадь в протянутую руку.
– И пошли со мной в кабинет!
В зале была маленькая каморка, как у папы Карло, где хранился весь спортивный инвентарь для школьных занятий. И там же помещался стол, где физруки хранили свои тетради с записями, пакетик с сухарями и чашки для чая. Одуряющий запах резины и лыжной мази витал в воздухе, отчего Светке стало совсем тоскливо, но отступать ей было некуда – пойти на занятия вместе с классом было для нее смерти подобно. Конечно, ей рано или поздно придется пойти, но это будет потом, не сейчас Что-то, возможно, забудется, сотрется острота ощущений. Но сейчас!..
– Комарова! – голос Александры Петровны вернул Светку в реальность. – Я ничего не понимаю, ты же отличница!..
– Хорошистка, – робким голосом поправила она женщину. – Там четверки тоже есть
– Ну, хорошистка, – согласилась физручка, листая дневник. – И по поведению у тебя отлично. Зачем тебе неприятности?
Внутренне Светка вся содрогнулась, ибо рассказать о своем ужасном разоблачении этой строгой учительнице… Лучше сразу повеситься! Поэтому Комарова сжала губы и наклонила голову, рассматривая кроссовки на ногах и исподлобья сравнивая их с кроссовками на ногах женщины. Уж скорее бы она поставила этот чертов неуд, и на сегодня занятия для Светки оказались бы окончены. Даже несмотря на то, что впереди тяжелая математика – дом, милый дом звал и манил ее.
– Света, – неожиданно мягким голосом сказала Александра Петровна. – Посмотри на меня.
Ученица подняла глаза и обнаружила, что взор физручки был вовсе на таким уж злым. Так, слегка прищуренные веки и нахмуренный лоб. А глаза-то не злые.
– Света, я не хочу для тебя никаких неприятностей. Но я должна сделать эту запись и отнести дневник директору!.. Я понимаю, что в раздевалке что-то произошло, и ты не хочешь идти из-за этого на урок. В принципе, для меня это не должно иметь никакого значения. Но двойка в конце четверти окажет весьма сильное влияние на финальные отметки. И это будет твоя первая четверка по физкультуре за все эти годы! Разве тебе это надо?
Светка проглотила ком в горле и молча помотала головой. Близкие слезы уже были на подходе. Вконец измотанная сегодняшним днем, она закрыла лицо руками и тихонько заплакала.
– Ну-ну-ну… – недовольно произнесла Александра Петровна, вставая со стула и подойдя к ученице. – Ну, ты совсем уже!
С этими словами она прижала Светку к своей груди, и Комарова, не в силах больше сдерживаться, обняла женщину и горько зарыдала. Сквозь потоки льющихся слез, к которым девчонка уже, в общем-то, привыкла, она неожиданно ощутила упругую полноту грудей физручки. Для Светки чужие груди стали предметом наблюдения номер один за последние несколько месяцев. И если была возможность, она втискивалась в любые толчеи в школьных дверях или в буфете, и старалась почувствовать чьи-нибудь сиськи всем, чем прикасалась к ним – плечом, спиной, своими грудками… А тут сдобренная изрядной порцией нервов чувствительность Светки переросла все границы. Открыв один глаз и хныча уже больше по инерции, она пыталась рассмотреть сквозь мокрые ресницы границы лифчика на спортивной безрукавке женщины. Лямочки оказались тонкими, как и у нее самой, а больше ничего видно не было.
Глубоко вздохнув, Светка выпрямилась и стала вытирать глаза руками. Александра Петровна, видимо, ждала каких-нибудь откровений отчаявшейся девочки, и была несколько разочарована, когда Комарова всего лишь тихо, со всхлипываниями пробормотала:
– Извините, Александра Петровна!..
– Да ладно. Да, конечно, – раздражение потихоньку закипало в физручке. – Но с директором мы как?
Светка, вытирая остатки слез, взглянула на женщину, не понимая, что ей нужно, ибо даже четверка в четверти – всего лишь неприятный, но не фатальный результат. Александра Петровна дробно постукивала пальцами по столу и, закусив уголок губы, изучала дневник. И для Светки стало неожиданно ясно, что дневник она изучает так, для виду, а на самом деле, она ждет чего-то другого. Но чего?
– Александра Петровна, – решительно начала Комарова еще слегка дрожащим голосом. – У меня с собой есть двадцать рублей.
Физручка перевела мрачный взгляд с дневника на ученицу, и снова принялась читать линованные страницы как какой-то роман. Светка замолчала, чувствуя, что попытка откупиться деньгами не прошла.
– Света, – со вздохом сказала Александра Петровна. – Я человек, слава Богу, не бедный, и твои гроши для меня ничего не значат. Мой муж зарабатывает достаточно. Мне твои взятки не нужны.
– Тогда что вам нужно? – голос Светки приобрел твердость.
Она шмыгнула носом и спрятала руки за спину.
– Твои трусики.
Светка словно пробежала на полном ходу мимо нужной двери. Она мысленно вернулась к последним словам учительницы и почему-то не удивилась. Все социальное возмущение, навязанное половым воспитанием, буквально встало на дыбы, но оказалось не в силах справиться с мощным потоком возбуждения живой, не отягощенной моралью плоти, где чувственные сенсоры являются главными, где человеческое воображение необходимо всего лишь для разыгрывания разных сексуальных сцен, а тут такое же, но в реальности.
Задохнувшись от лавины мурашек, скатившейся с затылка, Светка нерешительно потопталась на месте, незаметно пожала плечами и наклонилась, чтобы развязать кроссовки.
– Нет, Света, – протестующе выбросила ладонь вперед физручка. – Я сама. Сама.
Голос женщины выдал в ней похотливое желание, чего Светка никогда в Александре Петровне не замечала и даже не представляла. Взрослая женщина с трепетом развязывала и снимала кроссовки с ученицы, стоя перед не на коленях – такое могло разве что присниться. Но уже стоя босиком и наблюдая за тем, как медленно стаскиваются синие тренировочные штаны со своих ног, Светка все больше ощущала, что ей это начинает нравиться.
– А зачем вам мои трусы? – немного язвительно спросила Светка, когда теплые руки физручки коснулись белой каемки ее нижнего белья.
– Для коллекции, – пояснила учительница, замерев на секунду.
А потом белые трусики поползли вниз, открывая внимательному взору Александры Петровны порядком оволосившийся лобок Комаровой. Пахнуло легким амбре пота и женских гениталий, и Светка смущенно крякнула.
– Ничего, ничего, ничего, – приговаривала учительница непонятно кому, то ли себе, то ли своей жертве.
Еще через пару мгновений тонкая ткань Светкиного нижнего белья исчезла в кожаной сумочке физручки и была крепко застегнута молнией. Судьба двойки по поведению была решена. Одевая Комарову, Александра Петровна рассказала, что Светка всегда ей нравилась, и что даже если бы она заупрямилась, то директору эта запись все равно бы не попала. А теперь она не попадет даже ее родителям.
– А кто твои папа и мама? – поинтересовалась физручка, пряча сумку в укромное место, а именно под свою куртку.
– Мама у меня работает в библиотеке, а папа – дальнобойщик, – охотно ответила Светка, подтягивая штаны. – Ну, я пойду?
Александра Петровна неожиданно ласково улыбнулась и сказала:
– Конечно!
И Светка пошла переодеваться, и там, в полутемной комнате, она с восхитительным стыдом и возбужденным любопытством натянула колготки на голые ноги и такую же голую задницу. Синтетическая ткань приятно обтянула волосатый низ живота девочки, легонько впиваясь между ягодиц. Одетое платье и мысль о том, что под ним практически ничего нет, а платье довольно коротковато, привело девчонку в радостное настроение, хотя в любой другой бы день вся эта история показалась бы полным Армагеддоном.
Глупо хихикнув, Светка закинула на плечо сумку с учебниками и тетрадями и вышла вон из спортивного зала. Из зала, где в тишине своей затхлой каморки, заваленной баскетбольными мячами и лыжами, замерев за своим столом, как паук в паутине, строгая и даже злая Александра Петровна довольно рассматривала свой новый трофей, изучала и, может быть, даже его нюхала.
***
Павел Иванович изо всех сил сжал толстый клык бампера на его Камазе. Металл нагрелся на солнце, но не обжигал, потому что стоял октябрь на дворе, бабье лето. Его увесистые руки с грубыми мозолями на ладонях слегка подрагивали, а голова качалась вперед и назад.
Комаров наслаждался болью в заднице.
Честно говоря, эта боль не была чем-то уж сверхстрашным, ибо анус мужчины был разработан прилично. В долгих поездках, наслушавшись страшных историй о плечевых – проститутках на дорогах, о том, какую гадость можно схватить от них (что для женатого Павла Ивановича было вообще неприемлемо), Комаров решился на шаг, давно им вынашиваемый, но пока ни разу не осуществленный. А именно: сорокалетний водитель предложил заняться сексом вместе со своим напарником – долговязым и нескладным Виталькой. Соломенные волосы Витальки очень нравились Павлу Ивановичу, его привычка рывком убирать их назад, глуховатый голос и отсутствие тяги к куреву. При всем при том, Комаров не считал себя гомосексуалистом, и краситься там, носить бабские тряпки он не собирался. Но в далекой поездке, где нету выхода желанию, подчас очень сильному, так как хоть плечевые и опасны, но такие цыпочки; так вот в таких поездках хочешь – не хочешь, а спускать надо.
Павел Иванович был мужчина осторожный. Сделав несколько дальних рейсов вместе с Виталькой, убедившись, что тот парень хороший, наслушавшись от него разных баек и анекдотов о голубых, под веселую руку шутливо предложил заняться сексом. Виталька тогда от души рассмеялся и так же весело согласился. Но когда рука Павла Ивановича оказалась вместо руля на бедре напарника, тот вдруг перестал смеяться, стал серьезным, хотя руку мужчины не скинул.
Комаров принял это как знак согласия.
Тут же на дороге, не сходя с трассы далеко, Павел Иванович умело сделал минет Витальке. Это был его первый минет
в жизни. И поэтому, когда напарник прошептал, что сейчас он уже вот-вот все – мужчина отстранился и принял первый поток спермы себе на ладонь. Потом член Виталика выстрелил еще пару раз и все пальцы Павла Ивановича оказались в липкой белой жидкости, вязкой, издающий резкий рыбный запах. Она капала на пол грузовика, а они оба оторопело наблюдали за этим, пока наконец напарник не опомнился и не вытер ее грязной тряпкой. К запаху спермы тут же примешалась легкая бензиновая вонь. И этот аромат оказался чарующим для мужчин.
Наскоро сделав минет Павлу Ивановичу, Виталька пересел за руль, и они отправились догонять время, ибо несколько выбились из графика. Комаров довольно развалился на сиденье Камаза и замурлыкал под нос какую-то песенку, а потом решительно заявил, что как только они сдадут груз, то Виталька не возражал.
И так началась бродячая жизнь с напарником.
Дома Павел Иванович с удовольствием трахал жену, исподволь хотел подрастающую дочь (даже сумел подглядеть за ней в ванной!), но особую изюминку он нашел именно с Виталькой. В каждом без исключении рейсе они сливались в экстазе на каком-нибудь пустынном участке дороги: довольно быстро освоили анальный секс, долгие мужские поцелуи и экспериментировали с разными позами совокупления. Павел Иванович предпочитал больше пассивную роль, отчего и разработал свой анус до приличных размеров. Первое время он мучился легким геморроем, но дома все быстро проходило, а потом вообще все вошло в норму.
И жизнь потекла веселой рекой, полной удовольствий.
Павел Иванович ходил на работу как на праздник, чем немало потешал жену. Но Ольга Григорьевна не возражала против частых командировок, потому что в доме появились деньги, и с контрактами Комарову везло прямо сказочно.
А потом Павел Иванович встретился с Лидией Васильевной, своей собственной тещей в подъезде в те минуты, когда отдавал прощальный затяжной поцелуй Витальке.
Сцена оказалась на редкость театральной.
Замершая в изумленном порыве Лидия Васильевна. Смущенный, с бегающим взглядом Виталька. И Павел Иванович с обреченным лицом идущего в атаку на танки…
– Это… Как же это… – закудахтала было Лидия Васильевна.
– Мама, я прошу Вас! – сурово проговорил Комаров.
– Ну, я, пожалуй, пойду – это уже Виталька.
Когда за напарником хлопнула дверь в подъезде, теща недовольно скривила губы и демонстративно направилась к лифту.
– Лидия Васильевна, – схватил ее за руку Павел Иванович. – Если вы хоть что-нибудь расскажете Ольке…
– То что? – презрительно поинтересовалась женщина, стряхивая руку зятя. – Что ты можешь сделать? Зарежешь меня? Задушишь? Или отрежешь язык?..
Павел Иванович молчал, придавленный реализмом слов тещи, потому что она была права – не существовало той силы, которая могла заставить ее замолчать, даже ради счастья собственной дочери. Грузный и потный, он растерянно слушал, как спускается лифт – могильная для их брака с Олькой лодка. И этот Харон, толстый, невысокий, с большими грудями, уж точно не остановится. Никогда в жизни Комаров не ссорился с тещей, но никогда и не разговаривал с ней по душам, за столом, сердечно, за бутылочкой водки. Потому что теща не пила, не терпела пустых разговоров с мужиками, на дух не переносила его командировки и вообще – была полной и настоящей сукой, к тому же еще и разведенной.
– Лидия Васильевна… – Павел Иванович сбавил резкость своего тона, хотя внутреннее бешенство пропорционально возросло. – Я прошу вас…
– Это уже лучше, – сурово отчеканила теща. – Такой тон мне нравится больше.
– Как же мы, это?.. – подыграл ей Комаров, глядя на открывающиеся двери лифта.
– Машина у подъезда? – спросила Лидия Васильевна командным голосом.
– Угу, – промычал мужчина, не совсем понимая, при чем здесь машина.
– Тогда поехали! – приказала теща и первая направилась на улицу.
Уже трясясь в тяжелом Камазе и автоматически выруливая на дорогу, ведущую к дачам, Павел Иванович не переставал злиться на эту плюгавую и жирную особу, которая сидела рядом и вертела им как хотела. Правда, мельком Комаров выхватил из этой поездки то, как подпрыгивала на ухабах большая грудь женщины. Почему-то эта грудь запала в душу мужчине, и даже тогда, когда они оказались вдвоем на даче, перед его глазами все маячили эти два арбуза, затянутые в широкий бюстгальтер. Назвать лифчиком такое сооружение у Комарова не хватило духу.
Лидия Васильевна довольно огляделась в пустой и холодной комнате и жестом указала на кровать:
– Раздевайся!
– Вы мне? – не поверил своим ушам Павел Иванович.
– Нет, я дяде твоему! – злорадно съязвила теща. – Тебе, кому же еще, болван!..
Чтобы не стать преступником в одночасье, Комаров шумно выдохнул из легких воздух и тупо принялся расстегивать на себе рубашку. Если бы не все, что связывало его с тещей – дом, жена, даже напарник, то он позволил бы себе безо всякого смущения совести избить эту бабу, а может даже и запинать ногами, закусать, оторвать ей к черту эти гребаные сиськи, ибо она это заслужила по полной программе.
Однако, когда он повернулся к Лидии Васильевне, то увидел перед собой не ту миловидную женщину пятидесяти лет с хвостиком, а злобную стерву с горящими глазами, распущенными крашеными волосьями, с коготками густо намазанными лаком. Трудно было поверить, что это та же самая женщина, которая всего каких-то полчаса назад входила в подъезд дома с авоськами, полными продуктов. Невозможно было поверить, что именно эта женщина, которая так чутко нянчилась со Светкой, когда та была маленькой. И уж совсем нельзя было предположить, что это – Лидия Васильевна, мать Ольки, потому что на широких ее бедрах было прикреплено ремнями что-то очень похожее на садистские трусики – кожаные, с блестящими бляхами, а в аккурат между этими толстыми ляжками…
Одним словом, Павел Иванович безмолвно и покорно принял на себя весь этот груз унижения и оскорбления. По полной программе. И если бы не его многочасовые упражнения в анальном сексе, то без приезда скорой вряд ли обошлось. Потому что насиловала своего зятя Лидия Васильевна именно фаллоимитатором для вагинальных сношений. Не самым крупным, так, сантиметров шесть в диаметре. Но даже для закаленного заднего прохода Павла Ивановича такой член оказался настоящим испытанием. И это если не считать того потока грязных слов, вылитых на мужчину. Он успел за час стать и сукой, и блядью , и шлюхой , и прошмандовкой толстой, и, естественно, педрилой гребаным. Женщина поминутно входила в раж, щипала Павла Ивановича за бока и за ляжки, хлестала ладонями по ягодицам, а под конец, развернув его лицом к себе и закинув его ноги на свои плечи, Лидия Васильевна плюнула мужчине в лицо и мгновенно забилась в долгом оргазме.
Из которого она вернулась минут через пять.
Павел Иванович к этому времени уже сидел на кровати одетым и грустно рассматривал предмет, который буквально истерзал его анус. Все еще не веря, что такая штуку была внутри него, мужчина сокрушенно качал головой и морщился от боли – не такой уж и острой. Он смотрел на тещу, но видел лишь толстые ляжки, груди и широкий зад. Сначала ему очень хотелось адекватно поиметь Лидию Васильевну, но он не посмел.
Потому что ему понравилось быть изнасилованным.
***
Лидия Васильевна крепко сжала бедра Комарова и толчками принялась загонять внутрь фаллос около десяти сантиметров в диаметре. Фаллос гнулся и пружинил, причиняя еще большие страдания Павлу Ивановичу.
– Терпи, сука, – радостно вздыхала Лидия Васильевна, разминая свою грудь.
Она еще ни разу не обнажилась при зяте и лишь мастурбировала, потирая промежность прямо через одежду.
– Да, Лидия Васильевна – глухо отозвался Павел Иванович, поудобнее перехватываясь за бампер машины. – Я весь в вашем распоряжении.
– Еще бы! – немедленно откликнулась теща, и в этот момент фаллос полностью вошел в задний проход мужчины.
Комаров выгнулся и было застонал, но потом всего лишь часто задышал. Его толстое брюхо, обожавшее пиво, мерно колыхалось по мере того, как все более активно Лидия Васильевна содомировала водителя.
– Лидия Васильевна, – прерывистым голосом обратился Светкин папа к теще. – Позвольте мне трахнуть вас хоть разочек.
– Почему бы нет!.. – отозвался знакомый голос, и из-за машины вышла Ольга Сергеевна.
Она была не одна, вместе с ней неторопливо и несколько смущенно появились ее подруга Наташка с собакой. Ротвейлер вопросительно посмотрел на хозяйку, а потом стал пялиться на совокупляющихся. С легким хлюпаньем фаллоимитатор вышел из заднего прохода Павла Ивановича и безвольно повис на толстой ляжке тещи.
Глубину этого молчания было трудно измерить.
Все в этот момент думали о своем, и почти никто – о том, что будет дальше. Комаров наконец отцепил свои руки с бампера машины, Лидия Васильевна коротко вздохнула и наклонилась, чтобы снять резиновый член с ног. Наташка покрепче ухватила Джека за ошейник, потому что пес подошел довольно близко к малознакомым людям. А Ольга Григорьевна была расстроена и смущена больше всех, потому что она вдруг почувствовала всю тяжесть ситуации – сейчас придется разбираться, да еще в присутствии посторонних, да еще в какой ситуации.
Неожиданно заморосил дождик, и все автоматически глянули вверх.
– Дождь, – вырвалось у Павла Ивановича.
***
Зимний вечер выдался просто чудесным.
За окном тихо падал крупный снег, покрывая балкон причудливыми формами. На улице глухо шумели проезжающие машины, а в доме напротив уже зажгли новогоднюю елку. Что-то там было не в порядке, и елка часто и нервно гасла – то частями, то вся сразу.
Светка уютно устроилась в кресле и читала какую-то толстую книгу. Ольга Григорьевна оккупировала диван, обложилась подушками и вязала маленькие носочки из голубой шерсти. Она была беременна, и поэтому чувствовала себя счастливой. Нет, конечно, были и минусы, но они были столь малы и незначительны, что ничуть не затмевали радость ожидания. Автоматически отсчитывая петли и ряды, женщина поглядывала на Светку и про себя отмечала, что за эти прошедшие полгода девочка совсем изменилась. Прекратились почти ежедневные слезы после школы, она стала лучше учиться, записалась в спортивную секцию гимнастики. Растет дочка, со вздохом подумала Ольга Григорьевна, и тут Светка подняла голову.
– Мама, – сказала она, заложив пальцем страницу в книге. – А кто такие лесбиянки?
Женщина быстро взглянула на обложку книги, которую читала Светка. Там оказался Булгаков Михаил Афанасьевич и его Мастер и Маргарита. Нет, вряд ли у автора Мастера и Маргариты в тексте найдется такое вполне современное слово.
– Ну, – вздохнув, начала Ольга Григорьевна, – как бы тебе сказать Лесбиянки – это такие женщины, девушки, которые вместе… ну, в общем, они любят друг друга, то есть только девушек, женщин…
– Переодеваются в мужчин, – тихонько подсказала Светка, деятельно ворочаясь в кресле.
– Ну, да, – согласилась женщина и поспешно добавила:
– Только это уже тяжелый случай!.. Любовь между людьми одного пола – это не так уж…
Она замолчала, вспомнив об этой страшной осени, о муже с его странными объяснениями, о маме, которая теперь очень редко посещает их. О том, как она, Светкина мама, радовалась, когда забеременела, когда почувствовала, что ее муж не гомик. Почувствовала – и все! И не надо было никаких слов, объяснений, доказательств. Да и сам Павел Иванович пересел с Камаза на Волгу и заделался классным таксистом, что почти никак не сказалось на семейном бюджете, зато очень хорошо сказалось на семейном климате. Хоть поздно, зато каждый день дома.
Светка, не дождавшись более объяснений про розовых девушек-женщин, снова уткнулась в книгу, где вместо закладки была фотография. Удачная фотография спортивного вида женщины, чуткой и внимательной Александры Петровны, наполовину обнаженной, обаятельно улыбающейся только ей одной, Светланке Комаровой.
Длинный звонок пронесся по квартире и затих в дальней комнате.
– Папа пришел! – воскликнула Светка и побежала открывать дверь…
Москва – А-ск, 2000 г.
Бабуля (Вольный перевод с английского)
То, что произошло со мной, очень трудно назвать одним словом.
Меня зовут Джоан, мне 65 лет и я живу с моей невесткой и ее сыном Кенни. Мой муж и мой сын погибли в автомобильной катастрофе четыре года назад. Я переехала к невестке, потому что мне нужен был уход. У меня рак кожи, хотите вы этого или нет.
Невестка была не против, но при одном условии – я должна была бросить пить. Я так и сделала, но после курса лечения снова запила. Конечно же, я скрывала это от них. Что тут говорить, я – полный алкоголик, но мне плевать на это, если честно. Старой женщине надо больше думать о смерти и меньше – о делах земных. И пока я так думала, никаких проблем не возникало.
Проблемы начались, когда я вдруг подумала о том, что мне позарез нужен свой собственный дом. Игривая мысль тут же повергла меня в тоску и я пошла к своему тайничку, где была припрятана початая бутылка чего-то крепкого. Тайник был в спальне, и мне не стоит вам говорить, что внук вошел туда именно в тот момент, когда алкоголь, булькая, переливался из тонкого горлышка в стакан.
– Так, посмотрим, что у нас здесь, – сказал Кенни, удачно имитируя голос врача из больницы, где я лежала. – Бабушка, а ты в курсе, что мама не разрешает тебе пить вообще и в нашем доме в частности?..
– Знаешь, Кенни, – ответила я, не прекращая процесса перемещения вожделенной жидкости из бутылки в стакан, – мне это уже не повредит... Но, в принципе, я буду не против, если все это мы сохраним в тайне. Ты как?
Я покосилась на мальчика и поняла, что он тоже захвачен этой мыслью и лихорадочно думает, чтобы этакого с меня затребовать. Мне стало немного смешно – что можно спросить с больной старухи, к тому же далеко небогатой? Но я по-своему любила внука и решила сделать ему предложение.
– Кенни, я дам тебе стольник, ладно? Конечно, такие деньги – сущее разорение для меня, но все же я думаю...
– Бабуля, мне не нужны деньги. Мне надо кое-что поинтереснее...
С этими словами он подошел ко мне и ласково погладил мою ногу. Я увидела, что его джинсы напряглись в подростковой эрекции, и немного испуганно вскочила с кровати.
– Кенни, кто из нас болен, а? Я старая женщина, твоя бабушка, мне шестьдесят пя...
– Я знаю. Именно поэтому мне нужна ты. Мне нравятся дамы в возрасте...
В устах тринадцатилетнего сопляка такие звучали до нелепого высокопарно. Мысленно я уже приготовилась дать ему соответствующую отповедь, да еще в таких выражениях, что он надолго забудет дорогу в эту спальню. Не забывайте, что я все-таки алкоголик... Однако, Кенни продолжал говорить, и, по мере его повествования, мне все меньше и меньше хотелось выпить ту водку, которую я приготовила на его глазах.
– Ты знаешь миссис Кларк, – поинтересовался внук, почесывая локоть, – библиотекаршу?.. Ну так вот, я трахнул ее до того, как она умерла в прошлом году. Мне нравятся старые девочки. И Бог мне помогает, блин... Знаешь, этот запах, висячие груди, эти животы и письки... Волосатые старые письки – вот что мне нравится больше всего.
Он опустил свой мечтательный взгляд на меня и улыбнулся.
– А теперь я хочу тебя, бабуля. И, верь мне, я получу свое...
Последние слова он произнес сквозь зубы и на мгновение мне представился злой дух, вселившийся в юную плоть. Я едва успела поднять руку, чтобы перекреститься, но Кенни опередил меня, расстегнув джинсы и вытащив оттуда подростковый стручок – тонкий и крепкий. "Ну вот и наказания за мои прегрешения", обреченно подумала я.
– Или ты отсосешь у меня, или можешь паковать вещички, бабуля.
Я ощущала себя как во сне. Но мои слезы и увещевания не произвели никакого эффекта на внука.
– Джоан, я считаю до пяти, а потом я уйду. И ты тоже. Потом. Итак, один-два-три-четыре... Что ж, я думаю, тебе пора подыскать себе другое жилье... Где-нибудь поближе к помойке...
Я не дала ему сделать ни шагу к дверям, упав перед ним на колени. Можно долго распинаться по поводу силы воли и нравственности, но особенно это удобно делать в теплой постели, будучи сытым и довольным, и зная, что у тебя пара миллионов завалялась в банке с прошлого года. В моем же случае, мне хотелось лишь спокойно дойти до конца, и уж никак не подвергать себя испытаниям на закате лет. Да и потом, не развалюсь же я, если отсосу у этого поросенка!..
Одним словом, я взяла его член в ладони и взглянула на Кенни в последний раз. А потом он начал трахать меня в рот – да, прямо так, буквально насаживая мою голову на свою плоть. Мальчик намотал мои волосы на руку, как гриву у лошади, и время от времени больно вздергивал ее вверх. Его член оказался на удивление горячим, и я ощущала языком, как там у него бьются вены.
Наверное, я подзабыла, как делается минет, потому что Кенни рывком выдернул свой аппарат из моего рта и раздраженно сказал:
– Дыши носом, бабуля, а языком работай!..
Мне стало немного обидно, ибо я и так старалась, как могла. Но внук уже засунул член мне обратно в рот и моя тирада осталась невысказанной. Он двигался быстро, быстрее, чем я могла уследить; и все, что мне запомнилось, это тепло во рту да его яйца, похлопывающие меня по подбородку.
– Да, соси сучка! Соси, меня-а-а.. У-у-у! – он негромко завыл, словно похотливый котяра и кончил прямо мне в рот. Я захлебнулась в его сперме, похожей на расплавленный воск, давясь и выплевывая ее наружу.
Я опрокинулась навзничь на постель, вытирая рот краем моей рубашки. Мне было плохо, давление поднялось и шум в ушах был похож на отдаленный гул паровых котлов. "Пока эти котлы от вас на расстоянии до километра, это ее ничего", напутствовал меня врач. "Но как только они приблизятся до ста метров, можете смело звонить похоронной команде". Я перевела дух – видно, у меня еще было время.
Покосившись на Кенни, я поняла, что он опять что-то придумывает. У меня уже не было сил сопротивляться, но и продолжать я также не могла.
– Неплохо, бабуля, неплохо. Ты лучше, чем я ожидал... Как насчет продолжения завтра в это же время?
– На это я никогда не соглашусь, – прохрипела я.
– На что на это?.. – язвительно переспросил меня внук. – Ах, на ЭТО? Конечно же, ты согласишься...
Он ушел, и я не могла ничего сделать. Я лежала, обливаясь слезами от собственного бессилия. Полиция и все такое могли отдыхать – у меня не было выбора. Впрочем...
Остатки водки я вылила в унитаз.
Кенни был мальчиком пунктуальным, хоть часы по нему сверяй. И следующие две недели были заполнены однообразным ритуалом. Каждый вечер, часов в одиннадцать, он поднимался ко мне в комнату, и я отсасывала у него перед сном. Как рабыня Изаура.
Если вы когда-нибудь пытались бросить пить, то наверняка поймете меня. Внук находил все мои тайники, он был похож на лису, со своей ехидной ухмылочкой.
После того первого раза он попросил меня о паре вещей. Попросил... Отгадайте с двух раз, согласилась я или нет! В общем, с тех пор я ублажала его языком, будучи полностью обнаженной. А вот вторая просьба меня немного смутила... Он хотел, чтобы я перестала брить волосы на теле. Везде.
– Но Кенни, у меня волосы растут быстро, и если их не подбривать, я скоро буду похожа на опустившегося мужика, решившего на старости лет стать трансвеститом...
Как я и предполагала, его не убедили мои возражения, и я отложила бритву подальше. Он лишь добавил, смеясь:
– Боже, бабуля, да я так и хочу! Я хочу, чтобы у тебя между ног было что-то вроде крысиного гнезда. И думаю, что мне потребуется карта, чтобы отыскать вход в твое влагалище...
– Ну конечно... – не удержалась я. – Я никогда не отдамся тебе!
– Да что ты! – с поддельным страхом просипел он. – Кто бы мне это говорил!.. Я трахну тебя, безусловно... Но не сейчас, позже. А сейчас мы займемся делом – ну-ка, открой ротик и скажи "А-а!"..
Очень скоро я наловчилась сосать более менее сносно. Я это делала с некоторым рвением, так как поняла, что он от этого быстрее кончает. Я также свыклась с тем, как он треплет меня за волосы, когда приближается его оргазм... Да, мне стыдно говорить об этом, но с каждым разом я стала "заводиться" потихоньку сама. Как старая машина, которую безжалостный подросток дергает ключом... и ржавый стартер скрипит, хрипит... и медленно проворачивается...
Так прошло три недели, к концу которых я обросла настолько, что волосы торчали из трусов, как праздничный орлиный убор на голове индейца. Я взяла и состригла их, едва удержавшись от искушения обрить вообще все наголо. Так, назло ему.
Но потом, ближе к вечеру, я задрожала от страха – и зачем я так погорячилась? Ну и походила бы так, ничего...
В этот раз он буквально побелел от ярости, когда я разделась перед ним для очередного сеанса членососания.
– Ах ты, баб-буля, – процедил он. – Ну вот и пора тебя наказать...
С этими словами он расстегнул свои джинсы, вытащил член и подошел ко мне. Силой открыв мне рот, он объявил:
– Ты слишком стала умная, как я погляжу, да? Так вот, за это я использую тебя вместо туалета. Я отолью прямо тебе в рот, и ты проглотишь все до последней капли. Если же нет, то я наложу тебе туда же хорошую кучу сама знаешь чего. Ясно?
– Кенни, боже ты...
– Открывай рот, СУКА! – внезапно прошипел он в дикой злобе.
В очень дикой злобе...
Я повиновалась, и он принялся мочиться мне в рот. Мне немного повезло и его струя была не такой уж долгой, но когда он потребовал проглотить все это, я не смогла и меня вырвало. Он привычным жестом схватил меня за волосы и хорошенько встряхнул, да так, что искры из глаз посыпались.
– Пожалуйста, Кенни, – прорыдала я, не заставляй меня есть твое...
Он молчал у меня над головой, а потом заговорил. Голос его был холоден, как морозильная камера.
– Через два дня я трахну тебя, извиняющаяся старая пизда. Будь готова, баб-буля...
Он ушел.
В который раз.
Этой же ночью мне приснился кошмар.
"Да, Кенни, трахай меня, трахай. Я так хочу-у-у!.." Наши тела переплелись в страстных объятиях и мой внук засадил мне. Я не могла поверить что все это происходит, даже во сне. Я как бы наблюдала за собой со стороны. Я убеждала себя, что мне отвратителен этот засранец, что я никогда и ни за что... Но мое влагалище пульсировало, и моя похоть поднималась во мне, словно лава в давно потухшем вулкане. Я чувствовала приближение самого настоящего оргазма, а та, другая я, стояла у кровати и кричала, чтобы я этого не делала. А потом я услышала странный звук, похожий на... И его улыбающееся лицо.
"Да, Кенни. Я хочу съесть кусок твоего ароматного..."
Мне кажется, что я проснулась с криком.
Но вокруг было тихо. И мой внук, скорее всего, мирно спал. Паровые котлы гудели как никогда громко. Я автоматически приняла лекарство и подумала, есть ли у меня еще пара сантиметров перед тем, как наберут номер похоронной команды? Есть ли у меня хоть шанс вернуть свою размеренную жизнь? И шанс на еще один оргазм, пусть и самый последний...
Я доковыляла до окна и открыла его. Прохладный ночной воздух взметнул занавески и остудил мою горячую голову. Я присела на подоконник и долго смотрела на улицу. Мокрый после дождя асфальт блестел в отблесках фонарей.
И манил, манил, манил...
Густые сиреневые заросли окружали нас со всех сторон. Здесь на земле валялось множество старых окурков, затоптанных и потерявших свою первоначальную форму. Мама шепотом объяснила мне, что сюда частенько сбегали курильщики, пока их убежище не раскрыли и не стали ставить сюда одного из санитаров. Его мы, кстати, заметили, когда пробирались сюда - он сидел на скамейке неподалеку и листал какой-то журнал. Вся его поза, особенно вытянутые ноги, говорили о том, что сейчас ему на все наплевать, потому что осталось всего полчаса до обеда, а там уже будет не его смена.
Вспомнив о времени, мы тоже заторопились.
Я протянул маме серый матерчатый мешочек, куда я положил по ее просьбе все, что смог спрятать от отца, когда тот обыскивал квартиру. Пощупав мешочек, мама радостно заулыбалась и тут же стала запихивать его себе под юбку, оголяя похудевшие ноги до неприличной высоты. Я молчал, не напоминая ей об этом, потому что не хотел огорчать и, к тому же, мне нравились мамины ноги. Я смотрел на них до тех пор, пока не показалась знакомая родинка на бедре, а потом отвернулся. Пальцами раздвинув листочки сирени, я убедился, что санитар никуда не делся - он лишь заложил нога на ногу.
- Готово! - прошептала мама, и я посмотрел на нее.
Она так изменилась за эти полгода, пока нас к ней не допускали! Когда она показалась в конце длинного коридора, я все гадал - как много они оставили от той мамы, которую я знал так хорошо? Ее шаркающие звуки, глухо раздававшиеся под высокими потолками, были совсем непохожи на ту летящую походку, которой она обычно приходила с работы. А потом, когда я увидел ее лицо, то чуть не заплакал, потому что очень соскучился. Но я сдержался тогда.
- Саша! - мамин голос внезапно задрожал. - Сынок!.. Дай мне чуть-чуть прямо здесь!..
Я отрицательно покачал головой, кусая нижнюю губу. Доктор научил меня, что делать, если возникнет подобная ситуация. И я замычал внутри себя - громко, ровно, похожий на голодную корову; и все, что мне не полагалось слышать, проходило мимо ушей.
Но мама не могла упустить такую возможность, и от слов перешла прямо к делу. Ее проворные руки мгновенно нашли толстый ремень моих брюк и с голодной решимостью стали терзать пряжку. Я снова замотал головой и нащупал металлический свисток на шее, выданный мне при входе. Свистеть в случае чего - это теперь была моя прямая обязанность, которой я непременно воспользовался… Бы. Если бы не тот равнодушный вид санитара, который сидел в нескольких метрах от нас и которому было наплевать на все мои и мамины страдания. Я крепко сжал холодный металл свистка, и в тот же миг мама наконец-то добралась до моей промежности.
Сказать, что она очень обрадовалась, значит не сказать ничего. Она довольно заурчала и припала ртом к дерзко высунувшемуся фаллосу. Сосала она всегда умело и классно, и даже многомесячная терапия в этом заведении не смогла заставить забыть послушный язык и припухлые губы. По-шпионски тихо она делала мне фелляцию, и я по привычке начал «улетать». Но в теперяшней ситуации это было опасно, поэтому я ласково, но настойчиво оторвал маму от себя.
- Нас поймают, мама! - шепнул я, и она понимающе кивнула головой.
- Но я скоро вернусь! - тут же ободряюще пообещал я. - Или тебя уже к этому времени выпишут…
Она слабо улыбнулась и поднялась с колен. И пока она отряхивала прилипшие окурки и землю, я не отрываясь смотрел на глубокий вырез больничного халата, где большие, возбуждающие, красивые мамины груди были грубо скрыты за специальной рубашкой. Я хотел их поторогать и не посмел.
Мы вышли из кустов и направились к боковому входу, где нас уже нетерпеливо ждала медсестра со списком. Санитар уже исчез со скамейки, после него остались лишь плевки на асфальте. Гадливо поморщившись, я заботливо проводил маму к крыльцу, где ее тут же подхватил медперсонал и увлек внутрь мрачного беспросветного здания, на котором красовалась табличка: «Клиника Инцеста. 100% выздоровление».
В последний раз я увидел пышную шевелюру маминых волос и махнул рукой уже в пустое пространство, в закрывающуюся дверь. Тишина, навалившаяся на меня, заставила мои ладони сжаться в кулаки. Но тут сзади послышались шаги, и я обернулся.
Высокая, немного сутулая девушка вела под руку полную женщину лет сорока. Суровое лицо женщины было печально, и ступала она твердо, с решимостью приговоренного к смертной казни.
- Ну вот, мама, - сказала девушка, - вот мы и пришли!..
Встреча первая.
Машина быстро мчалась по заснеженной дороге, легко оставляя километры в темноте позади. Лучи фар уверенно высвечивали белое полотно трассы, покрытое продольными полосами тех, кто проехал здесь раньше.
В салоне было тепло, что особенно нравилось мне - человеку, совсем недавно пришедшему с мороза в уютную атмосферу, наполненную хорошей музыкой и чуть резковатым запахом новых чехлов на сиденьях. Я машинально подпевал Марку Нопфлеру, хотя практически ничего не понимал по-английски. Но выходило похоже, и мне это нравилось.
На часах было около одиннадцати вечера, и я с легким недовольством думал о том, что меня ждет дома - какие тонны упреков, обиженных взоров и хлопающих дверей будут навалены на меня. Потом же, детально во всем разобравшись, начнутся взаимные извинения, а дальше - остывший ужин, душ и спать носом к стенке.
Такое окончание дня меня совсем не устраивало.
Поэтому ехал я не так уж и быстро. Поэтому-то я и успел заметить одинокую фигурку на обочине прежде, чем проскочил мимо. Профессиональная водительская привычка сработала мгновенно. Я еще только тормозил, а перед глазами уже маячил приблизительный портрет незнакомца - мужчина, не старый, в темном пальто и наверняка ужасно замерзший, потому что километров на десять вокруг не было ни одного города, ни одной деревни. Огонек осторожности зажегся вместе с тормозными огнями. Никого не следует, ребятишки, подвозить так поздно в таком захолустном месте, а-я-я-й:
Левой рукой нащупав монтировку, я деятельно поворочал ее, чтобы она в случае чего вылетела быстро и без задержек, а правой рукой открыл кнопку на двери. Темная фигура появилась наконец из мрака, заскрежетал замерзший замок, туго щелкнула пружина и холодный ветер ворвался в мой уютный салон вместе с дрогнувшим голосом:
- До Тополищ не подбросите?..
- Садись:
Я внимательно проследил за тем, как незнакомец занял кресло рядом со мной, а потом слегка смутился, ибо наш диалог должен был бы прозвучать наоборот в тональном соотношении - мужчина был явно старше меня. Пальто на нем оказалось серым, наспех сбитый снег таял на плечах, а изо рта еще вылетал пар. От пассажира ощутимо пахло спиртным. "Хоть не вчерашним:", мысленно вздохнул я и повернулся к приборам.
Пассажир захлопнул дверь, и мы поехали.
Обычно выпившие люди либо мрачно замкнуты, либо болтают без умолку, что твоя базарная баба. Мой же незнакомец тяжело дышал на руки, согревая их, а потом подергал себя за шарф и расстегнул верхние пуговицы своего серого пальто. К запаху вина примешался сильных дух дорогого одеколона, в общем-то, терпимого.
- Холодно сегодня: - бросил я первую ничего не значащую фразу, служившую пробным камнем для начала разговора. Мужчина согласно кивнул и сдвинул шапку на затылок жестом, который заставил меня немедленно задать второй вопрос:
- Как это вас угораздило на обочине-то остаться в такой холод?
Мужчина шмыгнул носом, вздохнул и снял свою шапку совсем.
- Да баба моя, стерва, оставила: - его голос был глуховатый, но говорил он увернно, без запинок и излишней эмоциональности. - Поссорились мы:
- Понятно, - кивнул головой и я, давая понять, что моя часть вопросов закончена.
Пассажир еще немного помолчал, а потом, когда мы проскочили поворот на Большие Дворы, немного обеспокоенно обратился ко мне:
- Только вы знаете, у меня с собой денег сейчас: Я вам: когда приедем, отдам!.. - он зачем-то похлопал себя по карманам пальто и снова повторил:
- Когда приедем:
- Вы знаете, - сказал я голосом, не терпящим возражений, - меня это не устраивает!
- Да? - обеспокоенно развернулся ко мне пассажир. - А как же быть?
Я недовольно скривил губы и сделал вид, что думаю. На самом деле давно все было придумано; еще дверь не открылась, когда я остановился, а уже одна мысль родилась у меня. Моему взгляду было не трудно определить в попутчике жителя не только городского, но к тому же не бедного. Я ничуть не сомневался, что когда мы приедем к нему, то деньги у него непременно найдутся. Но только деньги-то меня мало интересовали, потому что я и сам, во-первых, был не из последних рядов, а, во-вторых, мои сексуальные наклонности последних двух лет явно зашкаливали за планку нормальных общепринятых стандартов. Я давно обзавелся набором резиновых приспособлений для постельных утех, которые были, правда, предназаначены больше для женщин. Но мне они тоже подошли, к одному известному отверстию. Сначала было больно, не скрою, но потом:И с тех пор я все искал случая, чтобы мои мечты хоть немножко приблизились к реальности. Но только осторожно, осторожно:
Состроив задумчивую рожу, я мысленно подбирал слова, а они все не подбирались. Признаться этому незнакомцу в сером пальто о том, что: и чтобы он: а, может быть, и я: или даже вместе: а машина теплая: сиденья можно будет сдвинуть назад: Весь бред соблазнительных слов годился для глупенькой однокурсницы, к тому же еще и романтической девственницы, а тут:
- Так как же? - мужчина потер нос и снова отвернулся к окну.
- Да как вам сказать, - промямлил я, - тут такое дело:
- Сосать у вас я не стану! - тут же категорически заявил пассажир и для пущей убедительности махнул перед собой замерзшим пальцем.
Я совсем смутился, отчего мое лицо приняло ледяной оттенок мороженой рыбы. Отступательные позиции были заранее подготовлены, но лишь только я собрался было залпом выпалить "да за кого вы меня принимаете!", "я и не собирался!" и прочее в этом же духе, как мужчина неожиданно предложил:
- Если вы у меня возьмете, то: еще туда-сюда!..
Сказать, что я обалдел, значит, не сказать ничего! Свежемороженый попутчик ставил условия водителю, и притом какие условия!.. По всем правилам и нормам жизни я должен был бы резко остановиться и нейтральным голосом попросить мужчину покинуть мой автомобиль:
- А презерватив-то у вас есть? - мрачно поинтересовался я вопреки всем житейским законам.
Зашуршало пальто, и на свет божий появилась целая упаковка резинок, вскрытая, с потертыми боками. Мужчина аристократично держал ее двумя пальцами, придерживая третьим. На упаковке была изображена манекенообразная женщина, искусственно улыбающаяся и ничуть не симпатичная. Пальцы у попутчика оказались толстыми, с коротко подстриженными ногтями. На трех из них темнели маленькие волосики.
- Ну одевайте!
- Может быть, вы машину сначала остановите?
- Может быть: - так же мрачно съязвил я, и стал притормаживать.
Темная стена подмосковного леса приблизилась и загородила полмира. Остальную часть загородила другая такая же стена на противоположной стороне дороги. Далеко впереди уже засветились огоньками Тополищи, и я опять было погрузился в размышления о том - так ли мне все это надо? Но распахнутое пальто уже обнажило задранный свитер, расстегнутую ширинку, скомканные в сторону трусы и, конечно, его! Его Величество Член уже стоял, словно солдат, слегка согнувшись от своего внушительного роста. Толстые пальцы незнакомца уверенно одевали на него блестящую упаковку из вкусно запахшей резины. Шарф сбился мужчине на подбородок, и мой попутчик фыркал, словно конь на привязи. Наконец он объявил, что готово и вопросительно посмотрел на меня черными глазами. Они у него просто сияли, я готов был поклясться, что мужчине уже приходилось бывать в подобных мм: ситуациях.
Отстегнув ремень безопасности, я перегнулся со своего кресла к креслу попутчика, неудобно уперевшись локтем в ручной тормоз. В зеленоватом сиянии приборов, мужской член казался толще, чем был, и я легонько коснулся его языком. Будучи достаточно натренированным по части орального секса со своими резиновыми игрушками, я уверенно принялся делать минет незнакомцу, делая вид, что, дескать, я тоже не лыком шит.
Сначала все было как на репетиции - я увлеченно похлюпывал ртом, слыша над собой тихое сопение мужчины, но потом тот внезапно положил руки мне на голову и, деликатно нажимая на нее, принялся убыстрять движения. Мне в нос стали попадать его мелкие волосики в паху. Они щекотали ноздри, и я слегка отстранился.
- Что, все?! - громко и разочарованно спросил мужчина. - Это все?!
- Нет! - грубо ответил я. - Но: в машине мне это не нравится:
Я ожидал, что он пригласит к себе, но мужчина лишь скривил губы и принялся застегиваться. Теперь ни о каком продолжении не могло быть и речи! Я тоже "завелся" и уже ни под каким соусом не стал бы экспериментировать дальше.
Тополищи оказались ближе, чем я ожидал.
Оставшись один, я все прикидывал - расстроиться мне из-за этой встречи или нет. До самого дома я так этого и не понял.
Встреча вторая.
- Открой дверь! - раздраженно сказала Наташка, когда звонок в прихожей раздался во второй раз.
- Сама что ли не можешь, - огрызнулся я, одевая тапочки.
- Не могу, - парировала жена, вертя перед носом щипцами для завивки волос. - Мы ведь к Сенцовым собрались, ты помнишь:
Я досадливо замахал на нее ладонью и приложился щекой к холодному дермантину двери. В глазок было видно только то, что на улице вечер, и на лестничной площадке кто-то стоит. Может, друган старый, может Бармалей какой-нибудь местный:
- Кто? - с оттяжечкой спросил я у блестящего глазка.
- Марина Федоровна просила вам передать: - раздался за дверью мужской голос, и я тут же понял, что это Пашка.
Я защелкал замками, потянул за ручку и в изумлении застыл с приветственно поднятой рукой.
Это оказался никакой вовсе не Пашка. На пороге стоял мой незнакомец из Тополищ, в том же красивом пальто и перчатках, которые он мял в руках. При скудном свете из квартиры я увидел, что он улыбается, но не ехидно, а так, словно друг, обрадованной нежданной встречей.
- Как вы узнали: - пробормотал я.
- Где вы живете? - подсказал мужчина и переложил перчатки в другую руку. - А: очень просто. Я запомнил ваш номер машины: А работаю я в ГАИ, так что:
- Д-да: - проговорил я, не зная что и думать.
- Можно мне войти? - вежливо поинтересовался незнакомец, и я вспомнил о Наташке. О том, как она станет выспрашивать кто это и что это. Мысленно покраснев, я все же рассудил, что не станет же мужчина рассказывать женщине все такое, чего бы ей знать не следовало, поэтому преувеличенно вежливо пожал плечами и сказал:
- Конечно!
Когда мой бывший попутчик разоблачился, то я немедленно утянул его в кухню. И усадил за стол. Мужчина был в пиджаке, длинный ворот черного свитера плотно обхватывал шею. Широкие плечи пиджака придавали мужчине атлетический вид.
- Как вас зовут? - поинтересовался я, наливая чай.
- Да, да, - покивал головой мужчина, словно не расслышав мой вопрос.
- А? - я вопросительно посмотрел на работника ГАИ и поставил чайник на стол.
- Вы знаете: - доверительно начал мужчина, но его перебили.
- Кто там? - громко крикнули из прихожей, и Наташка появилась в дверях кухни, наматывая очередной локон на щипцы. - Ой!..
Она была полуголая, в кремовом лифчике и черных колготках, натянутых чуть ли не на шею. Перед тем, как она исчезла в изящном прыжке обратно в коридор, я успел заметить солидные складки жирка, колыхнувшиеся на боках под сетчатой тканью колготок. Само собой, белые трусики были первыми, на что я обратил внимание:
Впрочем, не только я один.
- Красивая у вас жена, - одобрительно произнес мужчина. - А где у вас сахар?
Я машинально протянул ему сахарницу, и она звякнула о край моей чашки. Мужчина аккуратно всыпал в свою чашку две ложки сладкого песка. Я словно во сне наблюдал за ним.
- Так вот, - продолжил мужчина, прихлебывая горячий чай. - Я хотел вам сказать: м-м-м: Тогда на шоссе: Я ни за что не пришел бы к вам, но мне надо отдать это.
С этими словами он полез во внутренний карман пиджака. Покопавшись там пальцами, гаишник вытащил на свет Божий вещь, от вида которой мне на миг стало плохо. Я помолчал. Мужчина деликатно не нарушал паузы. Наконец дрогнувшим голосом я попросил его подождать минутку, на что мужчина благосклонно согласился и вернулся к своему чаю.
Я буквально побежал в свою комнату и полез на шкаф, в мою заветную коробку, ловко замаскированную под фотопринадлежности, заваленную использованными катушками из-под фотопленки, сломанными пластмассовыми бачками для проявки и прочей ерундой. Там, среди кучи мусора, в полиэтиленовом пакете я хранил то, о чем моя жена не должна бы узнать никогда, если я только дорожил своим браком. А я дорожил!
Дрожащими пальцами я принялся доставать резиновые фаллосы, мягкие и упругие одновременно. Их было-то всего три штуки - немного разных по размеру и цвету. А четвертого, самого большого, не было. Именно его держал сейчас в руках мой незнакомец на кухне.
Но я был уверен, что в тот день я не брал эту штуку с собой:
Покусав губу, я аккуратно спрятал все обратно и придал завалу на гардеробе прежний вид. Едва я успел опуститься с кресла на пол, как в комнату влетела Наташка и принялась яростным шепотом допрашивать меня, какого хрена я: и все такое: Она была красная, как вареная свекла и свирепая, словно раненый тигр. Что я ей ответил, я уже не помню. Помню только, что мой шепот ничуть не уступал змеиному шипению.
В кухню я вернулся уже "со спущенным капюшоном".
- Как он к вам попал? - немного сурово спросил я, усаживаясь на табуретку.
Мужчина уловил перемену в моем голосе и поставил чашку на стол.
- А что? - ответил он вопросом на вопрос. - Это так важно?
- Д-да, - с усилием выдавил я из себя. - Для меня это важно!
Я нарочно подчеркнул "для меня", чтобы замаскировать смущение, все больше охватывавшее меня. Этот гаишник, вальяжно расположившийся в моей кухне, уже знал так много про меня, видел полуобнаженной мою жену: А дальше что? Вытащит кролика из рукава своего роскошного пиджака?
- Что ж, - согласился мужчина, криво улыбнувшись. - Как хотите:
И он рассказал мне про то, как однажды он, будучи на работе и проезжая по одной дороге, заметил в кустах на обочине светло-синий "Москвич". Он бы проехал мимо и не обратил бы на это внимания, если бы не торчащие голые ноги на заднем стекле машины. Резко остановившись, мужчина направился к "Москвичу", заранее представляя всю сцену. Как сейчас он испугает двух голубков, вздумавших миловаться чуть ли не на глазах у проезжающих мимо. Как они сильно смутятся, как женщина начнет кутаться в скомканную одежду и опускать глаза. Как мужчина засуетится в поисках взятки, и гаишник эту взятку возьмет, непременно возьмет: В предвкушении задуманного, мой незнакомец подошел ближе и увидел зрелище, достойное пера художника эпохи Деградации. Обнаженная женщина сидела верхом на обнаженном мужчине и заталкивала ему в задний проход эту хреновину. Мужчина довольно морщился от боли, ласково поглаживал бедра партнерши, а та, словно и не чувствуя этих ласк, яростно его содомировала:
- И потом они отдали: эту штуку вам? - подсказал я конец истории. Мне было неприятно слушать россказни о чужих "радостях".
- В общем, да, - ответил мужчина, отставляя пустую чашку. - Конечно, отдали. Только пришел я, чтобы вернуть ее: не вам, а вашей жене!
Меня словно накрыли колпаком. Тяжелым и пыльным колпаком, не пропускающим воздуха. И я задыхался под ним, мысли путались, смутные образы рождались и умирали с быстротой трескучей киноленты: Как будто видел я осеннюю полянку, усыпанную опавшими листьями. Черный след "Москвича", нарушившего девственность желтого одеяла земли. Бледная кожа на голых бедрах моей пуританской супруги и дрожащие руки незнакомого мне мазохиста. Уверенная поступь власти, затянутую в форму. И взгляд. Жадный, внимательный, искрящийся мыслью:
- И-и: что же теперь?
Я машинально взял не свою чашку и одним глотком допил оставшиеся там капли. Мужчина неслышно выстукивал пальцами какой-то марш. На меня он не глядел. Я смущенно отвел взгляд и принялся совершать массу бесцельных движений вроде перебирания пальцами края скатерти, попытки подняться и уйти, рвануться к плите и поставить чаю нового:
Внезапно мужчина поднялся и шагнул мне за спину. Я поднял голову, но он встал так, что я его не видел. Потом положил руки мне на шею и аккуратно скользнул вниз, раздвигая полы махрового халата. Его левая ладонь нащупала мой сосок и легонько его сжала. Я поморщился от болезненного ощущения, но он уже двигался ниже, к тому, что скрывали мои широкие темные трусы.
Мое сердце заколотилось - загнанный зверек, маленький и мохнатый, тщетно ищущий место куда бы спрятаться. И, не найдя такового, этот зверек смотрит в лицо надвигающейся своре.
Чтобы дотянуться до моей промежности, мужчине пришлось нагнуться сильнее, и его приятный мятный запах мелкой волной окатил меня. Я думал, что контролирую себя, но потом оказалось, что я держу свою ладонь на его бедре: немного поднимаю зад над стулом, чтобы его руки беспрепятственно проникли за темную ткань моих трусов.
Если бы в этот момент в кухню вошла Наташка, то разразился бы дикий скандал... А может и не разразился бы. Черт, прожив десять лет со своей женой, я практически не узнал ничего о ее сексуальных пристрастиях. И надо такому случится, что об этом мне сообщает совершенно посторонний человек, которого я толком-то не знаю! Какой-то незнакомый гаишник из Тополищ, любящий когда ему делают минет и ломающий кайф любовникам на "Москвичах":
Я сжал губы, прогоняя неприятные мысли прочь.
Мужчина в это время уже добрался до моего члена, набухшего и пульсирующего. Сильные пальцы акккуратно ощупывали пенис, яички и промежность, подобно опытному урологу, старадющему сексуальными перверсиями. Жаркое дыхание в ухо, тесные объятия, боязнь быть застигнутым врасплох собственной женой - я с неслышным стоном отстранился от гаишника и отскочил к шкафу с посудой. Моего мохнатого зверька давно уже поймали и теперь сильно трепали, да так, что мир шатался у меня в глазах.
- Я: Я.. - мой голос сорвался и слова камнем запечатали горло.
Мужчина замер, словно каменное изваяние, а потом медленно выпрямился. Губы его улыбались, но в глазах промелькнуло что-то холодное и колючее, как льдинка в полынье. Не говоря ни слова, он пожал плечами и вышел из кухни в коридор.
Я бросился за ним, ломая руки в отчаянии. Моя голова просто распухла от вопросов и слов извинений, от ругательств и тривиального "пошел вон!". Моя трепетная тень нависла, как коршун, над мужчиной, пока он обувался. Но, будучи уже одетым в свое шикарное пальто, гаишник безо всяких слов, одним жестом притянул мою голову к себе и подарил долгий поцелуй, глубокий и горячий, похожий на порыв летнего ветра в Новороссийске.
Когда он ушел, я машинально вытер губы рукой и захлопнул дверь. Вихрь в голове стих, мохнатый зверек удачно проскользнул в незаметную нору и замер где-то в углу. Я глубоко вздохнул.
- Кто это был? - Наташкин голос заставил меня подскочить на месте.
- Га: Из ГАИ, - выдавил я и нерешительно улыбнулся. - Новый знакомый:
Моя улыбка померкла. Я вспомнил сцену, описанную ушедшим мужчиной, и подозрительно посмотрел на жену. Она немного испуганно заморгала и отвела взгляд. Холодные пальцы правды заворочались в животе, вызвав взрыв мурашек на затылке и лавину по спине. Я глянул в сторону кухни, где на столе лежал искусственный фаллос.
- Помой посуду, - негромко попросил я и направился в комнату:
К Сенцовым мы в тот день так и не пошли.
Встреча третья.
Пятница выдалась на редкость морозной и я не был уверен, что смогу запустить "Жигули" на стоянке. Там уже стояли несколько человек в тщетной надежде оживить замерзшие двигатели. По площадке переносили зарядно-пусковое устройство, и все с завистью посматривали на его владельца. Белый шнур удлинителя, как тощая змея, тащился вслед за ним.
Я открыл капот своей "шестерки", покопался в свечах и подергал застывшие кабели на трамблере. Это был скорее ритуал перед тем, как запустить машину. Дескать, смилуйся, запустись!..
Внутри салона было еще холоднее, чем на улице. Когда я занял место водителя, то ощущение было такое, будто я сел в сугроб. Руль положительно обжигал пальцы морозом, и я натянул тонкие перчатки. Попав в отверстие для ключа с третьей попытки, я с мысленным вздохом включил зажигание:
Ворота были открыты.
Довольно улыбнувшись, я осторожно повел машину по солидной глубокой колее, пока не вырулил на площадку перед нашей дачей. Теща завозилась в кресле, осматривая владения. Я покосился на нее, а потом тоже уставился на дачу.
Она была вся в снегу и напоминала избушку из сказки. Того и гляди на крышу вскочит Серебряное Копытце, и тогда хризолиты посыпятся дождем: Вместо этого черная кошка вынырнула из-за сугроба и скрылась за забором.
Я выключил мотор и сказал:
- Приехали!
Теща молча вылезла из машины, впустив в салон облако холодного воздуха. Я почесал нос и последовал за ней, прихватив ключи от "Жигулей". Морозный снег заскрипел под ногами, дверь машины звучно чмокнула и закрылась. Я содрогнулся от холода, заползшего мне за воротник и только тут понял, что теща что-то бормочет недовольное себе под нос. Я проследил ее взгляд и тоже застыл.
От калитки у забора до дома вела утоптанная тропинка.
Я мысленно закатил глаза, потому что представил себе, как придется мне сейчас выслушывать тещины причитания, потом переться к председателю садоводческого товарищества и беседовать с ним на тему "Сторож и его гребаные обязанности": Как ничего из этого разговора не выйдет, а выйдет только то, что у нас пропали очень важные инструменты, которые теща специально приготовила к весеннему сезону, и что теперь:
Когда я вернулся к реальности, то оказалось, что стою я уже перед домом и недоуменно осматриваю аккуратно счищенный снег с крыльца. Теща возилась с замком, и я уже было полез в карман за специальным размораживателем, как вдруг дверь открылась и женщина торопливо прошла внутрь.
Я проследовал за ней.
Никакого сомнения в том, что в доме кто-то побывал у нас больше не было!
В доме было тепло, и это было самое главное: А еще я сразу заметил небывалую чистоту, немыслимую летом и особенно осенью. Не было засохших мух в древней паутине по углам и на подоконниках. Не было даже пыли на буфете. А потом я вообще вытаращил глаза: линолеум, который я все собирался постелить в комнате и прихожей, был не только аккуратно уложен, но и приколочен плинтусами: Мне на миг представился необыкновенный вор: тщательно обокрав не бедную на вид дачу, его вдруг мучает совесть и он, вернувшись с полпути, начинает прибираться в доме. А потом, разойдясь в пылу уборки, начинает даже мелкий ремонт, и после, вытирая пот со лба, довольно осматривает проделанную им работу, пишет прощальную записку и уходит. На этот раз насовсем.
Я поискал глазами клочок бумаги, который мог бы быть подобной запиской, но ничего не нашел. Теща вернулась из комнаты, и снег уже таял на ее ногах, превращаясь в маленькие мутные капли на новом линолеуме. Она виновато посмотрела вниз и растерянно сказала:
- Ну что, разуться, что ли?!.
- Надо бы, Ирина Васильевна, - ответил я ей в тон и принялся снимать ботинки.
- Прикрой поплотнее дверь, - попросила меня теща, вытаскивая из-под буфета тапочки.
Я запер дверь на крючок и повернулся к теще.
- Саша, - сказала Ирина Витальевна, держа в руках тапочки. - Что здесь произошло? Ты что, решил сделать мне сюрприз?
Внутри я закатился в истерике, сгибаясь пополам от смеха. Более нелепой мысли и придумать было нельзя! Но тут же мелькнула и вторая идея - спустить все так, как есть. И тогда можно пропустить тонны разговоров - ненужных, нудных и отвратительно обязывающих:
- Ирина Витальевна, - скромно начал я. - С Новым Годом Вас!.. Со Старым Новым Годом, то есть:
- Ну, С-саша: герой! - теща немного восторженно посмотрела на меня, и я опустил глаза. Отчасти потому, что так следовало поступить новоиспеченному герою, а также, чтобы теща не заметила голой до синевы правды, отчаянно пытающейся выпрыгнуть из глаз с воплем: "Врет он! Врет!". Я разоблачился от тяжелой зимней одежды и помог снять пальто с Ирины Витальевны.
Наташкина мама не собиралась долго задерживаться в этот день на даче, да и сам я был бы рад убраться отсюда до наступления темноты. Нам и надо-то было проверить замки и окна, навести относительный порядок и протопить печку в доме. Всего лишь. Поэтому когда тещино пальто заняло свое место на пустующей вешалке, то моему пытливому взору тут же открылась широкая рельефная задняя часть женщины, затянутая в синие утепленные рейтузы. На ногах топорщились мохнатые шерстяные носки, а сверху на теще был облезлый свитерок, выцветший и некрасивый.
Однако, несмотря на небольшой рост Ирины Витальевны, грудь у нее была: В общем, безо всякого силикона она заткнула бы за пояс всех этих искусственных красавиц "Плейбоя" и "Пентхауса". Все это я высмотрел украдкой, косым взглядом. Ирина Витальевна ничего не заметила.
Она деловито сновала из комнаты на кухню и обратно, бесцельно перебирая вещи и строя из себя великого детектива. Я равнодушно следил за ней, пока не понял, что она не знает, что ей делать. Все, за чем мы сюда приехали, уже было сделано до нас.
- Саша, - позвала меня Наташкина мама. - Посмотри на втором этаже, там ничего не пропало.
Я встал с дивана, на котором уже успел пригреться и неторопливо стал подниматься по лестнице. Ступеньки скрипели под ногами, выдавая звук уютного дома, деревянную песнь тепла посреди зимней стужи. Еще не открыв дверь в комнату, я почувствовал, что там тоже все в порядке. Щеколда громко кликнула и дверь со вставленными матовыми стеклами неслышно распахнулась. Заранее улыбаясь, я нашарил выключатель и зажег люстру в комнате.
Какое счастье, что теща доверила мне подняться сюда!
Я растерянно шарил глазами от стены к стене. Мой взгляд метался по потолку, словно затравленный заяц, пока, наконец, не уперся в диван у окна. Тут я зажмурился и прислонился к дверному косяку.
- Саша! - послышался голос снизу. - Там все в порядке?
- Да! - немедленно отозвался я, как теннисист, примающий хитрую подачу. - Все в порядке:
На самом же деле: На самом деле все стены и потолок были просто увешаны искусственными фаллосами. Одного быстрого взгляда хватило на то, чтобы заметить, что здесь есть любой размер, любой цвет и твердость. От негритянского гигантского удава до подросткового стручка. Словно издеваясь над желаниями людскими, огромный и толстый, в рост человека, член, похожий на винтовочный патрон, невозмутимо возвышался в углу.
- Саша! - ступени снова запели деревянную песню, и я судорожно сжался в ожидании новых неприятностей. Я кусал губы, слушая как приближается Ирина Витальевна, а потом не выдержал и быстро шагнул из комнаты к ней.
Теща, одолевшая половину лестницы, испуганно схватилась за сердце.
- Саша! - возмущенно сказала она. - Ты меня не пугай так!..
Я виновато покачал головой и осторожно заметил, что в комнате все в порядке, и что нам пора бы ехать, потому что здесь, похоже, уже все сделано до нас, а если ничего не пропало, то:
Ирина Витальевна снисходительно выслушала всю эту болтовню и, решительно отстраняя меня прошла в комнату. Я весь сжался, покрываясь потом. Вот сейчас она все это увидит!... Вот крику-то будет!.. Или: интересно, как поведет себя сорокапятилетняя женщина при виде кучи фаллосов, найденных на собственной даче и служащих цели, в общем-то, довольно известной?:
- Саша! - в который раз за этот день она позвала меня?
- Да: - негромко сказал я, осторожно всовывая голову в дверь.
- Ты только посмотри: - теща стояла в глубине комнаты, возле дивана и что-то вертела в руках.
Чтобы у нее там ни было, я с огромным изумлением и облегчением увидел, что все эти искусственные члены исчезли. Стены были пусты, равно как и потолок, и даже в углу не было никакого "патрона", а стояла там всего лишь маленькая колченогая тумбочка. Теща склонилась над диваном, и я снова получил возможность детально рассмотреть ее задницу. Мысленно отметив, что под рейтузами рельефно просматривается резинка широких трусов, я все же был сейчас захвачен другим. Опустившись на стул у двери, я блаженствовал от предотвращенного скандала, лишнего крика, семейной катастрофы: И лишь когда Ирина Витальевна повернулась ко мне, я опять вернулся в реальность. Червячок беспокойства зашевелился в животе.
В руках теща держала большую черную плеть.
Такую плеть я видел всего дважды в жизни. Один раз в детстве, когда читал книгу о приключениях Буратино. Огромная страшная плеть внушительно выглядела в руках Карабаса Барабаса, и я все время старался пропускать эти страницы или, по крайней мере, не особо вглядываться в рисунки. Второй раз я наяву видел ее в одном московском секс-шопе - среди блистающей металическими заклепками специальной одежды для садистов-мазохистов. Тогда у меня не было времени как следует рассмотреть ее. Я всего лишь набрал свою кучу фаллосов, предварительно пояснив равнодушно-внимательной продавщице, что это все для моей ненасытной жены. И быстро вышел. А теперь:
Теща удивленно взирала на странную вещь, которую держала в руках. Если бы я был художником, то непременно бы нарисовал ту картину, которую увидел тогда: невысокая женщина, уже в годах, стоит в глубине комнаты, а черная, словно негр, плеть неловко торчит из ее сжатого кулака. Чуть колышущиеся "хвосты" и вой поднявшегося ветра на улице последним штрихом дополняют картину. Как и приятный сосновый запах деревянных стен.
- Ирина Витальевна:
- Саша:
Мы смущенно замолчали, а потом теща спросила:
- Это тоже подарок?
Она забила мне точный гол этим вопросом, подкосила легкой подножкой, запустила "подачку-неберучку", сделала шах. Осталось лишь мгновение до мата: время растянулось, а секунды камешками покатились вниз:
Внезапно я почувствовал страшную усталость. Мне стало глубоко наплевать на все мои неприятности, и если бы даже эта дача на наших глазах сгорела или отправилась в космос, то я всего лишь проводил бы ее глазами, а потом поехал бы домой. Можно и одному. Без тещи.
В реальность меня вернул страшный удар по плечу.
Я изумленно схватился за пораженное место и отлетел к стене. Второй удар пришелся на другое плечо, задев по дороге щеку. Кожа на скуле потеплела, и я понял, что там течет кровь. Чуть присев, я получил третий удар прямо посередине головы и рухнул на пол окончательно. Последнее, что я запомнил, были блестящие во мраке глаза:
Черные глаза моего незнакомца.
Встреча третья (продолжение).
Я возненавидел эту лампочку.
Она была маленькая, ватт на шестьдесят, и висела на кривом от природы проводе. Света лампочка давала мало, отбрасывая размытые тени на стены. И настойчиво влезала под мои прикрытые веки. В глазах уже давно плясали зеленоватые пятна от раскаленной вольфрамовой спиральки, и конца не было видно этой пытке. Я застонал и заворочал затекшей шеей. В голову кто-то настойчиво стучался и просился войти. Щека саднила, но не настолько, чтобы биться в истерике от боли. Хуже всего было с плечом - оно превратилось в проспиртованный комок ваты, уже подожженный спичкой.
- Очнулся? - ласковый голос мягко вывел меня из забытьи.
- А-а: - хрипло сказал я, пытаясь что-либо разглядеть сквозь толпу зеленых "зайчиков" в глазах.
Потом кто-то наклонился надо мной и наконец загородил проклятую лампочку. Я благодарно застонал и попытался прикрыть глаза рукой. Но в кисть вцепилось многотонное животное и не дало мне шевельнуться. Все попытки дернуться другой рукой и даже ногами ни к чему не привели. Меня распяли, словно на кресте. Впрочем, одно отличие все же было - мои ноги торчали к потолку под прямым углом.
- Ну вот и ладно, - сказал голос, и я наконец узнал Ирину Витальевну.
- Ирина : - начал было я, но она меня перебила:
- Для тебя, морда, я теперь - Госпожа Ирэн! Изволь обращаться ко мне только так! А иначе:
Теща поднесла какую-то штуку к моему лицу. Напрягая зрение, я смог рассмотреть ту самую плеть, которую она нашла наверху. Я почувствовал одуряющий запах свежей кожи, и мои ноздри расширились.
- Да вы что, охренели?! Развяжите: меня, - гаркнул я, но последние слова дались уже с трудом, потому что вопль отдался в больной голове, и надлежащего эффекта мои слова не произвели.
- Покричи, покричи: - ласково проворковала Ирина Витальевна и отошла от меня, снова уступив место лампочке.
Я сощурился и поднял голову, несмотря на боль.
Наташкина мама стояла недалеко от кровати, на которой я был распят и, улыбаясь, смотрела на меня. Она скинула свой облезлый свитер и теплые рейтузы и осталась лишь в своем большом лифчике и широких бабских трусах. Не знаю, что на нее нашло, но лифчик она затянула так, что ее огромные груди двумя пушечными ядрами торчали спереди. Потом она встала, и я увидел, что от хлопчатобумажной ткани в горошек осталась лишь узкая полоска, поднятая высоко на бедра и туго заятнутая резинкой. Когда же она повернулась ко мне спиной, то вся, без исключения, задница предстала-таки на мое обозрение. Но рассматривать ее у меня уже не было охоты.
Мне стало страшно.
Я еще не совсем понял, что послужило причиной такого резкого изменения в Наташкиной маме, но Госпожу Ирэн она сделала из себя весьма удачно: перетянутые в "хвост" волосы на затылке, торчащие из-под ткани волосики в паху, врезавшаяся в кожу резинка лифчика и трусов: И грозное помахивание плетью. Это меня пугало больше всего. Я уже отведал ее прикосновений, и не скажу, что был от них в восторге.
- Развяжите меня, - попросил я ровным голосом. - Пожалуйста.
Ирина Витальевна кивнула и сказала:
- Да ради Бога!
Она подошла ко мне, как львица подходит к зебре, когда та уже бездыханная лежит на земле. Теща была мало похожа на львицу - если только на очень упитанную и донельзя ленивую, - но увернный взгляд, которого я раньше никогда не замечал, энергичные потряхивания плетью, поцелуев которой я уже получил: Мне не надо было объяснять два раза о том, кто здесь из нас жертва, а кто охотник.
Наташкина мама не стала меня развязывать. Легонько дотронувшись до узлов на веревках, она довольно скривилась, а потом уже более холодно обратилась ко мне:
- Если будешь делать все как надо, то больно не будет!
- А как надо? - я весь сжался в предчувствии недобрых вестей.
- А никак не надо, - задумчиво съязвила теща, рассматривая блики на граненых боках плетки. - Всего лишь расслабься: И постарайся получить удовольствие! Так, кажется, говорят у вас.
- У кого - у вас? - я помрачнел, сразу поняв, к чему она клонит.
- У мужиков, - пожала плечами Ирина Витальевна и вышла из комнаты.
Я покрылся холодным потом. Эта сбрендившая стерва могла сейчас сделать со мной все, что ей угодно. Избить, изнасиловать (само собой!), покалечить или даже убить! Последнее предположение меня никак не устраивало, и я стал лихорадочно искать пути к свободе. Еще никогда в жизни моя машина не казалась мне настолько далекой и желанной. Мой оставленный на улице "Жигуленок" должно быть уже присыпан снегом. И двигатель остыл. А про салон и говорить нечего.
Ясно представив картину "Как я сажусь за руль", я принялся извиваться всем телом, стараясь хотя бы ослабить путы. Интересно, где это теща научилась делать такие узлы? За вязанием носков, что ли? И эта ее садо-мазо-направленность: Давно с ней такое?
Мои попытки ни к чему не привели - я лишь затянул узлы плотнее, и левая кисть начала дубеть от недостатка крови. Еще полчаса, и можно смело вызывать "скорую". Я тоскливо глянул в сторону окна. Там было темно. И тихо.
- Твою мать!.. - всхлипнул я, стискивая зубы. - Падла драная:
- О! - негромко воскликнул знакомый голос где-то в комнате. - Ты уже ругаешься?
И тут же какая-то тень зашевелилась в углу, послышались тяжелые, звучные шаги, и в тесном круге света появился человек. Он был закутан в плащ по самый подбородок, мохнатая шляпа с перьями закрывала его голову, и я ничуть бы не удивился, если бы он откинул всю эту бутафорию и запел арию из "Мефистофеля". Мужчина точным жестом снял плащ и шляпу, небрежно бросив все это на стул, где пару минут раньше была рехнувшаяся Госпожа Ирэн.
- Ну вот, - сказал знакомый голос. - Теперь мы лишены всех условностей и между нами никого нет.
Я тяжело вздохнул. Передо мною стоял тот самый гаишник из этих, как там их: Тополищ, что ли?
- Что вам надо? - усталым и недовольным голосом спросил я, закрывая глаза.
- Ну-ну, мы не в магазине, верно? - мужчина рассматривал меня, как какое-то животное в зоопарке.
- Верно, - покорно согласился я и продолжил равнодушным голосом. - Какая радость, что вы сюда заглянули. Меня тут вроде как извести хотят: А мне сегодня хоккей по второй пропустить не хотелось бы: Как вы насчет того, чтобы меня освободить?
Мужчина прищурился и отвернулся в сторону двери.
- Как мало человеку надо для счастья: - пробормотал он, но я услышал.
- Да, я согласен.
- Что? - гаишник недоверчиво посмотрел на меня. - С чем ты согласен?
- С тем, что: человеку для счастья надо: мало, - запинаясь, произнес я. Я испугался, что мужчина сейчас уйдет и оставит меня на растерзание этой стерве. Видимо, мое выражение лица позабавило гаишника, потому что он от души расхохотался и даже присел на стул. Не знаю, что он нашел здесь забавного, но я попытался вторить ему, выдавливая из себя мелкий, дерганый смешок.
- Неплохо, о-хо, неплохо, - мужчина отсмеялся, вытирая выступившие слезы. - И что же тебе сейчас нужно?..
Я нахмурился. Он что, издевается, что ли?! Что мне сейчас нужно: Чашечку кофе и билет на Канары!
- Для начала, неплохо бы снять эти веревки, - осторожно начал я.
- Ты знаешь, - гаишник криво улыбнулся, - я ведь не Золотая Рыбка и не джинн там какой-то. Так что исполнение трех желаний ты от меня вряд ли дождешься: И потом, я у тебя не на службе, и за все придется платить!
- Деньгами? - негромко спросил я для проверки.
Он отрицательно помотал головой.
- Значит, натурой, - предположил я, презрительно скривив губы.
- Для начала, - он передразнил меня с холодной язвительностью, - скажи мне, чего ты хочешь: Чего ты действительно хочешь!
Я помолчал, стараясь понять, чего он ждет от меня.
- Освободиться, - сказал я и ахнул от боли в плече.
- Нет, - коротко ответил мужчина и встал со стула.
Я снова умолк.
- Уехать домой: Теплая ванна: Куча денег: Любимая жена: - желания посыпались как из рога изобилия. - Классная машина: Хороший контракт: Шикарный дом:
- Врешь! - в негодовании воскликнул гаишник, подходя ко мне. - Врешь!
- Да не вру я вам, - обидчиво произнес я, потому что был абсолютно уверен в искренности своих желаний. - Чего мне врать-то?
- Ты врешь не мне: - негромко сказал мужчина и наклонился ко мне. - Ты самому себе врешь:
Я недоверчиво улыбнулся, а потом даже рассмеялся. Меня очень расстроило окончание сегодняшнего дня в свете происшедших событий, но последние слова гаишника были до того нелепы, даже глупы, и так не подходили к ситуации, что это было действительно смешно. Я захлебывался в судорогах, поднявшихся из глубины живота и корчился от боли в плече и руках, но никак не мог остановиться. Я ржал как конь, и мой смех затопил комнату за считанные мгновения.
Мужчина выпрямился, холодно улыбнувшись в ответ на мое неуемное веселье.
- Когда закончишь, скажешь! - бросил он через плечо и направился к дверям.
- Подождите! - взмолился я. Дикий смех исчез мгновенно, и мне снова стало страшно. - Подождите, не ухо:
- Что ты хочешь? - страшным голосом заорал гаишник, резко повернувшись ко мне.
- Трахнуть эту старую суку!! - не своим голосом заорал я в ответ. - Отодрать ее на месте!.. Засадить ей в:
Мой вопль заставил зазвенеть стекла в темном полированном серванте. Я словно воспарил над полом и наблюдал за этой сценой со стороны. Как я лежу - связанный, с багровым рисунком на лице, орущий и жутко напуганный. Как мальчик.
И хищная поза незнакомца. Скрюченные в кулаки пальцы, выдвинутый острый подбородок, изящные складки плаща на полу: Он вырвал из глубин моего сознания самый большой репей и преподнес во всей красе. Я был испуган и удовлетворен одновременно. Потому что это было правдой, в которой я не мог признаться даже самому себе. И только тоненькой ниточкой пульсировала мысль о том, как бы не улышала Ирина Витальевна наши громкие голоса, наш ярый ор:
- Трахнуть: - я поморщился от боли в горле и закашлялся. - Т-ттрах:
- Тогда чего ты ждешь? - мужчина спокойно устроился на стуле, изучая свои ногти на левой руке.
И тут я обнаружил, что ничто больше меня не удерживает на этом диване. Веревки по-прежнему опутывали руки и ноги, но не сжимали их. Я изумленно замер, а потом со стоном согнул руки в локтях, закрыв, наконец, глаза от тягостных лучей лампочки. Ноги рухнули, подпрыгнув на мягком диване, и я скорчился от резкой боли в животе. Потом уже, перевернувшись на бок, на меня сошла такая благодать от перемены позы, что я снова застонал, но на этот раз от удовольствия.
И сейчас мне не было никакого дела ни до сбрендившей тещи, ни до этого всезнающего магического незнакомца, чьего имени я так еще и не узнал, ни до того, что уже поздно, судя по темноте за окном: Мне хотелось лежать вот так, замерев, дыша тихонько и тонко, словно осенняя паутинка.
- М-да, - изрек мужчина за моей спиной. - Видно, придется все делать самому!..
"Ага!", мысленно позлорадствовал я. "Иди и делай все, что тебе захочется!: Ты ведь у нас такой всесильный!". Уткнувшись носом в стенку, я упивался полумраком, освобождая глаза от толпы зеленых "зайчиков". Поэтому-то я и не сразу понял, что за звуки раздались из соседней комнаты. Какое-то кряканье и уханье, стоны, горловые порыкивания: Похоже на клетку с совокупляющимися павианами в зоопарке. Ну и пусть они там трахаются! Эта поездка на всю жизнь отбила у меня охоту подсматривать за тещей, чего-то желать и тайно надеяться. Все! Кончились эти детские забавы. И никаким калачом меня теперь не заманить на эту дачу, да еще в компании с Наташкиной мамой!
Когда затекшие покалывания в руках и ногах наполовину утихли, я попытался встать с кровати и мне это удалось. В голове изображение комнаты крутанулось пару раз и застыло. Боль в плече превратилась в тупую иглу, которую невидимый инквизитор медленно поворачивал, расширяя рану и наслаждаясь моими мучениями. Шишка на голове - я потрогал ее - больше не беспокоила, хотя немного льда не повредило бы. "Надо снегу на улице набрать, вот что", подумалось мне, и я направился в прихожую.
А там, на залитом кровью полу, неловко скорчившись, лежала Ирина Витальевна - голая, вся исполосованная жестокими и сильными ударами знакомой мне плети. Толстые груди женщины мясным куском громоздились в солидной луже крови, а из растопыренной промежности торчала обломанная свеча.
Я молча смотрел, а потом перешагнул через женщину и направился в кухню - умыться и привести себя в порядок.
А-ск, осень 2000г.